Ворота скрипнули, пропуская всадников. Они спешились и привязали лошадей к перилам крыльца. Старец окинул их недружелюбным взглядом из-под густых бровей и вместо приветствия пробормотал:
– Я с властями не шуткую! Проходите в избу. – И первым поднялся на крыльцо.
В сенях было темно, но старец привычно нашел ручку и потянул на себя дверь. Внутри изба состояла из одной большой комнаты. Половину ее занимала огромная русская печь из дикого плитняка, вдоль стенок раскинулись просторные лавки. На одной из них лежали лисья доха и подушка в цветной наволочке, видно, здесь старец спал.
Передний угол занимала божница из икон с непривычно темными ликами, со сложенными молитвенно двумя перстами, в медных окладах, а то и вовсе без оных, да серебряный восьмилапый крест, под которым едва теплилась лампада. Здесь же высилась толстая книга в кожаном переплете с серебряными замочками.
– Пищу отведайте, – провозгласил старец, вытянув руку в направлении стола. – Токмо рожу поначалу умойте, от скверны мирской очиститеся!
– Нам чтоб от скверны отмыться, никакой воды не хватит, – заметил Егор и проковылял к лавке. Опустившись на нее, сразу перешел к делу: – Сказали мне, Протасий, что знахарствуешь ты потихоньку!
– Знахарство есьм от анчихриста, – пробубнил недовольно старец, перебирая лестовку,[37] – я ж страдания телесные снимаю и боль усмиряю!
– Ну так сними страдания, – Егор, не дожидаясь согласия старца, стянул сапог и размотал повязку на ноге. – Смотри, вчера медведь изрядно тяпнул. Кабы не разнесло!
Старец подошел к нему, молча, не притрагиваясь к ноге урядника, осмотрел ее, потом прошел за печку и вынес стеклянную баночку, обмотанную тряпкой.
– Возьми барсучье сало. Ногу им мажь исправно, токмо не приемли ни зелья пьяного, ни табаку вонючего, ибо пагуба то и житию поруха!
– Выходит, болячки мазать, а водку не пить и табак не курить? – уточнил Егор, вертя в руках баночку.
– Воистину так! – ответил старец и осенил себя двумя перстами.
Алексей тем временем рассматривал старца. Это был высокий крепкий мужик, по возрасту он явно не тянул на старца: в буйных с легкой рыжиной волосах ни сединки, да и глаза под тяжелыми бровями смотрели на мир не столь смиренно и покорно, как хотелось бы их владельцу. И он, наверняка зная об этом, предпочитал большей частью смотреть в пол, перебирая пальцами косточки лестовки, или крайне быстро отводить глаза в сторону от собеседника. Одет он был в домотканую рубаху, подпоясанную веревкой, в мягкие ичиги из оленьей кожи и войлочный капелюх, который частично прикрывал подстриженные в скобку волосы. Длинная борода спускалась на грудь, и в ней было гораздо больше седины, чем в волосах.
«Интересный старец и, похоже, не брезгует мирскими людьми, если приглашает к столу», – подумал Алексей.
На столе исходила паром отварная картошка. Рядом в берестяной плошке белела крупная соль. Свежеиспеченный хлеб порезан тонкими ломтями. А в большом деревянном блюде светился, как свежая смола на солнце, соленый хариус. И Алексей почувствовал, как во рту скапливается голодная слюна. С того времени, как они пообедали в трактире, прошло часов восемь, не меньше.
Но Егор, видимо, не собирался разделять ужин со старцем, потому что резво замотал раненую ногу, натянул сапог, а потом вернул ему баночку.
– Ладно, благодарствуй, но нам это без надобности! Без водки еще можно прожить, но без табаку это уж уволь!
– Сатанинское зелье потребляшь, малакайник! – произнес старец сердито, а глаза его гневно полыхнули. – Писание свято не привечашь – тяготу бремени несешь! Ибо помышления твои, никонианин, суетны и неразумны, борзо скачка в глумлении пустяшного жития!
– Это ты верно заметил, – вздохнул Егор, – борзо скачка... Но не такое уж наше житие и пустяшное, правда, Алексей Дмитрич? Вон вчера медведя завалили, что двух мужиков порвал. Один из них Захарка Бугатов, тот, что управляющего завода Тригера в котел сбросил. Слышал небось? Так вот, это анчихрист так анчихрист был! Но и смерть лютую принял за грехи тяжкие.
Старец ничего не ответил, лишь повернулся к божнице и принялся креститься на образа, бормоча при этом:
– Безбожна-а Ру-усь в зловредии и маловери-и. Отрекши святость и све-ет, через коий видим ми-ир и существу-уе-ем... Спаси, Христе, от злых дея-аний наших и течем к добру-у и понима-а-анию...
Они захлопнули за собой дверь и вышли на крыльцо.
– Что за спектакль ты устроил, Лукич? – спросил Алексей. – Или на Протасия у тебя тоже кулак чешется?
– Не то слово, Алексей Дмитрич, не то слово! – вздохнул урядник. – На нем воду возить, а он вишь как складно языком чешет. И заметил, за стол он нас пригласил, что противо их обычаев и законов, а вот ногу мою побрезговал рукой взять?
– Конечно, заметил. По-моему, шарлатан он какой-то, а не старец. Паспорт у него есть?
– Есть, я, как только он в скиту объявился, сразу же проверил. По бумагам он мещанин из Томска Аверий Корнилов, но принял веру раскольничью и в скит по собственной воле удалился. Прежде тут старец Амвросий жил со старухой своей Ермионией. Только сам по осени еще в тайге сгинул, а на его место, дескать, Протасия прислали, мне на беспокойство. С бабкой-то они, похоже, неплохо ладили, но месяца два уже, как она преставилась, так что Протасий теперь в скиту полный хозяин.
– Но старообрядцы не признают документов, а у Протасия, сам говоришь, паспорт есть.
– А я что гутарю? Для моего беспокойства он здесь поселился! Какой он, к дьяволу, старец, хотя и двумя перстами крестится... – Он махнул рукой. – Ладно! Все равно до него доберусь, дай только немного с делами разобраться. – И прикрикнул на собачонку, так и льнувшую к их ногам: – Отвяжись, Варька! Не кормит тебя хозяин, что ли? – И пояснил: – Такая тварь прилипчивая! Если увяжется – не отгонишь!
Собачонка, обиженная подобным отношением, отскочила в сторону и залилась звонким лаем. И этот лай сопровождал их до той поры, пока они не выехали на основную тропу, которая через полчаса вывела их к околице казачьей станицы Иванцовской.
Глава 32
Егор пришпорил своего коня и понесся вскачь по извилистой улице, которая выходила на небольшую площадь перед деревянной церквушкой. Алексей не отставал от урядника и крайне удивился, когда заметил, что его лошадь сама свернула к просторному дому под железной крышей и остановилась. Перед домом росло несколько кустов черемухи, позади тянулся большой огород. С другой стороны к нему подступали хозяйственные постройки – крепкий амбар, просторная конюшня, сарай, свинарник, высокий крытый сеновал. За огородом, ближе к реке виднелась низкая крыша баньки.
– Вот и приехали. – Егор с самым довольным видом расправил усы и крикнул по-хозяйски: – Эй, Прошка! Отворяй ворота!
В ответ послышался громкий собачий лай, который тут же сменился радостным визгом. Пес принялся бросаться на ворота, взлаивая от восторга.
Ворота раскрылись. За ними стоял высокий парень, с взлохмаченными волосами и широким курносым лицом. Зевнув во весь рот, он принял вожжи из рук Егора и только тогда весело произнес:
– Здравствуйте вам, Егор Лукич! Давненько вы к нам не заглядывали!
– Арина Макаровна дома? – спросил вместо ответа Егор, не отводя взгляда от окон. В одном из них Алексей заметил чье-то мелькнувшее лицо.
– А где ей быть? – удивился парень. – Небось Васятку укачивает. Только что со Степанидой его в бане купали.
Придерживая рукой шашку, урядник бойко простучал сапогами по ступенькам крыльца.
«Надо же, и хромать перестал!» – снова поразился Алексей. И в следующее мгновение понял причину его неожиданной резвости. Распахнулись двери веранды, и на крыльцо выскочила молодайка в накинутой на плечи яркой цыганской шали.
– Егор! – радостно вскрикнула она, раскинула руки и тут увидела чужого человека, да еще в мундире. В мгновение ока лицо ее изменилось. Женщина строго поджала губы и степенно произнесла: – Рады видеть вас, Егор Лукич! Какими судьбами в наши края?
– Да вот, проездом, – неожиданно смущенно произнес урядник, – ехали с Алексеем Дмитричем по казенным делам. Думаем, дай-ка к Арине Макаровне заглянем! Авось не выгонит, позволит в доме переночевать.
– Что ж выгонять? – Женщина настороженно посмотрела на Алексея. – Дом большой, всем места хватит! – И чуть отступила, вытянув руку в сторону открытой двери. – Проходите, гости дорогие! К самому столу поспели! Мы со Степанидой как раз вечерять собирались!
– Вечерять – это хорошо! Я б сейчас и жареную подкову съел, не отказался! – преувеличенно бодро произнес урядник и пригласил: – Не робейте, Алексей Дмитрич! Заходите в дом, раз хозяйка приглашает! Чё комаров на улице зазря кормить?
Рослая рябая баба в синем сатиновом сарафане и надвинутом на самые глаза платке собирала на стол. Егор и Алексей по очереди умылись под рукомойником. Арина подала каждому чистый рушник и устроилась на лавке у окна, не спуская глаз с Егора. Он же намеренно обходил ее взглядом, но по тому, как обращался к Степаниде и как та по-свойски приняла у него шашку и мундир и унесла их в горницу, Алексей понял, что Егор в этом доме частый гость. Его подозрения подтвердил крупный черно-белый котище, который откровенно по-хозяйски запрыгнул к Егору на колени и принялся мурлыкать и тереться головой, требуя, чтобы его приласкали.
Сели ужинать.
– Сегодня я будто знала, что вы, Егор Лукич, заглянете, – сообщила Арина, и Алексей заметил, что она с трудом скрывает радость, так и струившуюся из ее глаз. – Велела гуся с капустой сготовить да груздей из подвала достать. Пробуйте, пробуйте со сметанкой. Они в этом году ядреные получились. – И, спохватившись, пододвинула одно из блюд Алексею: – Кушайте, Алексей Дмитрич, это сохатина жареная! Братовья нынче сохатого добыли и со мной поделились...
Егор ел медленно и степенно вел разговор, расспрашивая женщин о том, сколько сена накосили, огулялись ли коровы, много ли зерна намолотили. И лишь иногда косился на Алексея, но тот молча отведал всего понемногу, а теперь пил чай с шаньгами. И между делом наблюдал за Егором и Ариной.
Хозяйка была не так уж и молода, как показалось ему первоначально. За тридцать уже точно перевалило. Но лицо у нее было свежим, без единой морщинки, черная коса уложена короной над высоким лбом, полные губы еще по-девичьи свежи, и женщина едва сдерживалась, чтобы не растянуть их в улыбке, но глаза ее выдавали. Большие, серые, они светились откровенным счастьем и восхищением. Она ловила каждое слово Егора, с готовностью отвечала ему и лишь иногда бросала быстрый взгляд исподлобья на молодого гостя. Она уже поняла, что он как бы начальник над Егором, и оттого держалась скованно и явно робела в его присутствии.
Внезапно из горницы донесся детский плач. Степанида всплеснула руками и скрылась в комнате. Тотчас послышался ее ласковый голос, словно она кого-то уговаривала или успокаивала. Плач стих на мгновение, но тут же раздался вновь, и с еще большей силой. Арина вскочила на ноги и, бросив на гостей виноватый взгляд, поспешила следом за Степанидой. Теперь уже два женских голоса принялись что-то напевать и приговаривать, а детский голосок что-то лепетал и нежно гулил им в ответ.
Егор вытянул голову и насторожился. Среднего роста, поджарый, с широким лицом, на котором выдавались обтянутые смуглой кожей скулы и выгоревшие на солнце темные, с заметной рыжиной усы, он походил на строевого казака лет так сорока с гаком, вошедшего в самый боевой возраст, когда уже втянулся в походную жизнь и способен дать сто очков вперед любому желторотому казачишке, впервые севшему на собственного строевого коня. Такое впечатление усиливалось за счет ладно пригнанного форменного мундира и шашки – с ней он на службе никогда не расставался – да еще нагана, который крепился к желтому шнурку, висевшему у урядника на шее.
На пороге горницы показалась Арина. Она раскраснелась, а губы так и расползались в счастливой улыбке. Степанида шла следом и несла на руках младенца в одной рубашонке, пухлощекого, с круглыми голубыми глазенками, вполне осмысленно смотревшими на взрослых.
– Васятка! – отчего-то охнул Егор и поднялся на ноги. Он растерянно оглянулся на Алексея, словно спрашивал у него позволения, но Степанида подала ему младенца, и тот неожиданно засмеялся и потянулся к гостю ручонками.
– Ишь ты, признал папаньку, – произнесла растроганно Степанида.
А Арина с вызовом посмотрела на Алексея и, уже не стесняясь, опустилась на лавку рядом с Егором.
«Вон оно что!» – успел подумать Алексей.
А Егор уже повернулся к нему и, смущенно улыбаясь, прижал сына к груди.
– Смотри, Алексей Дмитрич, чё я на старости лет сотворил! Еще одну лихую кровь по земле пустил! – Он погладил ребенка по головке и, уже не скрываясь, обнял Арину за плечи: – Доброго сына мне Ариша удружила! – и расплылся в счастливой улыбке. – Пусть растет, казачок! Солнышка у бога на всех хватит.
Мальчонка, упираясь крепкими ножками, резво прыгал у него на коленях, громко смеялся, пуская пузыри, а то вдруг принимался тянуть Егора за усы или теребить пуговицы форменной рубахи.
Степанида, глядя на них, ворчала не слишком сердито:
– Ну, разгуляете мне мальца! Сами будете ночью водиться! – но, похоже, делала это для порядка, потому что с нескрываемым умилением наблюдала за встречей отца с сыном.
А Егор шлепал сына по голой попке, тискал его, дул в ухо, щекотал усами, отчего Васятка заходился звонким смехом и норовил ухватить отца за нос или за волосы.
– Ну лихой казак растет, ну лихой! – восторгался Егор, и Алексей удивлялся, насколько разительно изменилось его лицо. Жесткие складки в уголках губ разгладились, а глаза светились необыкновенной лаской и любовью, когда он смотрел на сына или на свою Аришу. А она словно расцвела в одночасье и гляделась вовсе красавицей, купаясь в той волне обожания, которой окутывал Егор ее и Васятку.
Она обеспокоенно ахала и подставляла руки, когда Егор, по ее разумению, слишком высоко подбрасывал сынишку. Ясная материнская радость прямо-таки лилась из ее сияющих глаз. Она льнула к плечу Егора, заглядывала ему в лицо, и Алексей, почувствовав себя третьим лишним, вышел на крыльцо покурить.
Вскоре Егор присоединился к нему. Молча пристроился рядом на ступеньках. Засмолил свою цигарку. Некоторое время только вздыхал и что-то неясно бормотал, пуская дым в высокое, усыпанное крупными звездами небо.
– Да, – наконец произнес он и далеко сплюнул с крыльца. – Такая вот штука случилась, Алексей Дмитрич! Не думал, что в сорок шесть годков зачну как бы двойную жизнь вести. В слободе у меня три дочки подрастают, и женка добрая, справная! Куда мне от них? – Он покачал головой. – И с Аришей вот уже три года... Сынишку смастерили! Так что как хотите, так и судите меня, Алексей Дмитрич, но без Арины жить не могу, и дочек бросить рука не поднимается! Так и живу, – усмехнулся он зло, – в слободе – женка, а в станице – любка! – И добавил совсем тихо: – И вправду люба она мне, Алексей Дмитрич! Люба, просто спасу нет! Бывало, неделю-другую не вижу, спать не могу, сердце на куски разрывается. Как они там без меня? Не случилось ли чего? – Он помотал головой и виновато посмотрел на Алексея. – А ведь восемь лет прошло, как только в Сибирь вернулся. А до этого двадцать лет солдатские щи хлебал. Забрили мне лоб, не посмотрели, что я у мамки один был... – Он вздохнул и затянулся цигаркой. Выпустил столб дыма, помолчал, вспоминая: – Пол-Европы сапогами истоптал, все Балканы вдоль и поперек на пузе исползал. И с башибузуками[38] дрался не на жизнь, а на смерть. У них ведь закон такой: грабь, убивай, насилуй «райя», так они славян называли, «стадом», значитца, и тебе ровно ничего не будет. Сколько я в разных селах и городах баш-кала – башень из голов людских повидал – не счесть. В Долине Роз турки такую резню устроили, что кровь ручьями по улицам бежала... Но потом мы им показали! Самого Осман-пашу в плен взяли под Плевной и сорок тысяч басурман! А после под Шипкой и остальную их армию разгромили. Там меня ранило, легко, правда. Генерал Скобелев самолично мне медаль вручил и расцеловал троекратно.