По третьему вопросу адвокат Гимлер не мог дать никакого совета. Разумеется, он хорошо понимает, что пани Матильда хотела бы каким-то образом материально обеспечить будущее молодого человека, который вдруг перестал быть ее сыном. Адвокат посчитал это естественным, однако закон в этом случае ей не поможет, ибо все в данной ситуации зависит от доброй воли и намерений настоящего Роджера Тынецкого.
— Короче говоря, — развел руками адвокат, — от его желания или нежелания.
— Все ясно, — произнесла пани Матильда. — Мне, однако, не хотелось бы касаться этого вопроса самой. Мне кажется, что Матей недолюбливает Гого. Я думаю, будет лучше всего, если пан адвокат в моем присутствии, представляя всю ситуацию им обоим, в конце обратится к моему сыну с вопросом, как он хочет обеспечить будущее Гого.
— Я понимаю, о чем вы говорите. Мне следует сформулировать этот пункт
таким
образом, словно это одно из юридических условий передачи собственности.
— Вы не ошиблись. Хотя Гого не мой сын, чувства к нему у меня остались, и для меня невыносима мысль, что он будет жить в нищете. Как вам известно, у меня лично состояния нет.
— Я постараюсь это уладить в соответствии с пожеланиями пани графини.
— Хорошо, — кивнула она головой и позвонила, распорядившись пригласить обоих.
Спустя несколько минут появился Гого, а вскоре за ним пришел и Матей. Поцеловав руку пани Матильды, он поздоровался с адвокатом и холодно пожал руку Гого.
Адвокат глубоко вздохнул, решительным движением поправил очки и начал оглашать свое заявление. Говорил он медленно, плавно и доходчиво. Оба молодых человека слушали молча, лишь один раз Гого задал какой-то вопрос, а когда адвокат посоветовал уехать, буркнул:
— Это правильно.
Наконец юридическая сторона дела была исчерпана, и адвокат, обращаясь к Матею, сказал:
— В заключение я должен добавить, что существует узус о том, что в подобных случаях лицо, принимающее наследство, выделяет лицу отказывающемуся определенную пропорциональную часть, будь то в форме доли этого наследства или же пожизненную пенсию. Этот узус используется в тех случаях, когда отказ сделан добровольно и уж, конечно, когда отказавшийся обнаружил и подтвердил обстоятельства, которые лишили его наследства. Поскольку сейчас мы говорим о юридической стороне дела, я бы хотел услышать из уст пана графа, — он склонился в сторону Матея, — какую форму обеспечения для своего молочного брата он выберет и в каких размерах, чтобы сообща это обсудить.
Матей, слегка побледнев, спросил:
— А что такое, пан адвокат, узус?
Адвокат похлопал глазами и сделал такой жест, точно пытался поймать рукой что-то в воздухе.
— Ну, узус… Узус — это обычай, правило, общественный закон.
— Но только общественный?
— Ну да, хотя общественные законы в любом культурном обществе уважают еще больше, чем государственные.
— А не можете ли вы мне, пан адвокат, объяснить, что плохое я сделал моему… молочному брату?
Адвокат громко и почти искренне рассмеялся.
— Я вижу, что из пана графа плохой юрист.
— Ну и что из этого, но если я должен назначить содержание, мне бы хотелось знать, за что.
— За отказ от наследства, которое он мог оставить за собой, скрыв от вас все.
— Я не собираюсь разбираться, мог он или нет, и скажу прямо, если существует это общественное право, то я не буду им пользоваться, потому что это несправедливо.
— Однако… — начал было адвокат, но Матей прервал его:
— Я не изменю своего мнения.
В его голосе и выражении лица была такая злоба, что адвокат растерянно посмотрел на пани Матильду.
— Видишь, мама, вспомни мои слова, — с ироничной усмешкой отозвался Гого.
— Не мешай, — оборвала его пани Матильда и обратилась к Матею: — Сын мой, ты неверно подходишь к делу. Нехорошо, неожиданно получив богатство, начинать с жадности.
— Я совсем не жадный, — холодно ответил Матей. — Я не стремился к богатству, но если оно мне принадлежит, не вижу смысла раздаривать его всем подряд.
— Это не так, мой сын. Ты ведь не будешь отрицать, что Гого имеет большие права, чем кто бы то ни было…
— У него они меньше, чем у любого другого. Каждый нищий имеет больше прав, чем он, протянуть ко мне руку за подаянием… Двадцать восемь лет он пользовался деньгами, сорил ими налево и направо, брал, сколько хотел. Покупал машины и бриллианты, учился в самых дорогих университетах, научился болтать на иностранных языках. У него были возможности, неограниченные возможности получить какую-нибудь специальность, и все за мои деньги. Неужели еще этого мало. И это все за мой счет, потому что он имел, повторюсь, неограниченные возможности, а я никаких. Это дважды за мой счет, и еще все мало?
Лицо Матея покрылось красными пятнами. Он старался говорить спокойно, но голос его дрожал. Наконец замолчав, он окинул присутствующих вызывающим взглядом.
— Так этого мало? — снова спросил он.
В комнате повисла гнетущая тишина. Через некоторое время послышался голос пани Матильды:
— Но я надеюсь, мой сын, что ты не захочешь оставить Гого, твоего брата, нищим?
— Почему нищим? — пожал плечами Матей. — Он молодой, здоровый, не обременен никакими обязательствами! И вполне способен зарабатывать на себя, может трудиться.
— Не так легко сегодня найти подходящую работу, — вставил адвокат.
— А что такое подходящая работа? Любая подходит, если нет другой. Если граф Тынецкий на протяжении многих лет мог быть писарем в
собственном
имении… Кстати,
в
любой момент, пожалуйста, пан… пан… Зудра может занять эту должность.
— Ты шутишь, мой сын.
— Почему? Вовсе нет. Пани графиня… мама ведь не считает работу, которой занимался ее сын, унизительной, неужели она унизит пана Зудру.
— Это все демагогия. Ничего оскорбительного нет в любой работе. Ты раздражен, и сам, если посмотришь объективно, согласишься, что для человека с таким образованием, как у Гого, должность писаря никак не подходит.
Матей развел руками.
— Жаль, но другой в Прудах для пана Зудры нет. Он не химик, значит, не может быть директором сахарного завода, не юрист, не экономист, чтобы остаться администратором. Я даже управляющим не смог бы его назначить, потому что у него нет сельскохозяйственного образования.
— Я не прошу у тебя должность для Гого. Дай ему одно из имений или назначь какую-нибудь пенсию, если не пожизненную, то, по крайней мере, на несколько лет, пока он не сможет обеспечивать себя сам.
Матей усмехнулся.
— Если бы даже я согласился на это, чего никогда не сделаю, думаю, амбиции пана Зудры не позволят принять от меня такую жертву.
— Вы правы, — сухо ответил Гого. — Я ничего от этого пана не хочу и ничего не приму. Нам не о чем говорить.
— Да, не о чем, — твердо повторил Матей.
Пани Матильда сидела в своем кресле выпрямившись, но на лице ее угадывалось выражение усталости и отрешенности.
Гого, стоя спиной к собравшимся, смотрел в окно. Матей из-под прищуренных глаз всматривался в блестящие носки ботинок адвоката, напряженный и готовый отразить новую атаку. Однако она больше не возобновилась. Вероятно, и адвокат Гимлер признал дело проигранным, так как минуту спустя вернулся к обсуждению ранее изложенных юридических формальностей.
Все единодушно пришли к соглашению, что в ближайшие дни оба заинтересованных в сопровождении адвоката уладят свои дела в Познани, после чего Гого уедет. Через день после него надолго должен покинуть имение и Матей.
Уходя, Матей еще не знал, куда он поедет, да и не задумывался над этим. Все его мысли были заняты состоявшимся спором. Угрызения совести не мучили, поступил он жестоко, но правильно, потому что Гого считал человеком, не заслуживающим ни уважения, ни какой-либо помощи. Горько и больно ему было лишь от того, что своим решением, возможно, он раз и навсегда охладил свои отношения с графиней Матильдой, к которой питал искреннюю привязанность и которая, как стало известно, его настоящая мать. Но сейчас в этой ситуации он был не способен пойти даже на самые незначительные уступки, пусть и ценой потери ее привязанности, хотя это выяснится со временем. Он уедет на несколько месяцев, а когда вернется, пани Матильда уже свыкнется с мыслью, что Гого — не ее сын. Матей приедет и тогда уже поселится во дворце. Постепенно он сблизится с матерью и домашними. И с панной Касей, с Касей… У него будет право обращаться к ней по имени, он сможет разговаривать с ней часами… Пройдет год или два, и о Гого все забудут…
Из холла он повернул к столовой, чтобы через буфетную пройти к боковому выходу, но в буфетной он увидел панну Касю. Она стояла возле столика и просматривала счета.
— О, вы здесь сами работаете, — обратился к ней Матей, — позвольте, я это…
— Нет-нет, спасибо, — поспешно отказалась она. — Я должна это сделать сама, чтобы привести все в порядок. Не хочу, чтобы после меня оставалась незавершенная работа.
Он удивленно посмотрел на нее.
— Как это? Вы уже не будете заниматься домом?
— Я покидаю Пруды.
— Вы? Зачем? — испуганно спросил Матей. У него мелькнула мысль, что он тому виной, что, может быть, она не хочет тут остаться, потому что он становится хозяином имения или опасается, что он недоволен ее пребыванием.
Кейт взглянула на него с улыбкой.
— Разве вы не знаете?
— Извините, но я ничего не понимаю!
— Гого ведь уезжает в ближайшие дни.
— Ну да, но вы?
— Я его невеста, и вам это известно.
— Как это?.. Пани была его невестой, но вы же не выйдете замуж за… Вы обручились с ним, не зная, что он…
— Вы ошибаетесь, — возразила Кейт. — Я знала обо всем. Я знала.
— Значит… значит, вы его… любите?..
Кейт не ответила, и Матей растерялся.
— Я прошу меня извинить, что осмелился поинтересоваться. Извините, пожалуйста, но я думал…
Он не закончил фразу и вовремя остановился, чтобы не высказать свое мнение о Гого, чтобы не выразить удивления, как она не сумела распознать этого человека. Вдруг ему в голову пришла, как ему показалось, спасительная мысль.
— Значит, вы станете его женой, да?
— Разумеется.
— А вы знаете, что он не сможет обеспечить не только достаток, по даже самые обычные условия? У него нет ничего, абсолютно ничего. Из Прудов он не получит гроша ломаного.
Кейт кивнула головой.
— Я предвидела и совершенно готова к этому.
— И вы считаете, что он сумеет заработать на жизнь для вас и для себя?.. Может быть, он получит какое-нибудь содержание, но этого не хватит…
Кейт смотрела ему в глаза.
— Я тоже могу работать… Давать уроки, печатать на машинке.
— Пани?!. — воскликнул он удивленно.
— А вы считаете меня пустышкой? Я люблю работать, хотя зачем преждевременно забивать себе голову проблемами.
— Вы поступили, как… — Он хотел сказать сумасшедшая, но опомнился и лишь пробурчал слова прощения, а поклонившись, быстро вышел.
Весь день Матей провел в своей комнатке, неподвижно лежа па кровати.
Вечером он встал и направился в самый конец парка, в павильон, где жил администратор пан Зембиньский. Не застав его дома, он провел в ожидании на крыльце почти целый час. Было уже темно, когда тот появился.
— Кто это тут? — в голосе звучала настороженность. — А, пан Матей? Что случилось?
— Добрый вечер, пан администратор.
— Добрый-добрый, ну, что у тебя там, что ты хотел?
— Я по личному вопросу.
— По личному, по личному, а что дальше, в чем там собственно дело?
— Я хотел пана спросить, потому что совершенно в этом не разбираюсь: сколько нужно зарабатывать в месяц, чтобы жить в большом городе зажиточно и ни в чем не нуждаться, например как пан администратор.
— Что-что? В лотерею пан выиграл?
— Нет, — рассмеялся Матей, — не обо мне речь.
— Сколько, спрашиваешь?.. Хм… Это зависит, как там… Хм… Ну… Скажем, полторы тысячи в месяц.
— А если семья?
— Какая еще семья? Чем ты себе там голову забиваешь! Что это значит? Ты что, женишься? На ком?
— Нет, я же говорил вам, просто из интереса спрашиваю.
— Из интереса, из интереса, все слишком любопытные. Вначале вопросы разные задают, а потом забастовки там, революции. Семья?! Отцепись там от меня, откуда я могу знать? Ну, две тысячи.
— Спасибо вам. Я бы еще хотел узнать, сколько может стоить современная обстановка квартиры?
— Ты, ей Богу, сошел с ума! Зачем тебе это? Квартиру он будет обставлять, да еще там элегантной мебелью! А, может, дворец?
— Нет, пан администратор, какую-нибудь небольшую, но уютную квартирку, — не сдавался Матей.
— Как с таким там можно разговаривать, если он ничего не понимает. Квартиры могут быть разные: одни — с античной лепниной, другие развалюхи.
— А такая, как у вас в Познани?
— Такая?! Не забивай себе головенку, пан. До такого там ты никогда не дослужишься! Нужно было бы, как минимум… хм… не меньше двадцати тысяч.
— Спасибо, пан управляющий, большое спасибо и спокойной ночи.
— Ошалели там… Ей-богу, ошалели, — ворчал управляющий, с ужасом глядя на удаляющегося Матея.
Матей усмехался самому себе.
«Может, я, и правда, ошалел?» — подумал он.
Но от мысли своей уже не отказался и назавтра с утра пошел к пани Матильде. Она холодно встретила его и не поцеловала в лоб.
— С чем ко мне пришел, сын? — сухо спросила она.
— Я хочу сообщить, что изменил свое мнение.
— Какое?
— Это касается денег для Гого. Я согласен выплачивать ему две тысячи в месяц, пока он не сможет зарабатывать. Кроме того на обустройство он получит двадцать тысяч, но месячную пенсию, предупреждаю, постоянно платить не обязуюсь. В любой момент имею право отменить.
Пани Матильда встала, положила ему обе руки на плечи и сказала:
— У тебя врожденное благородство, мой сын.
В глазах у пани Матильды стояли слезы.
— Нет, мама, — покачал он головой. — Это не имеет ничего общего с благородством.
Часом позже в дверь его комнатушки постучал Гого. Войдя, он протянул Матею руку.
— Извините, что плохо думал о вас. Я ошибался. Вы настоящий джентльмен.
Матей пожал его руку и ничего не ответил.
ЧАСТЬ II
Осенью Закопане пустеет. Большинство пансионатов закрыты, а в тех, которые, несмотря на мертвый сезон, открыты, изредка поселится кто-нибудь в поисках тишины и настоящего отдыха. Именно поэтому Адам Полясский каждый год в это время приезжал в Закопане и останавливался в «Роксолане». Работалось ему там хорошо. Ежедневно писал по шесть или семь часов и через два месяца возвращался в Варшаву с готовой повестью.
Но на этот раз, сразу же по приезде узнав, что в «Роксолане» живет какая-то семья, был этим так неприятно удивлен, что подумывал, не поискать ли для себя другое пристанище.
— Не опасайтесь, — успокоила его хозяйка пани Збендская. — Это очень милые и культурные люди.
— Я убегаю из Варшавы от, как вы выразились, милых и культурных людей. Они мешают мне работать. Да, не повезло, но ничего не поделаешь, придется столоваться у себя в номере. Можете им сказать, что я странный или на ваше усмотрение, но никаких знакомств.
— Будьте спокойны. Это молодая семья. Они влюблены, и это их медовый месяц. Живут уже несколько педель, а я не знаю, обменялись ли со мной десятком слов.
— Большое счастье, — буркнул он и уже начал подниматься наверх, но, обернувшись, вдруг спросил: — А она красивая?
— Очень, очень красивая, редкая красавица, — убежденно ответила пани Збендская.
— Тем хуже, — скривился Полясский, правда, не имея ни малейшего доверия к вкусу старушки, однако мысль о том, что совсем рядом живет незнакомая молодая и красивая женщина, не давала ему покоя.
Когда вечером горничная пришла спросить, подавать ли ужин в номер, он прикрикнул на нее:
— Зачем? Что за выдумка? Чтобы всю ночь у меня в номере пахло кухней?
Полчаса спустя он был уже внизу. В столовой накрыли три столика. Один — для пани Збендской и ее сына у окна, второй — для молодоженов с одной стороны двери и третий — для него с другой. Едва он успел сесть, как они вошли. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что в восхищении пани Збендской не было и тени преувеличения.