– Я и без вас это знаю, – махнул обреченно рукой Тригер, – но от голодного рабочего у огненной печи проку никакого. – И, раздражаясь, выкрикнул: – Что вокруг да около ходите? Говорите свои предложения!
– Да я все о том же Хорошилове. Раз Михаил Корнеевич отказывается по билетам товар выдавать, надавим на Хорошилова.
– Вряд ли получится склонить к этому Хорошилова, – усомнился Тригер. – Он и копейки в долг не даст без расписки, а тут столько товару!
– Статья пятьсот семьдесят пятая Горного устава, седьмой том Свода законов Российской империи, – глянул исподлобья на управляющего бухгалтер, – гласит, что всякие промыслы при заводах могут быть открываемы только с согласия их владельца. Поэтому вступать в спор с заводской конторой Хорошилову не с руки. Да и вы попусту не тревожьтесь, Генрих Иванович. Лавочник внакладе не останется. В первую очередь он спустит весь залежалый товар, да и ценою дороже, чем за наличные. Он еще спасибо нам скажет, вот увидите!
– Он-то, может быть, и скажет, – произнес задумчиво Тригер, – а как мне в лицо рабочим потом смотреть?
– А так и смотреть, – неожиданно жестко произнес бухгалтер, – в первую очередь должны соблюдаться интересы завода, а рабочих – во вторую. Завод кормит рабочего, а не наоборот. К тому же, если кто-то не захочет получать расчет выписками, можно пойти навстречу и рассчитаться товаром. Тогда и Михаил Корнеевич от товара не откажется, потому как, считай, двойную выгоду от него поимеет.
– Каким товаром? – не понял Тригер.
– Но мы ж об этом с вами говорили, – произнес укоризненно Столетов, – в крайнем случае можно рассчитаться заводскими изделиями. Печным литьем, к примеру. Рабочие могут сбыть его по деревням или в ту же заводскую лавку. Думаю, Михаил Корнеевич противиться не будет. А Хорошилов – тот вообще оторвет наш товар с руками. Сами посудите, на рубль выписки он рассчитается семью или восьмью гривнами. А железо наверняка примет в полцены... Но это лучше, чем ничего, Генрих Иванович. Вон на Абаканском заводе Пермикина почти полгода рабочих железом отоваривали. И ничего – как должное приняли. Амбары полны, рассчитаемся по жалованью без особых забот.
– Ухватами и гвоздями или табуретками? – скривился Тригер и снова высморкался в свой безразмерный платок.
– Экий вы, право, жалостливый, Генрих Иванович, – прищурился Столетов, – или домной легче управлять, чем копейкой?
Тригер промолчал, сделав вид, что основательно занят прочисткой носа, а Столетов участливо спросил:
– На казенном заводе, наверное, спокойнее было?
Тригер вновь не ответил, и тогда Столетов, хитровато подмигнув ему, добавил:
– На частном владении зато прибыльнее.
– Кому, как не вам, знать, что Никодим Корнеевич положил мне оклад жалованья вдвое против того, что мне отпускали из казны, – сухо, но с достоинством ответил управляющий. И бухгалтер понял, что Тригер не желает принимать на свой счет его прозрачные намеки.
* * *
С утра у заводской конторы толпились рабочие. Судя по тревожным лицам и взволнованному гомону, пар еще клокотал внутри котла, но готов был вырваться наружу... Более всего народу сгрудилось на крыльце конторы, на дверях которой красовался список тех, кто подвергся по разным причинам штрафам за прошедшую неделю. Но не это привлекло внимание толпы. Штрафы в большинстве случаев волнений не вызывали. Всеобщее беспокойство разбудила небольшая приписка в конце объявления: «Денежное жалованье временно, из-за нехватки наличности, выплачиваться не будет. Те, кто имеет особую нужду, могут получить его провиантом со склада и изделиями по заводской цене».
Первым не выдержал худой мужичонка, с рябым лицом, в закопченной рубахе с прожженными рукавами. Он стянул с головы картуз и с досадой бросил его на землю:
– Это что ж, братцы, делается? При казне хоть хлеб досыта ели, а купец теперича на горло ногой?
Один из горновых, скроенный, казалось, из одних жил, со скуластым в густой черной бороде лицом, смачно плюнул прямо на объявление и припечатал плевок кулаком:
– Вот казенная печать, чтобы брюхо всем поджать!
– Эко ты, дядя Родион, – испуганно вскрикнул Никита, молоденький помощник горнового, – зачем ты так?
– А ну брысь! – замахнулся на него Родион. – Не мельтеши!
На крыльцо вышли Столетов и конторщик Рыбьев. Конторщик осмотрительно прятался за широкую бухгалтерскую спину. Взгляды рабочих ничего хорошего не предвещали. Того гляди, возьмутся за каменюки...
– Чего шумите? – прикрикнул начальственно Столетов. – Непонятно, что ль, написано? В кассе денег нет, так что хоть зашумитесь, хоть винтом завейтесь, жалованье нечем выдавать! Хотите без хлеба сидеть – сидите... А если кому приспичит, у кого нужда великая, милости просим в амбары товаром получить! Ведомости у кладовщика, иди и выбирай какой товар надобно. А чего орать попусту?
– Что ж твой товар, кусать прикажешь? – с глухой злобой в голосе произнес вальцовщик, в грязной робе и кожаном, прогоревшем в нескольких местах фартуке. – Так без зубов окажешься!
– Товар обменять можно, – вразумлял толпу Столетов. – На базар вынеси – с руками оторвут. По деревням то ж самое. Опять же в лавку к Хорошилову...
– К Хорошилову? – мгновенно сообразил помощник горнового. – Это пойдет! – Он проворно выбрался из толпы и помчался к амбару, чтобы попасть к раздаче товара первым. На бегу он чуть не сшиб с ног доменного рабочего Захара Бугатова. Тот хотел послать вдогон мальчишке крепкое слово, но только махнул рукой. И самому ведь тоже придется за товаром идти... Он поискал глазами в толпе Ерофея Матвеева. Вальцовщик о чем-то спорил с мастером своего цеха Захватовым. Пожилой, коренастый, могучего сложения Захватов стоял, сцепив руки за спиной, и на петушиные наскоки Ерофея лишь угрюмо кивал головой, то сверху вниз, соглашаясь, но гораздо чаще – слева направо, не соглашаясь.
– Что бузишь, Ерофей? – подошел к ним Захар и поздоровался с Захватовым. Тот молча кивнул головой, а Ерофей сердито произнес:
– За что, скажи на милость, Хорошилову такая воля дана? За топор по три гривенника за штуку дает, а у него в лавке они по восемь идут. Это ж сколько деньжищ он на нашем горбу заработает? – Он сплюнул на землю. – В амбаре мне их за полтинник отпустят. На мои три с полтиной жалованья, значитца, получу семь топоров. А Хорошилов выдаст мне взамен два рубля да гривенник в придачу. А сам возьмет столько, сколько я за неделю не получаю?
Захватов окинул его недовольным взглядом:
– Чего задираешься, Ерофей? Смотри, вызову урядника, загремишь «под шары» на пару дней, тогда и своих трех с полтиной не получишь! И к Хорошилову никто тебя не неволит идти. Хочешь – шагай в хозяйскую лавку. Там тебе на гривенник больше дадут, только через три дня. У них порядок такой. За сданное золото в кассу деньги через три дня на четвертый выплачивают и за товар заводской то ж самое. Так что выбирай или три дня с голодным брюхом сидеть, или подешевле, но побыстрее в лавку Хорошилову товар сдавать.
Ерофей крякнул и, махнув рукой, направился вслед за Захаром в амбар. Сквозь толпу, запрудившую все подходы к воротам амбара, продирался Родион. Одной рукой он прижимал к животу большую чугунную сковороду, а в другой нес связку ухватов.
Толпа потешалась над каждым благополучно вынырнувшим из глубин амбара.
– Ишь, Родион, блинов захотел!
– Женка ему такое замесит, каждый блин шаньгой покажется!
– Куда столько ухватов поднабрал?
– А ему женка кажный день ухватом лысину чешет... Ломаются почем зря!..
Каждый выбирал тот товар, который легче сбыть. Охотнее всего брали сковороды, лопаты, вилы, вьюшки, тазы.
Захар не хотел идти по слободе с узлом кухонной утвари, поэтому взял связку топоров. На его четыре рубля пришлось восемь штук.
Ерофею по его заслугам пришлось семь топоров, да гривенник остался еще должен в кассу завода с прошлого раза.
– На работе тяжело, – примерил он на вес свое «жалованье», – а нести гораздо легче.
– Говоришь, тяжело? – усмехнулся Захар. – На вальцовке стоишь, прямого огня не чуешь! А горновым у печи не пробовал?
– Хрен редьки не слаще, – вздохнул Ерофей. – Работа тоже горячая.
– Куда уж горячее, – вздохнул Захар и, оттянув ворот, показал обезображенное шрамом плечо. – Видал? Дважды крещен. Водой и огнем, как Никола-угодник.
– Осталось только медные трубы пройти, – рассмеялся Ерофей, хлопнул приятеля по здоровому плечу и подмигнул ему: – А может, золотые?
И, расхохотавшись уже на пару, вошли в лавку Хорошилова. Здесь было не протолкнуться от массы желающих поскорее сбыть свой товар. Шум и гам стоял невообразимый.
– Креста на тебе нет! – кричал на лавочника патлатый мужик с рыжей всклокоченной бородой. – Чего изгаляешься, ирод? Бери уж так, задарма! Чё долго мучиться деньгу отсчитывать!
– Даром мне твоего товара не надо, – спокойно отвечал лавочник, – у меня своего добра полная лавка. Твой товар – мои деньги! Не берешь цену – отходи!
– Василь Силантьич, – надрывался Никита, уцепившись за прилавок. – Накинь хоть по пятачку...
Захар и Ерофей протиснулись к прилавку, выложили каждый свою связку топоров. Хорошилов пощелкал по лезвию одного из них.
– Хорош товар! Беру все по три гривенника за штуку, – но, встретив мрачный взгляд Захара, посмурнел и неохотно произнес: – Ладно, за все пять с полтиной, но ни копейки больше!
Он высыпал на прилавок горсть полтинников.
Захар и Ерофей быстро разделили деньги соразмерно количеству топоров.
– Бог смерти не даст – богатым будешь, – сказал Захар лавочнику, заворачивая деньги в тряпицу и пряча ее за пазуху...
Тот ничего не ответил, лишь окинул его хмурым взглядом.
Вечером к Захару прибежал Ерофей.
Захар сидел на крыльце, тачал себе новые ичиги.
– Сидишь себе? Мастеришь? – насупившись, спросил Ерофей. – А там казаков понагнали. Того гляди, начнут нашего брата нагайками охаживать.
Захар отложил ичиг в сторону.
– Что случилось?
– Литейщики отказались работать. Пришли в мастерские, а работать не стали. Тригер приехал, уговаривал, совестил, просил подождать, пока товар не продадут. Говорит, баржу одну у Кретова сожгли посреди реки, теперь пока из Североеланска новую под железо пригонят, потом погрузят, потом назад потянут, это ж не меньше недели пройдет... Так что до первого настоящего жалованья сколько воды утечет. Того гляди, еще сентябрь железо будем в лавку сдавать или харчами жалованье получать.
– Как ты думаешь, Тригер не врет?
– Тут уж ни убавить, ни прибавить. Немец слово свое завсегда держал. Думаю, и сегодня он все по-честному по полочкам разложил, дескать, не меньше месяца пройдет, прежде чем продадут весь товар...
– Хорошо, пошли, – поднялся во весь свой немалый рост Захар, – посмотрим, что за события творятся в нашей слободе.
Глава 15
Тропа вилась между деревьями, забирая и забирая вверх. Она и впрямь оказалась менее крутой и скользкой, хотя и более длинной, чем та, по которой они спускались к озеру, и хорошо просматривалась в наползающих на тайгу сумерках. Маша взяла Алексея под руку, и они шли молча, обогнав на одном из пригорков Владимира Константиновича и Михаила. Алексей поймал мгновенный взгляд купца. Словно бритвой прошелся он сначала по нему, затем по Маше. Но Михаил промолчал, взгляд притушил и тут же отвел его в сторону, а Алексей подумал, что теперь вряд ли получится наладить с ним благожелательные отношения. А ведь Тартищев в последнем из своих посланий настаивал на более близком знакомстве с младшим Кретовым. И после стычки на пароходе они почти помирились, но кто ж мог предположить, что появится в их отношениях помеха, которую Алексею не захочется устранить...
– Смотрите, Илья Николаевич, – прервала его мысли Маша, – маслята! Прямо на дорожку выскочили!
И вправду, прямо под ноги им высыпала целая стайка крепеньких маслят.
– Ну уж нет, хватит нам грибов! – засмеялся Алексей и потянул девушку за руку. – Лукерья больше не простит, если опять заставим ее на ночь глядя грибы чистить и жарить! Помните, как она на меня ворчала?
– Поворчит да перестанет! А грибы у нее получились отменные, у меня до сих пор слюнки текут, когда тот ужин вспоминаю. – Девушка сняла с головы шляпку и хитро улыбнулась. – Ну, чем не корзинка для грибов?
– Мария Викторовна! – произнес укоризненно Михаил. – Зачем же шляпку портить? Возьмите лучше мой картуз.
– Маша, перестань, – недовольно покачал головой учитель, – пора возвращаться, вот-вот стемнеет, а нам еще два часа до Тесинска добираться...
– Да тут всех дел на десять минут, – не сдавалась девушка и умоляюще посмотрела на Владимира Константиновича, – больно уж грибов хочется. Смотрите, – вытянула она руку в сторону отходящей вбок тропинки, – сколько их там! Словно корзину пятаков раскидали! – Она сделала пару шагов в сторону, ступила на тропинку и позвала Алексея: – Идите сюда, Илья Ни... – и вдруг вскрикнула и стала падать лицом вниз.
В один прыжок Михаил Кретов оказался рядом и подхватил ее на руки... Алексей опоздал только на мгновение...
– Плащ! Подстели быстрее плащ! – крикнул ему Михаил.
Алексей выхватил из рук учителя пыльник и расстелил его на обочине. Михаил бережно опустил Машу на него, но не положил на спину, а посадил таким образом, что она прильнула к его груди головой. Девушка была без сознания, и Алексей увидел, что из ее левого плеча хлещет кровь, и блузка уже промокла, и руки Михаила все в крови...
– Господи! – вскрикнул Владимир Константинович. – Миша, Илья! Что случилось? Откуда кровь?
– Самострел! – ответил сквозь зубы Михаил. Он отнял руку от плеча девушки. И Алексей увидел конец стрелы с коротким оперением, торчащий из раны.
– Хорошо, что стрела пробила плечо насквозь, иначе без хирурга не обойтись! Давай, Илья, поддержи Машу! – попросил его Михаил. – Надо приготовить тряпки для перевязки...
Алексей осторожно подвел руку под спину девушки. Бледное лицо ее было совсем рядом. Даже в сумерках было заметно, как бьется жилка на виске, а на нежной коже еще ярче проявилось с десяток веснушек. Сердце его сжалось, и он едва сдержался, чтоб не шмыгнуть по-детски носом, сгоняя набежавшие на глаза слезы...
Михаил тем временем быстро сбросил с себя верхнюю и исподнюю рубахи, мгновенно располосовал их выхваченным из-за голенища сапога ножом на длинные широкие полосы и приказал учителю:
– Быстро надергайте ягеля, Владимир Константинович, а мы с Ильей пока попробуем удалить стрелу... – Он велел Алексею придерживать Машу, а сам взялся за наконечник стрелы, торчащей у нее со спины, и выругался: – Сволочи! Кованый поставили! Четверик, как на медведя! – Он осторожно потянул стрелу, отчего кровь забила из раны фонтанчиком, и, вновь выругавшись, быстро отсек наконечник ножом, затем столь же быстро вырвал конец, торчащий со стороны груди, и крикнул учителю: – Ягель, быстро! – И прижал мох к ране. Тот сразу же набух кровью. Он отбросил его в сторону, протянул руку за следующей порцией и приказал уже Алексею: – Тряпки! Живо!
Затем сорвал с плеча Маши блузку, приложил прямо к ране новую порцию оленьего мха и ловко перевязал ей плечо, притянув предплечье к туловищу, пояснив при этом, что сделано это для того, чтобы Маша бессознательно не дернула рукой и не разбередила рану.
С момента выстрела прошло не более пяти минут, когда Михаил закутал Машу в пыльник и поднял ее на руки. Он строго посмотрел на учителя, затем на Алексея и не терпящим возражений тоном приказал:
– Спускаемся вниз, к даче! Теперь и речи не может быть, чтобы возвращаться в Тесинск. Сейчас я отправлю сторожа в город, через пару часов он привезет доктора, а пока ее нельзя беспокоить. Может опять открыться кровотечение. Пошли!
– Я, пожалуй, останусь. – Алексей вынул из потайного кармана «смит-вессон». – Думаю, следует осмотреть место происшествия...
– Давай, действуй, – кивнул ему Михаил, похоже, вид оружия его нисколько не удивил, он лишь уточнил: – Я скоро вернусь. Только вот Машу устроим как следует, и я тебе помогу! – Он сделал несколько шагов вниз по тропинке, оглянулся: – Гляди, осторожнее! Наверняка тут не одну такую штуку насторожили! – и заспешил со своей печальной ношей вниз. Следом за ним почти бежал вмиг постаревший Владимир Константинович...