— Я никогда не волнуюсь, — пробормотал Мэтью. Тем не менее, все внутри у графа предательски сжалось, он чувствовал, что задыхается. Подобные проявления беспокойства были ему несвойственны.
— Я попросил Анаис пригласить на нашу свадьбу леди Берроуз. — Реберн все болтал без умолку. — Мне показалось, это могло бы сделать уик–энд более приятным для тебя. Я ведь знаю, что ты чувствуешь на свадьбах и других подобных мероприятиях…
— Не стоит меня благодарить, — добавил Реберн, когда Мэтью нахмурился. — Что ж, полагаю, мне пора идти. Понимаешь, Анаис дома одна.
Реберн многозначительно поднял брови, а Мэтью трагически закатил глаза:
— Подумать только, всю оставшуюся часть жизни ты будешь ложиться в постель с одной женщиной! Я никогда не пойму, почему тебя не отпугивает идея моногамии.
— Я буду ложиться в постель с правильной женщиной, Уоллингфорд. — Реберн растягивал слова, подчеркивая смысл сказанного. — Ты никогда не пресытишься ею. В постели правильной женщины ты никогда не заскучаешь.
Интересно, мог бы Мэтью быть моногамным, если бы страстно захотел этого? Нет, он так не думал. Граф отличался от своего друга, был совершенно другим человеком. Холодным. Отстраненным. Он не относился к категории тех, кто способен сделать женщину счастливой. С ним она нашла бы лишь одиночество и пустоту, что едва ли способствовало бы счастливому супружеству.
— Что ж, мне пора, — нарушил молчание Реберн, ставя бокал на поднос, который проносил мимо лакей. — Не забывай, что ты — шафер. Я сочетаюсь браком с женщиной мечты, а на церемонии с моей стороны не будет больше никого из тех, кого я бы хотел видеть.
— Я там буду.
— Мне казалось, у тебя аллергия на свадьбы. Мэтью пожал плечами и потянулся за очередным бокалом шампанского:
— Проинструктирую камердинера, чтобы не забыл уложить в мою дорожную сумку целебную мазь.
Реберн усмехнулся:
— Желаю удачи сегодня вечером.
Отсалютовав другу бокалом, Мэтью принялся бесцельно слоняться по комнате. Рядом со столом находился тот самый постыдный портрет, все еще задрапированный холстом. С одного из углов картины ткань начала постепенно соскальзывать, и взору графа предстала изысканная позолоченная рама. В мерцании свечей, бросавших отсвет откуда–то сверху, золото искрилось, словно бриллианты в ожерелье.
— Джентльмены, — громко возвестил аукционист. Какофония голосов и смеха тут же стихла, уступив место неестественному зловещему молчанию.
— Черт возьми, Уоллингфорд, ты уже достаточно раздразнил нас, так долго скрывая эту маленькую работу! Дай взглянуть хоть одним глазком, приятель! — раздался раздраженный голос лорда Тонсомби, только что опрокинувшего в свою жирную глотку еще один стакан бренди.
— Да, ты уже поразвлекся, дай теперь и нам посмотреть! — выкрикнул кто–то из глубины комнаты.
— Джентльмены, — завопил аукционист, ударяя своим молоточком по деревянной кафедре. — Всему свое время, господа. Итак, мы начнем торги за право стать обладателем этого необыкновенного творения с пятисот фунтов.
— Давайте для начала взглянем на лот! — прокричал Фредерик Бэнкс, инвестиционный банкир. Мэтью поймал себя на том, что улыбается. Потомственные аристократы никогда не заботились о том, что покупают, но новоиспеченные толстосумы… Они выжидали, внимательно наблюдая, как растет цена лота, и расставались с деньгами только после того, как убеждались, что вложения окупятся с лихвой. Старина Бэнкс был представителем последних — тех, кто старался вкладывать один пенс, чтобы получить два.
Мэтью даже не сомневался, что Фредерик сочтет его портрет чрезвычайно удачной инвестицией — если, конечно, репутации этого распутника можно было доверять.
— Джентльмены, леди… представляю вам «Танец семи покрывал»!
Старший лакей клуба с шумом сорвал ткань с картины. Оценивающий ропот прокатился от центра толпы к отдаленным уголкам комнаты. Это был тихий, почти благоговейный трепет, и в установившемся безмолвии угадывалось почтение, заставившее Мэтью повернуть голову и пристально взглянуть на картину.
Произведение было столь же великолепным, сколь и эротичным. Прекрасным, написанным со вкусом и при этом явно возбуждающим.
До слуха графа донесся одобрительный шепот. «Просто ошеломляющий», «чувственный и великолепный», «изящный и сладострастный» — все эти слова заставляли его ощущать безмерную гордость.
Когда у Мэтью возникла идея проведения аукциона, он знал, что творение наделает много шума. Портрет просто обязан был стать сенсацией и заставить состоятельных господ распрощаться со своими денежками — возможно, даже с весьма внушительными суммами.
То, что замышлялось как непристойный портрет, в процессе работы трансформировалось, превратившись в утонченное и довольно декадентское произведение. Каждый мужчина, обожавший женские формы, наверняка готов был кровь пролить ради обладания этим шедевром!
Стоя позади толпы, Мэтью пытался критически оценить свою работу. Он пробовал смотреть на нее отстранение, выискивал недостатки, и все же не мог найти ничего, что было бы достойно порицания. Картина была превосходной, безупречной даже в мельчайших деталях — изображении женских грудей обнаженных героинь портрета, покрывал, собранных у их лодыжек и запястий.
Женщины на любой вкус — европейской внешности, темнокожие, азиатка, арабка, индианка — были изображены в изящных позах на фоне украшенных бриллиантами шелковых тканей, которые выгодно подчеркивали оттенки их сияющей кожи. Дамы были обнажены и беззастенчиво открыты восхищенным взорам мужчин–вуайеристов. Одни соблазнительницы растянулись на темно–красной бархатной кушетке, другие стояли на коленях.
Губы двух женщин, крепко связанных кроваво–красным покрывалом в области грудей, слились в страстном поцелуе. Парочка других обольстительниц исследовала тела друг друга, а еще одна героиня картины наблюдала за этим зрелищем, бесстыдно лаская себя, с лицом наполненным удовольствием.
В целом эти семь женщин были потрясающе красивы, великолепно сложены и, самое главное, позировали автору в высшей степени расслабленно, непринужденно. И такая оценка была не проявлением высокомерия, а абсолютной правдой — точно так же, как и признаком искусного художника.
Легкое самодовольство сияло на лицах женщин, угадывалось в блеске их глаз, манере кривить надутые губки в таинственной, провокационной улыбке.
— Тысяча фунтов, — прокричал кто–то.
— Две тысячи, — моментально возразил слывший осторожным инвестором Бэнкс.
Участники аукциона продолжали выкрикивать суммы, размеры которых росли приятными темпами. С таким количеством наличных Мэтью мог купить здание, о котором мечтал, — старый маленький магазин в Блумсбери с восхитительным эркером. Ради такой покупки стоило потрудиться, но Уоллингфорд был бесстыдным негодяем, не привыкшим работать до седьмого пота. И все же он хотел эту галерею. Это была единственная вещь, которую он захотел за последние шестнадцать лет.
— Шесть тысяч фунтов, — вскричал аукционист. — Раз… два… Продано мистеру Бэнксу!
С довольной улыбкой Мэтью взглянул на Фредерика Бэнкса, пробиравшегося к нему через толпу.
— Черт возьми, какая прелестная картина! — взволнованно произнес счастливый обладатель творения, пожимая руку Мэтью своей запотевшей ладонью. — Я переведу деньги на ваш счет утром.
Кивнув, Мэтью еще раз бросил взгляд на свою картину:
— Я прикажу одному из своих лакеев доставить вам портрет. Возможно, банк будет самым подходящим местом?
Глаза Бэнкса расширились.
— Да–да, — рассмеялся он. — При виде этого произведения у моей жены наверняка случился бы нервный припадок, хотя картина может научить ее парочке шалостей, не так ли?
Судя по тому, что слышал граф об этом семействе, миссис Бэнкс была хорошо сведуща во множестве восхитительных маленьких проказ.
— Благодарю вас, мистер Бэнкс, — пробормотал Мэтью, желая вырваться из растущей на глазах толпы, которая, казалось, вот–вот поглотит его. — Думаю, мне пора идти Уоллингфорд не хотел задохнуться в этом столпотворении, да и интереса в поддержании праздной беседы он не чувствовал.
— Похоже, вам стоит выпить. Отпраздновать свой успех.
Мэтью знал голос, который произнес эту фразу. Член в брюках стал твердым, стоило ему взять стакан, наполненный загадочной зеленой жидкостью, и заглянуть в прекрасное лицо, воззрившееся на него с непреодолимым желанием.
— Ах, абсент — «зеленая фея»! Откуда вы узнали?
— Женщина никогда не выдаст свои секреты, — ответила собеседница, улыбнувшись графу с показной, кокетливой скромностью. — Абсент чудесным образом влияет на разум, не так ли?
— М–м–м, — пробормотал Мэтью, выпив стакан до дна. Никакой другой напиток не мог заставить его забыть, кто он и где находится, — только абсент.
— Какая соблазнительная, даже порочная картина! — произнесла красотка, и ее глаза оценивающе пробежали по портрету. — Готова поспорить, этим женщинам действительно нравилось позировать вам.
— Возможно, — тихо ответил Мэтью, внимательно изучая жеманницу. Прежде он уже несколько раз видел эту соблазнительную даму, но никогда к ней не приближался. Сегодня вечером на ней было надето красное платье с глубоким вырезом корсажа. И ему нравилось видеть то, что бесстыдно вываливалось из этого дешевого наряда.
— Я хотела бы позировать вам, — прошептала она. — Вы готовы к этому сегодня вечером?
О боже, Мэтью уже был готов ко всему — твердый, напряженный… Эффект от абсента и эйфория от получения шести тысяч за картину только усилили его возбуждение.
— А вы, моя дорогая, готовы?
Ресницы красотки затрепетали, пряча глаза, почти такие же циничные, как его.
— Это, милорд, зависит от того, чего вы хотите.
— Вас. Связанной.
Взяв у Мэтью опустевший стакан, она поставила его на подлокотник кресла:
— Это придется оплатить дополнительно, разумеется. Граф улыбнулся: на что только не пойдешь, изнывая от скуки!
— Это всегда обходится недешево.
— У меня комната наверху. С восхитительно огромной постелью.
— А что, если у стены? — спросил Мэтью, обходя новую знакомую сзади и оценивая ее бедра, которые эротически покачивались под безвкусным красным атласом. — Обычно я предпочитаю именно так.
Женщина, направившаяся было к лестнице, оглянулась:
— Это будет стоить еще десять фунтов.
Мэтью кивком дал понять, что согласен. Что значили каких–то десять фунтов по сравнению с его неприязнью к сексу в постели? Это была инвестиция в собственное удовольствие — об этом ему еще успели сказать жалкие остатки здравого смысла.
— А вы — большой оригинал, — прокомментировала дама, и ее накрашенные глаза мягко взглянули на спутника в свете бра. — Сломленный, как мне кажется.
— Сломленный? — рассмеялся он в ответ. — Мадам, я окончательно и бесповоротно сломан и ремонту не подлежу. Даже не трудитесь собирать меня по кусочкам. Я почти уничтожен и гожусь только для мусорного бака.
Итак, куда, ради всего святого, вы меня ведете? — спросил Мэтью, чувствуя, как абсент добрался до мозга и начал путать мысли. Может быть, сегодня вечером постель пришлась бы ему как нельзя кстати. Он понял, что явно перебрал.
— Чуть дальше, еще совсем немного, — прошептала дама.
— Но ведь это уже выход! — из последних сил рявкнул Уоллингфорд, пытаясь хоть что–то разглядеть затуманенным взором. — Разве вы не сказали, что у вас комната наверху?
— Хорошо, я солгала, — резко бросила она голосом, вдруг превратившимся из сладкого лепета сирены в отрывистую, холодную речь старой девы. — Признаюсь, я тоже сломлена. Так что гоните–ка свои денежки и драгоценности, да поживее!
Эта нелепая попытка ограбления насмешила Мэтью, но в следующее мгновение чья–то темная тень набросилась на него, вытолкнув из клуба в узкий переулок.
— Мы не шутим, папочка, — произнес кто–то, на диалекте кокни. Вокруг горла графа обвилась толстая рука, его лицо обдало зловоние затхлого дыхания и гнилых зубов. — Отдай то, что нам нужно, и мы сохраним тебе жизнь.
— О, какое наслаждение! — произнес граф, нарочно, издевательски растягивая слова. — Будет что вспомнить утром! Обычным утром нового, ничем не примечательного дня. А вы действительно знаете, как подчинить себе мужчину, не так ли?
Мэтью почувствовал, как напавший на него обернулся и взглянул на даму в красном, задавая ей немой вопрос по поводу психического состояния жертвы.
— Я не знаю! — отозвалась подельница, приготовившись к ссоре. — Он безумен, как Шляпник, но богат, как Крез.
— Это и правда, и неправда, милая. Безумный? Да. Богатый? Боюсь, нет.
Мужчина, державший графа за горло, отвлекся и ослабил хватку, позволив Мэтью неожиданно дать хук слева.
— Ой! Он сломал мне нос! — вскричал грабитель, спотыкаясь и отступая назад. А Мэтью уже вскочил на него, пуская в ход мастерство, отточенное за годы обучения боксу. Уоллингфорд был огромен и силен как бык, с выносливостью жеребца — хилый нищий кокни вряд ли мог устоять против его кулаков.
— Боюсь, ты ошибся с выбором жертвы, приятель. Я не какой–то слабый «папочка», я занимался боксом последние десять лет!
Внезапно из глубины переулка послышался яростный крик, и из темноты выскочили еще трое головорезов. Махая кулаками и пинаясь ногами, Мэтью умудрялся отбиваться от них даже сквозь хмельной дурман.
«Подождите, я еще доберусь до той сучки!» — со злостью подумал он, всаживая удар в горло одного из бандитов. Мэтью уже готов был отправить грабителя в нокаут, с силой ударив его прямо в лицо, как белая вспышка промелькнула мимо его правого глаза. В слепящем круговороте Уоллингфорд ощутил, как что–то с грохотом врезалось ему в висок. Последним, что он почувствовал, были покрытые грязной слизью булыжники мостовой, о которые ударилась его щека.
— Оберите его до нитки, — приказала женщина в красном. — Я видела, как к нему подходил победитель аукциона. Уверена, тот передал какие–то деньги. Как только найдете их, сделайте так, чтобы он не смог меня опознать.
Глава 2
Зловонный дух больничных палат всегда казался невыносимым в самом начале дежурства. Но сегодня вечером он был особенно отвратительным. От специфического запаха испражнений, рвотных масс, смерти и болезни прямо–таки перехватывало дыхание.
Прямо у своих ног Джейн заметила два полных ведра воды и пару швабр — вода была слишком чистой, ее явно не использовали по назначению.
— Вы уже вымыли кровати и стены? — осведомилась Джейн у двух дерзких медсестер, стоявших перед ней.
— А зачем? Они только мочатся на них снова и снова.
Джейн впилась сердитым взглядом в одну из нахалок, брюнетку с миловидным лицом и соблазнительным, с греховными формами, телом. Она прибыла из исправительной тюрьмы, ее арестовали за занятие проституцией. Сразу было понятно, какая это дурная мысль — превратить развращенную девицу в медсестру. Разумеется, смерть была для нее не столь привлекательна, как продажа тела за звонкую монету. Но для Джейн Рэнкин, женщины сомнительного происхождения, возможность иметь любую вызывающую уважение работу казалась превосходной идеей.
— Когда вы поступили сюда, я подробно объяснила ваши обязанности. В начале ночи, перед тем как приступить к обходу, вы должны приводить в порядок кровати и протирать стены.
— А чем должны заниматься вы, мисс Надменность, пока мы гнем спины, вылизывая тут все до блеска?
Джейн горделиво выпрямилась. Да, она была незаконнорожденной и хранила в себе частичку высокомерия своего отца–аристократа.
— Я — старшая медицинская сестра этого отделения. Ваша начальница, — веско произнесла Джейн, уязвленная наглостью подчиненной. — Я очень серьезно отношусь к своей профессии. И если вы не питаете к ней уважения, можете быть свободны.
Новая медсестра, казалось, смирила свой яростный нрав, хотя вспышки гнева время от времени еще пронзали ее глаза.
— Меня устраивает жалованье, но я ненавижу работу. Это занятие для потрепанных, никуда не годных шлюх и старых прачек. Наш труд не похож на вашу работу архангела, спасающего жизни. В нем больше смерти, чем жизни. — Нахалка фыркнула и грубо засмеялась. — И конечно, все пациенты хотят баб, которые обтирают их губкой. Неужели вы не понимаете, что эта работа уважаема не больше, чем проституция?