— Хорошо, парни, какого лешего вы тут делаете? — накинулся он на двух дружинников, волоком тянущих деревянное корыто с зерном.
— Так это… Кулёма сказал, это перемолоть надо, — опешили парни.
Бельд с досадой мотнул головой.
— Какое перемолоть! Муки что ли мало? А если дожди пойдут? Рожь опять сгниет? Что на будущий год сеять будем? Тащите обратно.
И парни послушно потянули свой груз обратно в закрома.
— Ф-фу-у, — выдохнул Бельд, вытирая лоб. — Ну ни на миг оставить нельзя, — пожаловался он Сайми. — Хорошо, пойду разыщу Кулёму. Чего это он тут распоряжается?
Сайми улыбнулась. Она знала, что у Волха нет советчика надежнее, чем рыжий сакс. И как-то само собой получилось так, что все хозяйство в бывшем Тумантаевом городище оказалось под управлением Бельда. Если бы не он, Волх ни за что бы не справился с плодами своей победы.
Когда пять лет назад мальчишки оказались хозяевами целого города, они с неделю покуролесили, а потом растерялись. Они с детства воспитывались как дружина, боевые сподвижники князя. Их слуги и рабы были балованными и не привыкли к черной работе. Но в Словенске еще жили крестьяне и ремесленники, которые умели выращивать хлеб и делать одежду и обувь. В Новом городе — Новгороде — никого не осталось, кроме дружины Волха, пленных словенок да чудских женщин, которые уцелели после резни. И при этом все так же хотелось есть, надо было одеваться, строить дома…
— Хорошо, все будем делать сами, — объявил Бельд. Пользуясь полномочиями, данными Волхом, он распределил насущные обязанности между дружинниками и их женами. Когда ему в ответ огрызались: «Я это не умею!» — Бельд спокойно говорил: «Захочешь кушать — жизнь научит». Учились управляться с иглой, прилаживать друг к другу бревна… Многим даже нравились новые занятия.
Обитатели Новгорода ходили в косо пошитых рубахах из грубого полотна, крыши их изб порой протекали, а княжий терем сколочен был сикось-накось. Но это была свобода. Эту свободу завоевали в крови, вырвали зубами у судьбы и теперь несли всю ее тяжесть с гордо поднятой головой. С каждым днем, с каждым месяцем самостоятельной жизни взрослеющие мальчишки все больше ощущали себя новгородцами.
Сайми вздохнула. У всех в этом городе было дело, кроме нее. Выйти вот украдкой вслед за Волхом — и снова к себе в землянку, как в звериную нору… Она напоследок взглянула на княжьи хоромы. И вдруг увидела Волха, стоящего под собственными окнами. У него был такой же одинокий и неприкаянный вид.
Бельд тоже заметил князя. Они с Сайми обменялись понимающими взглядами. Иногда Сайми казалось, что сакс давно заключил с ней молчаливый союз за спиной у своего друга. Их одинаково беспокоила его судьба. Но и Бельд не рискнул подойти к Волху, только досадливо дернул головой и пошел по своим делам. Сайми тоже побрела восвояси. Вокруг стоял чудесный летний день, но она, как обычно, этого не заметила.
А Волх действительно не спешил домой. Из окон доносился истошный детский плач и сварливые бабьи крики. И то и другое раздражало и вызывало недоумение. Его семья? Эта толстая, глупая, злая женщина — его жена?
В хоромах хозяйничала Ялгава. Волх умел быть властным, но заключенной в жене животной силы боялся и предпочитал с ней не связываться. Он не мешал Ялгаве тиранить служанок. С особым удовольствием та изводила Ильмерь. С самого начала Ялгава решила, что унижения гордой пленницы приятны Волху, — вот и старалась, дура, изо всех сил. Волх ей не мешал. Он тоже думал пять лет назад, что будет упиваться властью над Ильмерью.
И что же? Она принадлежала ему — но совсем не так, как он мечтал. Конечно, любой ночью он мог войти к своей рабыне и заставить ее подчиниться. Он так и собирался вначале сделать — еще тогда, когда они втроем жили в землянке Тумантая, и Ильмерь была невольной свидетельницей его ночей с Ялгавой. Пусть поняла бы, что она — всего лишь одна из многих доступных ему женщин!
Но Волх заранее знал, с каким лицом Ильмерь вытерпит насилие. Она состроит такую брезгливую, холодную и отрешенную гримасу, как будто к ней прикоснулся паук, а не мужчина. И как после этого жить?
Любил ли он ее? Хотел ли он ее — спустя пять лет жизни под одной крышей? Таких вопросов Волх себе не задавал. Но чувство сидело в нем занозой — неопределенное, невысказанное и оттого вдвойне мучительное. Оно разъедало желчью, отравляло кровь, точило изнутри.
Как глупо он выглядел сейчас, торча попрошайкой у крыльца своего дома! Вот и Бельд с Сайми кидают на него сочувственные взгляды. Как ненавистна ему эта жалость! Чувствуя себя загнанным в тупик, Волх пошел на крики.
Ребенок — чернявая четырехлетняя девочка — билась в истерике на полу. Ялгава, красная и растрепанная, как лесная ведьма, визжала, путая словенские и чудские слова. У стены стояла Ильмерь.
Если бы она хоть подурнела, годами вынося помои! Но эти пять лет она словно проспала, а не прожила. И годы пронеслись мимо, и ей по-прежнему восемнадцать.
— Что ты голосишь? — сквозь зубы спросил Волх у жены.
— Да как же! Эта сука! Она всех, всех нас извести хочет! Ребенку твоему смерти желает! Тварь, тварь!
— Сама тварь, сама ребенка изводишь, — вяло огрызнулась Ильмерь.
— Не дерзи княгине, — так же вяло ответил Волх. Как же достали его эти домашние склоки! — Что она сделала? — со вздохом спросил он Ялгаву.
— Да ничего она не сделала! Рубахи в корыте скисли! В углах паутина! А она только жрет и спит, бока отъела!
Волх не сдержался и фыркнул. Кто из двух женщин отъел бока, было видно невооруженным глазом.
— Сама жирная свинья, — вставила Ильмерь, словно почувствовав его поддержку. Тогда Волх подошел к ней и дал пощечину. Несильную, только чтобы поставить на место. Как обычно. И Ильмерь, как обычно, презрительно скривилась. Волх начал злиться по-настоящему.
— Я же сказал, не смей дерзить княгине!
— А если буду? — прищурилась Ильмерь. — Тогда что? Убьешь? Ну, убей.
Волх почувствовал себя совершенно беспомощным и чтобы скрыть это, набросился на жену.
— И тебя прибью, если не прекратишь орать!
Та возмущенно раскрыла рот и тоже бы за словом в карман не полезла. Но тут за дверью раздались крики:
— Волх Словенич!
В горницу ворвался Клянча.
Спустя пять лет ближайший друг детства стал совсем взрослым — крепко сколоченным, плечистым мужчиной с курчавой каштановой бородой. Он женился на чудянке, и та родила ему троих детей, которых Клянча обожал. Но синие глаза по-прежнему смотрели по-мальчишески весело и бесшабашно. И никакими силами нельзя было отучить его звать князя ненавистным отчеством.
— Волх Словенич, ты стоишь? Так ты сядь! В городе гости! Прибыло посольство из Словенска!
Это прозвучало как обухом по голове. Волх и Ильмерь одинаково побледнели и впервые за пять лет посмотрели друг другу прямо в глаза. Он — упрямо, она — с вызовом. Ничего не понимающая, но чующая тревогу Ялгава подхватила на руки ребенка.
— Где они? — спросил Волх, нервно сжимая кулак.
— У ворот! Просят разрешения войти.
— А кто в посольстве? Ты их знаешь?
— Почти всех. Сокол, Мичура, Доброжён…
Волх кивнул. Клянча называл дружинников Словена. Мичура — отец Алахаря. У других тоже дети ушли с Волхом. И теперь эти взрослые, бородатые дядьки ждут у ворот, пока им разрешат войти… Это была как бы очередная победа над Словеном.
— Пусть ждут меня в передних хоромах, — велел Волх. Ты, — сказал он, не глядя на жену, — чтоб из горницы ни шагу. А ты, — он взглянул на Ильмерь, и его осенила злая мысль, — когда позову, принесешь нам выпить.
Передние хоромы были нежилыми. Они были построены специально для советов и пиров. Так было заведено и в Словенске, но у новгородцев не было ни терпения, ни умения обустроить все так же красиво и удобно. Поэтому усталые гости оказались в довольно темном помещении, где не было даже лавок. Пришлось переминаться с ноги на ногу, ожидая Волха.
Наконец тот явился в сопровождении Клянчи и Бельда. На плечах Волха красовался богатый меховой плащ из Тумантаевых сундуков.
— Здорово, словене!
Послы не спешили кланяться.
— Здравствуй и ты, Волх Словенич, — сказал Мичура. Лицо у него было скорбное: кто-то уже сообщил ему о смерти сына.
Волх промолчал, за него ответил Клянча:
— Почему ты зовешь нашего князя Словеничем? Перед тобой, старик, — победитель Тумантая, сын великого Велеса, новгородский князь Волх!
Послы едва не фыркнули — слишком выспренне это прозвучало. А «старик» — и вовсе обидно для сорокалетнего Мичуры. Но у того хватило ума не задирать мальчишек. К тому же послов было всего семеро, и находились они на чужой земле…
— Привет тебе, новгородский князь, — покладисто сказал Мичура.
— С чем пожаловали? — нарочито грубо спросил Волх. Послы переглянулись.
— Твой… Князь Словен, — поправился Мичура, — долго думал, что ты с дружиной сгинул в лесу. И вдруг, прошлой осенью, чудь донесла о новом хозяине в Тумантаевом городище. Вот князь и послал нас посмотреть, что да как. Да и самим нам стало любопытно, как живут наши сыновья, которых мы давно оплакали.
Голос Мичуры дрогнул. Волху захотелось сказать ему что-нибудь доброе, например, каким хорошим другом был Алахарь. Но выйти из выбранной роли он не мог.
— Живем — не тужим, — пожал он плечами. — Хлеб едим, мед пьем. И вас угостим, если не побрезгуете. Эй, меду гостям!
Волх позвал — а сам испугался. Ильмерь запросто может не подчиниться. А на все угрозы ответит, как обычно: «Ну, убей». И что, убить ее в самом деле?
Но Ильмерь не подвела. В сенях прозвучали легкие шаги, она вошла с деревянной ендовой в тонких руках и вручила ее Волху.
Послы все как один поклонились.
— Здравствуй, княгиня! — сказал Мичура.
Ильмерь взглянула на него удивленно, будто не узнала. Волх тоже ничего не сказал, глотнув из ендовы и передавая ее по кругу.
— Хороший мед! Сладкий мед! — одобрили послы, отведав.
— Чудской, лесной мед, — пробормотал Волх, возвращая недопитую ендову Ильмери.
Что с ней сегодня? С чего вдруг такая смирная? Стоит, не поднимая глаз, и даже плечи согнула, будто родилась рабыней.
— Волх… э… князь! — опять запнулся Мичура. — Князь Словен хотел бы вернуть свою жену. Ты отпустишь княгиню Ильмерь с нами?
Волх с трудом сдержал торжествующий возглас. Вот оно! Так он и думал! Вот зачем они явились! Но по роли ему полагалось молчать. Он незаметно пихнул Клянчу в бок.
— Ты опять ошибся, старик, — заявил тот. — Где ты видишь княгиню? Жену князя зовут Ялгава, а эта женщина — ее рабыня.
— Рабыня?! — ахнул кто-то из послов. У Ильмери даже ресницы не дрогнули, казалось, она перестала дышать. А Волх торжествовал. Жаль, что до Словенска не один день пути! И Словен еще не сегодня узнает, что его красавица жена — жалкая рабыня в доме его проклятого сына.
— Рабами мы не торгуем, — вмешался Бельд. — У самих людей мало. Но в городе есть, что предложить на продажу. Лес вокруг очень богат!
Послы снова переглянулись. Их явно не уполномочивали заводить торговлю с Новгородом. Ловкий Бельд тут же иначе поставил вопрос:
— И вас, послы, новгородский князь не отпустит без даров.
Не принять дары было нельзя. К тому же послы поняли, что аудиенция окончена. Они поклонились неопределенно — не то Волху, не то Ильмери, — и Бельд увел их хвастаться своими закромами.
— Я все правильно сказал, князь? — спросил довольный собой Клянча.
— Ну еще бы! Как же! Выслужился! — заявила Ильмерь. У нее все лицо дрожало от ненависти. — Но ничего. Отольются кошке мышкины слезки. Неужели ты, — она с вызовом уставилась на Клянчу, — так уверен, что никогда не встретишься с князем Словеном? Ты слышал — он не забыл меня, он хочет меня вернуть! Так берегись же его гнева!
Клянча смутился. Ильмерь ударила наверняка — по больному месту, потайным страхам перед местью Словена. Но Волх смотрел на него с хмурой усмешкой. Словен оставался в Словенске. А Волх, который запросто говорил с волками, был здесь и сейчас. Клянча недолго размышлял над выбором.
— У моей жены служанки не такие болтливые, князь, — хорохористо сказал он. — Ты бы научил свою обращаться с прислугой. А то…
— Ступай! — оборвал его Волх. — И ты пошла прочь.
Оставшись один в палате, Волх прижался лбом к теплому дереву. Почему-то так было легче.
Ильмерь собирается мутить и запугивать его дружинников? Ну и леший с ними со всеми. Волх еще не понял, что князя без дружины не бывает. Для этого он был слишком молод, самоуверен, слишком убежден в своей исключительности. Ему не важно было, что Клянча взял его сторону. Важно — почему. И Волх не собирался себя обманывать. Просто Клянча боится его больше, чем Словена. Вот и вся преданность. И все они так.
Будь Волх примерным учеником грека Спиридона, он прочел бы в отцовской библиотеке парочку сочинений о властителях прежних времен. И убедился бы, что удел всех князей и королей — одиночество и недоверие. И смирился бы с одиночеством как неизбежным спутником власти.
Но Волх ничего не читал. Свое одиночество он переживал мучительно, хотя не признался бы в этом и самому себе. Дружина и друзья — это не одно и то же. Все служат ему по какой-то причине — выгода, страх или что-нибудь более причудливое.
Вот, например, Бельд. Он вбил себе в голову, что обязан отплатить Волху за подаренную свободу, — вот и лезет из кожи вон. В юности, когда они каждый день сходились в потешных боях на берегу реки, все было иначе — но теперь об этом бессмысленно вспоминать.
Даже звери служили сыну скотьего бога из страха. Обидно: ведь Волх был честен с ними. Он соблюдал договор, заключенный с волками в день победы над Тумантаем, и никогда не использовал свой дар для охоты.
Чьи-то шаги заставили его очнуться от раздумий. Волх, как всегда, испугался, что его застали в минуту слабости, и свирепо уставился на вошедшего Мичуру.
— Можно с тобой поговорить наедине, князь? — спросил тот с порога.
Волх хотел ответить резко — мол, все уже переговорено. Но это было глупо. Мичура все равно скажет, что ему надо, а разрешения спрашивает из вежливости.
— Ну? — спросил Волх как можно суше.
— Князя Словена ты больше не считаешь отцом, — с легким укором сказал Мичура. Это не был вопрос, и Волх промолчал. — А княгиня Шелонь по-прежнему для тебя мать?
Волх изменился в лице.
— Что с мамой?
— С ней все хорошо, — подобревшим голосом ответил Мичура. — Она шлет тебе поклон.
Мичура полез за пазуху и вытащил свернутую тряпицу.
— Вот, это она велела тебе передать.
Волх взял подарок. Его лицо окаменело от старательно изображаемого равнодушия, а сердце прыгало у самого горла. И в глазах защипало. Только слез не хватало…
— Это все? — Волх закрылся грубостью, как щитом.
— Все, — кивнул Мичура. — Я вот только еще про Алахаря хотел спросить… Ну, тебя беспокоить не стану, с ребятами поговорю…
— Что про Алахаря? — спросил Волх совсем другим тоном. Ему полегчало, когда он переключился на чужое горе.
— Как он умер-то?
— Твой сын погиб, защищая своего князя, — выспренно заявил Волх. И добавил, словно извиняясь: — Алахарь был очень хороший друг. Он спас мне жизнь.
Мичура сдержанно улыбнулся. Повинуясь внезапной мысли, Волх сказал:
— Большая честь для меня и для всего города принимать у себя послов из Словенска. Сегодня вечером я прошу вас разделить трапезу со мной и моей дружиной. Но на рассвете вы должны покинуть Новгород.
Мичура ушел, и Волх, наконец, развернул материнский подарок. Это была льняное полотенце с яркой вышивкой. Рисунок Волх узнал сразу. Вырей. Вот Мировое древо, вот райские птицы в его ветвях — Алконост и Гамаюн. А вот, в корнях, копошатся змеи…
Шелковые нити были разными на ощупь. Красные и золотые — горячи, как камни на солнцепеке. Голубые — прохладны, как брызги воды. Лесной свежестью веяло от зеленых. Волх прижался к вышивке щекой. Он больше не мог терпеть. Слезы прорвались мучительно, царапая горло. Есть один человек во всем свете, который любит его просто так. Но к матери уже не вернуться, между ними пропасть, и это навсегда…