Семенчук промолчал, зная, что с командующим спорить нельзя. Шофер Вася вздохнул, пригнулся к рулю и повел машину к командному пункту полка одному ему известными дорогами. Он ехал по узким тропинкам, извивающимся среди леса, пересекая поляны, канавы, и когда на пути оказалась мелкая речка, то поехал не берегом, а прямо по дну ее, поднимая колесами тучи холодных брызг. Высокий крутой берег закрывал машину и делал ее невидимой для противника.
Ватутин ничего не указывал, ничего не говорил шоферу. Знал: Вася — мастер своего дела.
Холм, на котором возвышалась Чижовка, был уже совсем рядом. Ватутин видел, что бой там разгорается все сильнее. Один за другим взметнулись к небу яркие столбы пламени. Земля дрогнула раз, другой, третий… И черная тень вражеского самолета пронеслась низко над головой.
— Гитлеровцы бомбят, — сказал адъютант.
Вася попридержал машину в куста к, а когда самолёты скрылись за лесом, быстро пересек широкое поле и въехал в небольшую рощу.
Вдруг на их пути, как из-под земли, вырос часовой.
— Кто едет? Пропуск! — тихо окликнул он.
— Курок, — так же тихо сказал Семенчук.
— Курск, — ответил шепотом часовой.
— Где командир полка?
— Вот тут, в землянке, с командиром дивизии.
Ватутин вышел из машины и направился к землянке, которая виднелась между деревьями. Когда он спускался по ступенькам к сбитой из неструганых досок двери, то услышал знакомый голос начальника штаба дивизии, полковника, который остался за Берегового и теперь исполнял обязанности командира. Голос у него был зычный, и если он кого-нибудь распекал, то становился особенно громким. «Катюша» заиграла! — посмеиваясь, говорили в таких случаях офицеры.
Сейчас «катюша» играла, и Ватутин слышал все, что кричал начальник штаба:
— Вы подвели весь фронт, подполковник Федоренко? Я уже доложил командующему… Генерал Ватутин знает, что Чижовка наша. Что я теперь ому скажу? Отдали Чижовку! Нет Чижовки!.. Опять надо брать!.. И это называется гвардейский полк! Как вы могли дать себя обмануть?.. Я вас разжалую! Отстраню от командования!..
Ватутин открыл дверь, вошел в землянку. Начальник штаба сидел на скамейке, спиной ко входу, и не видел командующего. Но подполковник Федоренко, стоявший лицом к тому, приложил руку к козырьку фуражки и вытянулся.
— Здравствуйте, товарищи, — спокойно сказал Ватутин.
Начальник штаба вскочил и подошел, чтобы доложить о случившемся ночью.
— Не надо, знаю, — предупредил его Ватутин и, пройдя к столику с картой, опустился на скамейку.
Подполковник Федоренко не спал несколько суток. Лицо его осунулось, кожа туго обтянула выступившие скулы. Непривычно сутулясь, он молча, глядя себе под ноги, слушал полковника, только изредка поднимая на него усталые глаза. Глина облепила его полевую сумку, футляр бинокля, кусками присохла к рукавам шинели.
Начальник штаба был небольшого роста и рядом с высоким, широким в плечах Федоренко казался совсем щуплым. Было странно, что этот маленький человек может так громко кричать.
— Ну, товарищи, — обратился к ним Ватутин, — докладывайте, как вы думаете отбить Чижовку.
Федоренко молчал.
— Разрешите, товарищ командующий!.. — Начальник штаба провел языком по губам, пересохшим от крика. — Я предлагаю отстранить подполковника Федоренко и передать командование майору Антонову. Это решительный человек. Он немедленно поведет полк в атаку и выбьет врага…
— Понятно… — Ватутин помолчал. — А вы что думаете, подполковник Федоренко?
Федоренко на мгновение поднял голову.
— Люди очень устали, товарищ командующий, — сказал он тихо.
— Устали, говорите?.. — Ватутин потер лоб рукой. — Стало быть, так… Предложение полковника в общем считаю правильным. С небольшими коррективами… Подполковник Федоренко!
Федоренко сдвинул каблуки и выпрямился, готовый ко всему.
Ватутин поглядел на него, чуть прищурясь:
— Идите в свой полк, товарищ Федоренко, и готовьте его к новому штурму. Да смотрите, хорошенько накормите людей! Ровно в шесть надо начать наступление и К восьми Чижовку занять. Нельзя дать врагу закрепиться снова. Понятно?
— Понятно, товарищ командующий, — ответил подполковник.
— Ступайте!
Федоренко повернулся и направился к двери.
— Подождите, — остановил его Ватутин. — Скажите гвардейцам, что командование придало им в помощь дивизион «катюш». А если будет нужно, дадим и самолеты.
Неожиданная улыбка блеснула в глазах Федоренко.
— Не давайте больше врагу провести себя, — продолжал Ватутин, подходя к нему. — Я помню, как вы дрались под Коротояком, и верю: приказ вы выполните!
Федоренко поднял руку, чтобы козырнуть, но не донес ее до фуражки. Его большая, перепачканная глиной рука крепко ухватилась за ремни портупеи на груди.
— Товарищ командующий!.. — заговорил он. — Товарищ командующий… — Но так и не кончил фразы, козырнул и быстро выбежал из блиндажа.
Ватутин и начальник штаба остались одни.
Командующий сел, а полковник встал так, как недавно стоял перед ним подполковник Федоренко.
— Товарищ гвардии полковник, — сказал Ватутин, — я слышал, как вы здесь кричали на Федоренко… Нехорошо! Как бы вы, товарищ полковник, поступили на его месте сами, если бы увидели, что на ваши позиции гонят мирных людей? — Ватутин замолчал, пристально вглядываясь в полковника.
Тот медлил с ответом — вопрос Ватутина застал его врасплох.
— Вот видите, — продолжал Ватутин, — и вы задумались. А пока вы думаете, гитлеровцы уже бросились в атаку и, может быть, вас смяли… Нет, не в том вина подполковника Федоренко, что он не разгадал замысла врага, а в том, что не предусмотрел его и не подготовил своих солдат. Но ведь не он один грешен! Я знаю начальника штаба дивизии, исполняющего обязанности командира, который тоже не предусмотрел этого и не подготовил к такой возможности своих офицеров… — Приподняв одну бровь, Ватутин искоса поглядел на полковника. — Гитлеровцы знают, что самым дорогим для каждого нашего солдата и офицера является жизнь советских людей, — опять заговорил он. — И они решили использовать это. Федоренко и все гвардейцы думали, что фашисты гонят на верную смерть мирных граждан, и хотели их спасти. Это было делом их чести — чести гвардейцев… Да, Федоренко, конечно, допустил ошибку, но это не значит, что он плохой командир. Неудачи учат! И, я думаю, урок не пропадет даром… А вам, товарищ полковник, надо лучше знать своих офицеров и работать с ними.
Полковник смущенно развел руками.
Ватутин поднялся.
— Ну, давайте проверим, как полк готовится к наступлению, — сказал он полковнику и вышел из землянки.
Стекла полевого бинокля приблизили к его глазам холм, на котором не было места, где бы не чернела воронка от бомбы или снаряда, где бы не торчал обломок вырванного взрывом столба. Не видно ни одного человека. Весь полк зарылся в землю, ожидая приказа к штурму. И только на одном из склонов Ватутин разглядел троих бойцов, несущих миномет, да в другом месте двоих. Эти ползком тащили ящики с патронами. Зато в роще было оживленно: артиллеристы устанавливали орудия на новые позиции, наводя их на вершину холма; над походной кухней вился голубой дымок, и, размахивая котелками, солдаты бежали за завтраком.
Без четверти шесть Федоренко доложил, что к штурму готовы: гвардейцы накормлены, патроны розданы, «катюши» установлены и только ждут команды, чтобы дать залп.
И вот ровно в шесть часов утра «катюши» ударили. Залп обрушился на вершину холма — туда, где виднелся дот. Взлетел яркий сноп пламени, и весь холм содрогнулся от взрыва. За первым залпом последовал второй, за вторым — третий…
— Ну как, подполковник? — спросил Ватутин по телефону. — Гвардейцы помощь чувствуют?
— Спасибо, товарищ командующий! — оживленно ответил Федоренко. — Теперь-то уж мы будем в Чижовке, хоть противник и бросил против нас свежий полк.
Ватутин уже хотел уйти с наблюдательного пункта, как полковник доложил ему:
— Товарищ командующий, а ведь гитлеровцы устраивают новую провокацию.
— Что такое? Какую еще?
— Опять гражданских людей на наши позиции гонят.
— И опять переодетые солдаты?
— Не похоже. Наверное, жители Чижовки. Взгляните сами…
Ватутин посмотрел в бинокль. По склону холма спускалась толпа женщин, детей, стариков. Они медленно брели к позициям гвардейцев, а за ними крались фашистские солдаты.
— Опять та же история повторяется, — сказал полковник.
— Та же, да не та, — ответил Ватутин. — Днем они решили к маскараду не прибегать… Ну, что думаете делать?
— Постараться пулеметным огнем с флангов отсечь жителей от фашистов.
— Правильно! Но это надо делать очень осторожно, чтобы не попасть в своих.
Вдруг поблизости из кустов выбежали несколько бойцов. Они тащили пулемет. Среди них Ватутин заметил и давешнего Карпова: здоровой рукой он нес патронные диски. Увидев командующего, солдат приостановился.
— Куда вы? — спросил их полковник.
— В обход идем — с фланга немца отшибать, — пояснил Карпов.
— Ну а как он вас опять в это время с позиций собьет? — спросил Ватутин.
— Не собьет, товарищ генерал! У нас теперь на переднем крае подполковник снайперов поставил, они врагов на выбор бьют, где только покажутся… Да и мы быстрее двигаемся. Ученые!..
Солдаты ушли, а Ватутин спустился в блиндаж и в смотровую щель стал наблюдать, что происходит на полициях. Было совсем тихо. Гвардейцы не стреляли, боясь попасть в своих. Вражеские солдаты по-прежнему крались за толпой, которая продолжала медленно спускаться по склону холма.
Но вот откуда-то с боков застрочили пулеметы, и в ту же секунду гвардейцы, приподнявшись из окопов, стали кричать толпе:
— Сюда! К нам! К нам! Бегите!.. Скорее!..
Передние ряды толпы побежали, за ними следующие, и через несколько мгновений женщины, старики и дети потоком устремились к позициям гвардейцев.
Женщины кричали:
— Спасите! Не стреляйте! Мы свои! Свои!..
А снайперы быстро и точно делали свое тонкое дело, целясь в эсэсовцев, которые все же старались спрятаться за женщинами.
Эсэсовцы — их было больше батальона — не смогли прорваться вперед; теперь справа и слева по ним били пулеметчики.
— Товарищ командующий, поедемте! — сказал Семенчук.
— Теперь, пожалуй, можно, — согласился Ватутин. Когда его вездеход выехал из рощи, он оглянулся на холм и увидел, что гвардейцы поднялись в атаку.
Но он не остановил шофера. Он был убежден, что на этот раз гитлеровцы безвозвратно потеряли Чижовку.
Дома
Стояли теплые, погожие дни. Снег в степи искрился и голубел, а на дорогах разливались озерки, и талый снег был серым, ноздреватым.
Ватутин обдумывал, как проехать на Обоянь. Пожалуй, без особых задержек можно будет добраться по старым шляхам — там нет большого движения.
Его глаза потеплели. Он смотрел на едва заметные черточки, обозначающие на карте холмы, речку, лес, на тонкую темную линию шляха и на коротенькую цепочку мелких букв, складывающихся в знакомое слово — Чепухино. Как давно он не был дома!..
Когда немцы приближались к деревне, его мать и сестры с сельскими активистами пытались уехать на попутном военном грузовике. Но гитлеровцы опередили их, и Ватутины оказались отрезанными от Красной Армии.
Шофер поджег машину и пошел на Россошь, надеясь пробраться в свою часть. С ним ушли и активисты. Старухе, Вере Ефимовне Ватутиной, не под силу был такой переход, а дочери не решались оставить ее одну, и все четверо вернулись домой.
Об этом Ватутин знал из письма, которое получил от младшей сестры Лены вскоре после освобождения родных мест.
Лена писала также о том, что немцы долго не знали, что они доводятся родными генералу Ватутину. Но среди односельчан нашелся предатель, Василий Балашов, в прошлом кулак и вор, сидевший до войны в тюрьме за кражу. Он пошел на службу к врагу, выдал председателя колхоза. И гестаповцы его расстреляли. Балашов же предал и семью Ватутиных.
Узнав, кто такие Ватутины, гестапо решило учинить над семьей расправу, и не только над матерью и сестрами, но и над дальними их родственниками, которых было много — чуть ли не половина деревни.
Фашистский ефрейтор, которого водил по деревне Василий Балашов, составлял списки всех Ватутиных.
Что их ждало — никто не знал, но на хорошее надеяться не приходилось.
Под смертным страхом прожили все ватутинские несколько дней. Днем никому не работалось, а ночью но спалось. Каждую минуту ждали расправы. И вдруг советские войска неожиданным ударом вышибли из деревни врага.
Это произошло так стремительно, так внезапно, что немцы и опомниться не успели. Дома остались несожженными, люди живыми.
Вот оно, родное Чепухино! Меловые горы блестят на солнце, уходя волнистой грядой вдаль. За ними виден лес, в котором Ватутин так часто бывал в детстве. Речка Палатовка еще покрыта тонкой коркой льда, но вода уже размыла полыньи. А за речкой простираются далекие луга. Как хорошо вернуться на родину!
Деревня растянулась километра на два. Машина бежит между рядами редко стоящих друг от друга хат, и, всматриваясь в них, Ватутин вспоминает, кто где жил во времена его детства.
Каждый дом, каждое деревце ему знакомы, по-родному милы. Опустела, притихла деревня, мало народу на ее широкой улице. И дома подались, осели, сгорбились. Давно здесь никто ничего не чинил, не строил. Не до того было!
Посередине дороги шел старик с доской на плече. Он деловито шагал, не обращая внимания на сигналившую машину. И только когда вездеход совсем уже приблизился и шофер стал тормозить, спокойно посторонился.
Ватутин внимательно посмотрел на старика. Кто же это? Знакомая походка и лицо знакомое. Да, никак, это Тимофей Ананьевич, сосед! Ватутин помахал ему рукой, но Тимофей не понял, чего это незнакомый генерал машет ему, продолжал шагать дальше, покуривая козью ножку.
А вот и ватутинский дом. Он все такой же, только постарел, стал как будто меньше, темнее. Ватутин пристально вглядывался в окно, не покажется ли там мать. За частым переплетом рамы мелькнули чей-то платок, лоб, глаза. Но чьи — он не разобрал.
— Сюда, во двор! — сказал Ватутин шоферу.
По-молодому быстро он выскочил из машины и пошел к крыльцу. Увидев остановившийся вездеход, все, кто был дома, выбежали навстречу. Мать и сестры удивленно глядели на военного, который, улыбаясь, шел к ним.
И вдруг руки матери на мгновение приподнялись и сразу же упали.
— Коля! — тихо воскликнула Вера Ефимовна, и слезы потекли у нее по щекам. — Сынок! Коленька!
Ватутин обнял ее, стал целовать.
— Здравствуй, мама! Встречай гостя! Сестренки!
Вера Ефимовна не отпускала его, припала к сыновней шинели и никак не могла остановить слезы. Сын гладил ее платок, волосы, выбившиеся из-под платка.
— Ну что ты, мама! — говорил он. — Чего же ты? Вот я и приехал! Ну, пойдем, пойдем!
С нежностью, счастливый тем, что все они живы, уцелели, Ватутин поцеловал сестер и переступил через порог, расстегивая на ходу шинель.
Его сразу охватило уютом обжитого крестьянского дома, вспомнилось детство.
Повесив шинель на тот же гвоздь, на который вешал когда-то свое детское пальтишко, он огляделся.
Вещи, казалось, приветливо здоровались с ним. «Здравствуй, Николай! — говорил старый, прихрамывающий на одну ногу стол. — На мне еще не зажили метки от твоего перочинного ножика…» — «Здорово, хозяин! — поблескивал своим лезвием топор, лежавший на лавке в углу. — Помнишь, как ты мною колол дрова? Я хотя н стар, а еще служу». Со стен смотрели на Николая выцветшие карточки давно умерших старого деда и отца. Почти все осталось таким же, каким было много лет назад, когда он покинул этот дом, но зато как круто переменилась его судьба!
Дед Ватутина был человек трудолюбивый, но суровый. Вся семья — сыновья с женами, дочки с мужьями и белоголовые внуки побаивались старика.