— Амелия простодушна, несмотря на свои годы. — Глаза Лукаса грозно вспыхнули. — Она всегда будет безоговорочно верить на слово каждому — даже вам. И в довершение всех бед вы потеряли жену и глубоко опечалены. Поэтому она сочувствует вам, независимо от того, как черство и неуважительно вы обошлись с ее чувствами десять лет назад! И я знаю, что вы собираетесь воспользоваться этим в своих интересах. Я предупреждаю вас: дотронетесь до нее хоть пальцем — будете иметь дело со мной! Я погублю вас!
Саймон напрягся:
— Вы — патриот. Вы никогда не выдадите меня врагам.
— Вы в этом так уверены? Только прикоснитесь к ней, и сразу поймете, что я — ваш злейший враг.
И Саймон понял, что Лукас не шутит.
— Я пригласил Амелию в мой дом только ради моих детей — не для того, чтобы оскорбить ее или бесчестно поступить с ней. Я во многом раскаиваюсь, Лукас. Я сожалею, что преследовал Амелию десять лет назад, — признался Саймон. Но у него язык не повернулся бы сказать, что он сожалеет о времени, которое они провели вместе. — Но даже тогда я слишком сильно уважал Амелию, чтобы воспользоваться ее наивностью. И естественно, сейчас я питаю к ней не менее сильное уважение.
Саймон говорил уверенно, но его сердце оглушительно колотилось. Прошлым вечером он был на волосок от того, чтобы заняться с ней любовью. С тех пор его неотступно преследовали воспоминания об Амелии, лежавшей в его постели.
— Вы разбили ей сердце! — закричал Лукас.
Напряжение парализовало Саймона.
— Я уже сказал, что раскаиваюсь. Мы с Амелией обсудили прошлое и договорились забыть об этом. Я очень переживаю за своих детей, Грейстоун. И попросил ее занять это место вовсе не сгоряча. Я долго обдумывал это решение. После смерти леди Гренвилл мне понадобился кто-то, кому я смог бы доверить заботы о детях — и в то время, когда я нахожусь в стране, и в период моего отсутствия. И если однажды я не вернусь, то, по крайней мере, буду умирать с сознанием того, что Амелия находится здесь и делает все в интересах моих детей.
— На словах все звучит замечательно, — заметил Лукас. — Но с каких это пор человек вашего круга водит «дружбу» со своей экономкой? И с каких пор двое влюбленных когда-то друг в друга людей могут игнорировать прошлое, которое их связывало?
— Это — не обычное соглашение, — кивнул Саймон. — Но можете вы, по крайней мере, признать, что она замечательно ладит с детьми и мои дети отчаянно нуждаются в ней? Признать то, что я абсолютно прав, доверяя ей их будущее?
— Ей нужны свои собственные дети, — категорично возразил Лукас. — И я собираюсь немедленно приступить к поискам мужа для нее.
Саймон ощутил потрясение, а потом и тревогу. Решение Грейстоуна найти Амелии мужа испугало его.
— О, да это вас не устраивает, как я погляжу!
— Нет, напротив. — Саймон заставил себя улыбнуться. — Я склонен согласиться с вами, Грейстоун. Она заслуживает своей собственной семьи.
Но в эту минуту Саймон мог думать лишь о своих детях. А как же Уильям и Джон? Как же Люсиль?
И как он справится без Амелии?
— В самом деле? — Лукас подошел ближе. — Я хочу взять с вас слово, Гренвилл, что вы не притронетесь к ней. Вы должны пообещать, что не подвергнете ее опасности.
Саймон поймал себя на том, что колеблется. Все, о чем он мог думать в этот момент, — это то, как он сжимал Амелию в объятиях вчера вечером. Сейчас он помнил лишь необычайную, приводящую в исступление потребность быть с ней, это абсолютное безрассудство… В кольце ее ласковых рук не было никакой войны и смерть не шла за ним по пятам.
— Вы не можете дать мне подобное обещание? — потрясенно вымолвил Лукас.
Саймон вспыхнул.
— Мои намерения благородны, — заявил он, осознавая, что не должен позволить очередному моменту безрассудной страсти захватить их. Амелия заслужила большего, чем он когда-либо мог ей дать. — Да, я даю вам слово. Я буду относиться к Амелии с глубоким уважением, которого она, безусловно, заслуживает.
Но даже сейчас, произнося это, Гренвилл понимал, что где-то в глубине души очень не хотел давать такое слово. Зато следующее его обещание шло уже от чистого сердца.
— Я буду беречь ее, Грейстоун. Клянусь. Я умру, лишь бы не подвергнуть ее опасности.
— Хорошо.
Лукас обернулся, когда в дверь постучали и на пороге появился Ллойд с сервировочным столиком. За слугой в комнату вошла Амелия — бледная, с широко распахнутыми, лихорадочно горящими глазами. Ее взгляд снова заметался между братом и Саймоном.
— Боюсь, мне пора, — засобирался Лукас. — Наслаждайтесь своим кларетом, Гренвилл. Амелия, проводи меня.
Она с облегчением перевела дух.
— Как я понимаю, обошлось без кровопролития. Весьма признательна вам за это, — промолвила она, с тревогой взглянув на Саймона.
— У меня нет ни малейшего желания ссориться с вашим братом, — сквозь зубы процедил он и, смягчившись, добавил: — Почему бы вам действительно не проводить гостя до дверей?
Еще раз бросив на него встревоженный взгляд, Амелия обернулась к Лукасу. Саймон молча наблюдал, как они направились к двери. Потом налил бокал вина и разом опрокинул в себя все его содержимое. Его первая клятва сильно смахивала на ложь. Вторая казалась дурным предчувствием.
Закрыв дверь гостиной, Саймон повернулся и посмотрел на себя в венецианское зеркало, висевшее над маленьким мраморным столиком с позолоченными ножками. Почти наступила полночь. Гренвилл одел и стал, не отрываясь от своего отражения, застегивать черный бархатный сюртук. Затем выбелил лицо асбестом — материалом, напоминающим мел, слывшим излюбленным средством многих аристократок, — и слегка накрасил губы. А еще водрузил на голову рыжевато-золотистый парик.
Саймон выглядел очень странно, даже нелепо, — и совсем не был похож на графа Сент-Джастского. Он не сомневался, что эта маскировка выдержит испытание и не позволит окружающим узнать его.
Что же касается задачи ускользнуть из дома, не будучи замеченным, то Саймон все предусмотрел. Ранее, этим вечером, Саймон поделился с Амелией опасениями по поводу якобы начавшегося у Джона жара. Амелия ответила, что ему это показалось, но Саймон твердо стоял на своем: он думает, что младший сын нездоров. И поспешил заверить Амелию, что ему будет спокойнее на душе, если она этой ночью побудет с мальчиками некоторое время — только чтобы убедиться, что Джон здоров. Когда же Амелия засомневалась, опасаясь подниматься наверх, Саймон поспешил сказать, что будет читать в своем кабинете, — и пообещал не путаться у нее под ногами.
Гренвилл застегнул все пуговицы на черном сюртуке и мрачно улыбнулся своему экстравагантному отражению. На протяжении нескольких часов Амелия ни на шаг не отойдет от Джона, Саймон в этом не сомневался. Это позволит ему улизнуть из дому незамеченным и в причудливом облике. А по возвращении он быстро переоденется в конюшне.
План казался не идеальным, но должен был сработать.
Вполне удовлетворенный своим видом, Саймон взглянул на бронзовые часы, стоявшие на каминной полке. Он опаздывал. Встреча с Марселем должна была состояться в полночь, и за оставшиеся десять минут Саймон не успевал добраться в условленное место. Но так и было задумано. У Саймона не было ни малейшего желания приходить в таверну первым.
Гренвилл задул освещавшие комнату три свечи и выскользнул из кабинета в темный коридор. Он не взял с собой даже тонкой свечи и потушил огонь в камине.
Оседланная лошадь уже ждала его в конюшне — конюх поклялся держать язык за зубами.
Саймон зашагал вниз по коридору. Вестибюль тоже был погружен во тьму, хотя Саймон не собирался выходить через парадную дверь. Он хотел покинуть дом через двери, ведущие из бального зала на террасу, как сделал это несколько дней назад на рассвете. Добраться до конюшни можно было и из расположенных за террасой садов.
Саймону предстояло пересечь вестибюль, и он быстро, бесшумно метнулся вперед. Но стоило ему войти в западное крыло, как он затылком почувствовал опасность.
И ощутил чье-то присутствие.
Саймон немного повернулся, вглядываясь в темноту вестибюля, и застыл на месте. На противоположном конце зала стояла Амелия с подсвечником в руках, в котором горела одна-единственная свеча.
Он мог как нельзя лучше разглядеть Амелию, поскольку сам скрывался в тени, а ее фигура была ярко освещена. Но сама Амелия не могла его видеть — пока.
— Кто здесь? — задохнувшись от волнения и высоко поднимая свою тонкую свечу, произнесла она.
Что Амелия делала внизу? Саймон повернулся, чтобы потихоньку улизнуть, но не успел двинуться, как их взгляды встретились.
Амелия вскрикнула. Нагнув голову, Саймон бросился бежать по коридору, но не услышал шагов Амелии позади. Он стремглав выскочил из дома. Амелия не только видела его, Саймон не сомневался, что она его узнала!
Уже шагая по саду, он оглянулся на дом. Бальный зал по-прежнему был погружен во мрак. Саймон пригляделся и, не увидев нигде огонька маленькой свечи, облегченно перевел дух. Амелия не пошла вслед за ним.
Возможно — только возможно, — она приняла его за злоумышленника, тайно проникшего в дом, подумал он. Добравшись до конюшни, Саймон выругался сквозь зубы. Ему придется выдумать какой-нибудь благовидный предлог, заставивший его уехать из дому в полночь в столь причудливом виде, на тот случай, если Амелия узнала его.
Конюх подвел ему коня, старательно делая вид, что не замечает нелепого женоподобного одеяния хозяина.
Поблагодарив его, Саймон прыгнул в седло. Через мгновение он уже рысью уносился от конюшни. Выскочив на дорогу перед домом, Саймон увидел свет, горевший в одном из окон рядом с парадной дверью. Он не сомневался, что там стояла Амелия, наблюдая за ним. Он снова разразился проклятиями.
Она была так чертовски любопытна!
Саймон пришпорил мерина, пустив его легким галопом, и понесся вниз по дороге.
Ламберт-Холл остался позади, и Саймон заметил, что Лондон был большей частью погружен во тьму. Громадные дома, стоявшие по периметру квартала, скрывались в полумраке. Несясь по Мейфэру и оставляя позади величественные особняки и обычные городские дома, Саймон лихорадочно придумывал историю, которую мог бы рассказать Амелии. Конюх считал, что хозяин отправился в город, чтобы встретиться с приятелями. Но Саймон не сомневался, что Амелия никогда не поверила бы ничему подобному. И тут он подумал, что мог бы объяснить поздний уход из дому встречей с любовницей. Но даже в этом случае ему требовалось придумать повод для столь причудливого маскарада.
Саймон знал: Амелии будет больно узнать, что у него есть любовница. И он в который раз громко чертыхнулся.
Спустя полчаса Саймон добрался до таверны, в которой была назначена встреча со связным. Луна показалась из-за облаков, плывших по ночному небу, замерцали редкие тусклые звезды. Юный подручный конюха вышел из конюшни таверны, и Саймон передал ему узды мерина, вручив заодно и шиллинг за труды. Увидев изрядную сумму, мальчик в изумлении разинул рот.
— Держи моего коня поблизости, — распорядился Саймон. — Я могу выйти через пару минут, а могу задержаться на час.
— Да, милорд, — поспешил ответить мальчик.
— Где здесь черный ход?
Помощник конюха показал ему на угол основного здания:
— Вон там, милорд, но он ведет в кухню.
— Какой смышленый парень!
Саймон дал ему еще один шиллинг и быстро зашагал к черному ходу. Он не собирался заходить в таверну через парадную дверь, ведь в этом случае Марсель заметил бы его раньше, чем он увидел бы Марселя.
Все мысли об Амелии разом вылетели у Саймона из головы. Он забыл и о своих сыновьях. Сейчас главное для него лишь опасная игра, встреча с неприятелем, которая могла грозить ему смертью, если он не перехитрит противника.
Саймон вошел в таверну, и до него донеслось из кухни громыхание кастрюль и звяканье тарелок. Слуги не обратили на Саймона никакого внимания, только взглянули вскользь, пока он пересекал кухню. Расположенный за кухней зал был маленьким, узким и плохо освещенным. Проходя через него, Саймон слышал доносившиеся из общей комнаты сиплые голоса собравшихся завсегдатаев заведения.
Скрывшись в полумраке коридора, он остановился на пороге общего зала, внимательно рассматривая толпу. В комнате находились примерно две дюжины мужчин, пять-шесть официанток и проститутки. Даже не потрудившись взглянуть на женщин, он пробежал глазами по мужчинам и выделил четверых.
Эти четверо были джентльменами определенного рода. Саймон уставился на грузного седовласого человека, который пил ром или виски, зажимая в углу едва одетую официантку с пышными формами. Мужчина явно был пьян. Саймон тут же отказался и от этой кандидатуры.
Другой господин, в бледно-голубом сюртуке и белом парике, тоже казался изрядно выпившим. Саймон перевел взгляд на третьего джентльмена, который очень внимательно играл в карты с четвертым. Он изучал этих мужчин некоторое время, но оба были так поглощены игрой в покер, что ни один из них не поднял глаз от карт.
Саймон снова внимательно посмотрел на крупного седого мужчину. Тот был пьян до такой степени, что казалось, вот-вот упадет.
И тут Саймон почувствовал, что за ним кто-то следит. Он тут же скользнул взглядом по человеку в белом парике и бледно-голубом сюртуке. Джентльмен продолжал невозмутимо пить свой эль, но Саймон почти не сомневался, что он заметил его пристальный взгляд.
Саймон сделал шаг назад и скрылся в тени, не отрывая глаз от подозрительного господина. Тот теперь почти повернулся к нему спиной, наблюдая за играющими в покер джентльменами. Но перед тем как он сделал это, Саймон успел заметить бледный цвет лица мужчины и его крючковатый нос. Заметил — и застыл на месте, потрясенный.
Неужели это был Эдмунд Дюк?
Дюк, сотрудник Уиндхэма?
Саймон глубоко вдохнул, убежденный, что смотрит именно на Дюка, который, как и он сам, изменил внешность.
Уиндхэм занимал пост военного министра. В военном ведомстве действовал «крот». Педжет сказал, что тайный агент неприятеля работал в тесном контакте с Уиндхэмом.
Неужели Дюк может быть «кротом»? Дюк был Марселем?
Или Дюк был одним из людей Уорлока? И Уорлок послал Дюка шпионить за Гренвиллом?
Саймон не знал ответа ни на один из этих вопросов. Но он повернулся и бросился вниз по коридору, проскочил кухню и оказался на улице.
— Эй, парень! Приведи моего коня! — крикнул Саймон.
И секунду спустя он уже скакал прочь, обливаясь потом.
Глава 12
Амелия замерла, как изваяние. Она не могла сказать, когда именно прокралась в покои Гренвилла, но это было вскоре после того, как он ускользнул из дому, изменив внешность. С тех пор Амелия никак не могла обрести способность дышать ровно и спокойно.
И мысли не переставали лихорадочно метаться в ее сознании.
Она задрожала, кутаясь в шерстяную шаль. Почему Саймон ушел из дому в таком странном виде? Боже праведный, она едва узнала его!
Кресло, на котором сидела Амелия, было развернуто лицом к двери, ведущей в покои Гренвилла, — двери, в которую он должен был рано или поздно войти. Огонь ярко горел в камине слева от Амелии, в остальном же гостиная — и спальня Гренвилла — скрывались в темноте. На каминной полке стояли позолоченные часы с белым циферблатом. Чтобы различить время, Амелии стоило лишь немного повернуть голову.
Было уже почти полвторого ночи.
Весь прошлый час она прокручивала в голове поведение Гренвилла. Амелия продолжала обдумывать тот факт, что Саймон никогда не жил дома с семьей. Он утверждал, что часто бывает на севере страны, но никто и никогда не знал наверняка, где он находится, даже леди Гренвилл.
Амелия так боялась, что он впутался в какие-то военные игры…
Разве Джулианна не говорила ей, что французские шпионы рыскали по городу? Неужели Саймон пытался попасть в эти круги? Он был достаточно известен, но сегодня ночью никто не смог бы его узнать!
Амелия молилась, чтобы была какая-то иная причина, по которой Гренвилл так странно ускользнул ночью из дому. Она не уставала напоминать себе, что Саймон казался совершенно безразличным к тому, что творится на войне. Если он был частью шпионской сети Уорлока, размышляла она, тогда можно было только восхищаться его актерскими талантами. И это объяснило бы многое. Ночные кошмары, его упоминания о смерти, эти душераздирающие крики о Жорже Дантоне…