– Вот этого не тронь! Это святое! – нахмурился Ким. – К тому же что дано природой, то и естественно. Я ведь не критикую паучих, которые жрут самцов во время спаривания!
«И я не критикую, я только констатирую. В данный исторический период ваш организм несовершенен, но есть надежда, что через пару миллионов лет ситуация изменится. Срок не очень большой, однако – увы! – не слишком малый. А сейчас мы имеем то, что имеем».
– Это тебя задевает?
«В общем-то, нет, за исключением свойственной вам ментальной резистентности. Великая Галактика! Таких существ мы раньше не встречали ни в космосе, ни на планетах! Вы не только резистентны, вы блокируете ментальные импульсы во всем диапазоне! И я не мог предположить…»
Трикси смолк, а Кононов, заинтригованный последним откровением, негромко протянул:
– Ментальная резистентность… Ты говоришь о нечувствительности к телепатии? Но я ведь тебя слышу!
«Слышишь, ибо я – инклинайзер и мои ментальные ресурсы велики. Гораздо больше, чем у моего инклина».
Ким порылся в памяти. Инквизитор, инкубатор, инкунабула, инкрустация, инкогнито… Что такое инклинайзер, он не знал.
«Это понятие в вашем языке отсутствует, – раздался бесплотный голос Трикси. – В моем мире все инклинайзеры. Кроме того, так называется моя профессия».
– Инклинайзер, надо же! А я думал, ты посланник и разведчик, – произнес Ким.
«Всякий разведчик – инклинайзер. Это значит, что мы умеем расщеплять сознание на модули или квазимыслящие автономные структуры. Собственно, мы состоим из них, из нескольких модулей-инклинов и ядра, средоточия памяти, знаний, индивидуальности. Все это вместе образует целостную личность, в данном случае – мою. – Трикси помедлил и добавил: – Я лишился одного инклина, Ким. Я отстрелил его с орбиты и потерял контакт с частицей своей сущности, когда она внедрилась в мозг землянина. Где-то в этих местах. В вашем исчислении – шестидесятая параллель, двадцать пятый или тридцать первый градус восточной долготы. В одном из двух городов, отвечающих этим координатам… – Он снова сделал паузу, потом с невыразимой грустью произнес: – Теперь ты в курсе моей проблемы».
Ким, сгорая от любопытства, потребовал объяснений. Расщепление разума, заметил Трикси, стандартный метод рекогносцировки обитаемых миров. Галактика огромна, и изучать ее приходится экономичным способом, без многолюдных экспедиций и даже без тел, чьи потребности слишком велики и слишком дороги для галактических полетов. Гораздо выгоднее отправлять сознание – в микротранспундере, миниатюрном устройстве, в котором бестелесный разведчик перемещается от звезды к звезде, разыскивая населенные планеты. Обнаружив подходящий мир, он посылает ментальным импульсом частицы своей сущности или инклины; они внедряются в избранных аборигенов, склоняя их к контакту и сотрудничеству. Как правило, с этим не возникает проблем, так как инклин не только датчик информации, но и преобразующее позитивное начало; он может исцелять партнера и направлять его к верным решениям, анализировать ситуацию, подсказывать мудрые мысли и как минимум продлять существование носителя в здоровом и не подверженном болезням теле. Это взаимовыгодный симбиоз, пояснил Трикси, некий договор, полезный обеим сторонам: партнеру-аборигену сопутствует удача, разведчик же избавлен от необходимости приспосабливаться к среде, чуждой и непривычной, и собирает информацию в полной безопасности. Этот процесс идет довольно быстро, так как число инклинов велико – от нескольких десятков до пары сотен.
У Трикси было девяносто семь инклинов, и, облетая Землю по шестидесятой параллели, он отстрелил первый из них над Северной Европой. В какой конкретно точке, он не знал; подобные мелочи не фиксировались, ибо инклин являлся продолжением его сознания, таким же неотъемлемым и ясно ощущаемым, как, предположим, конечность или палец человека. Кроме того, излученная частица сущности была структурой автономной, способной выбирать партнера и путешествовать от одного носителя к другому, разыскивая самый оптимальный вариант: существо контактное, без глупых предрассудков и наделенное высоким интеллектом. Поиск всегда начинался с крупных городов, с центров цивилизации, если такие имели место быть, и Трикси полагал, что его инклин находится либо в Хельсинки, либо в Петербурге. Столица Финляндии, впрочем, уже отпадала; Трикси провел там больше года, но не добился ровным счетом ничего.
– Если я правильно понимаю, – сказал Кононов, – ты потерял телепатическую связь с инклином и ринулся вниз со своего транспундера, чтоб отыскать пропажу и разобраться в ситуации. Но если связи нет, если мы резистентны к слабым излучениям инклина и даже блокируем их, как ты его найдешь?
«Подобно слепцу, который ищет монетку на пляже, усыпанном галькой, – сообщил пришелец. – Если глаза не видят, что можно сделать? Лишь положиться на осязание».
Челюсть у Кима отвисла.
– Это что же получается? Выходит, ты перещупал в Хельсинки полмиллиона финнов и финнок?
«Нет, разумеется, нет. Сравнение с тактильным чувством лишь аналогия. Ментальные волны блокировать полностью невозможно, и я способен их улавливать как от любого человека, так и от инклина. К несчастью, только на небольшом расстоянии».
– Каком?
«Тридцать-сорок метров, максимум – пятьдесят. Если двигаться вдоль здания в двенадцать этажей, причем не очень быстро, я просканирую его от крыши до подвала».
Челюсть у Кима отвисла еще больше.
– Ты хочешь сказать, что мне придется обойти все городские здания? Да их тут десять или двадцать тысяч! Здесь, мой экзоплазменный друг, не Хельсинки, здесь Петербург! Здесь зданий и людей не меньше, чем во всей Финляндии!
«К сожалению, других вариантов нет», – грустно отозвался Трикси.
– Есть! Плюнуть, сесть в транспундер и поскорее делать ноги! Ты не думай, я тебя не гоню… Но какой смысл в поисках? Было у тебя девяносто семь инклинов, осталось девяносто шесть… компания вполне приличная… Может, со временем новый инклин отрастишь…
«Не получится. Число инклинов, то есть мою способность к расщеплению сознания, определяет индивидуальный генетический код, и тут ничего не убавишь и не прибавишь. А без инклина я – неполноценная личность, инвалид… Это конец карьеры, Ким! Да что там карьера – я даже не смогу размножаться!»
Трикси испустил ментальный стон и начал сетовать на жизнь-злодейку, на бедственную свою судьбу, крах карьеры и неминуемую импотенцию. Этого Ким вынести не мог. Глаза его увлажнились, сердце дрогнуло, душа преисполнилась сочувствия; он погладил себя по макушке (под которой, надо думать, и скрывался Трикси), затем произнес:
– Ну, ну, не делай из неудачи трагедию… Найдем мы твой инклин, найдем! Но без торопливости и спешки. Мне ведь роман надо закончить. Не позже двадцатого!
«Закончишь. Я помогу», – пообещал пришелец, тотчас прекратив рыдания и стоны.
В дружном единении они покинули кухню, переместились к столу с компьютером, включили его, нашли необходимый файл, и тут Ким на мгновение отрубился. То есть ему показалось, что на мгновение, – когда он очнулся, за окном уже плыла серебряная ночь, лес по другую сторону улицы стоял темный и тихий, а на мониторе мерцали последние фразы главы о зингарском корабле. Ким перечитал их и довольно хмыкнул.
«Его секира поднималась и падала, поднималась и падала, словно серп, срезающий стебли тростника. Стоны, крики и предсмертный хрип огласили корабль…»
«Очень динамично и экспрессивно, – подал голос Трикси. – Что дальше?»
– Дальше? Дальше Идрайн плывет в Кордаву, столицу Зингары, сходит на берег, находит коня и мчится вслед за Конаном на север, в Пиктские Пустоши. Дайома с големом в телепатическом контакте, а у Небсехта есть волшебное зеркало, чтобы следить за всеми, кто подбирается к его печенке.
«А Конан и светловолосая Зийна? Где они сейчас?»
– В стране пиктов. Сидят в дремучей чащобе у костра, и девушка рассказывает Конану свою историю. Она из Пуантена – есть в Хайбории такое графство между Зингарой и Аквилонией. Из благородной семьи – отец ее дворянин, вассал графа Троцеро, а мать – немедийка, и от нее Зийне достались голубые глаза и светлые волосы… Росла она в отцовской усадьбе на берегу Алиманы, но в один несчастный день спустились с Рабирийских гор разбойники, прикончили людей, сожгли усадьбу, унесли добро и прихватили пригожую дочку старого рыцаря. Ее изнасиловал главарь бандитов, а после, через третьи руки, продал на кордавском рынке Гирдеро, местному нобилю. Перекупщик уверял, что белокурая красавица сохранила девственность, но истина обнаружилась в первую же ночь. И стала Зийна не просто наложницей Гирдеро, а презренной подстилкой, о которую вытирают ноги…
«Превосходно! – одобрил Трикси. – Я бы сказал, очень реалистично и современно. У вас ведь до сих пор насилуют?»
– Еще бы! В полный рост! – откликнулся Ким. Пальцы его с небывалой резвостью плясали по клавишам, с каждым словом история Зийны двигалась вперед, и он уже сомневался, кто у него главная героиня, то ли Дайома, то ли красавица из Пуантена, которую он породил на улице Зины Портновой. Непраздный вопрос! Как все, имевшее отношение к Дарье Романовне… Ким предпочел бы, чтобы по облику она была Дайомой, а по характеру – Зийной, столь же заботливой, самоотверженной и нежной… «А вдруг она такая в самом деле?..» – мелькнула мысль. Нашла ведь его в больнице… не просто нашла, а притащила пудовую сумку с деликатесами… Небось Кузьмич их сейчас подъедает!
Трикси опять пробудился:
«История рассказана, костер погас, и девушка уснула. Конан встает, обходит лагерь и смотрит, не затаились ли во тьме враги… Так?»
– Не так. Мой издатель заявил бы, что герои скисли, а сюжет провис. Не хватает важной сцены.
«Какой? Чтобы не скиснуть, им надо поесть?»
– Нет, позаниматься любовью, – объяснил Ким. – Но в романтичном и скромном изображении, чтобы читали бабушки, дочки и малолетние внучки. И все были довольны.
Прищурившись, он поразмыслил пару секунд, потом написал:
«Руки Зийны крепко обнимали шею Конана, трепещущая грудь прижималась к его плечу, шелковистые волосы душистой волной прикрывали губы; он вдыхал их аромат, медленно пропуская невесомые прядки меж пальцев. Эта голубоглазая пуантенка нравилась ему, ибо сердце Зийны было столь же самоотверженным и преданным, как у Белит, королевы Черного Побережья, его погибшей возлюбленной. „Сколь различны эти женщины обликом и сколь схожи душой“, – лениво размышлял он, прижимая к себе покорное девичье тело; теперь, после трехдневных странствий по пиктским чащобам, он не сомневался, что Зийна – как некогда Белит – отдаст за него жизнь».
«Скромно, очень скромно, – согласился Трикси. – Обнять, прижаться трепещущей грудью, погладить по головке… Если б и на деле было так, я бы смирился с вашими сексуальными обычаями».
– Критикан! – отозвался Ким. – Ну что с тебя взять, с инклинайзера без самого важного инклина? – Перечитав написанное, он задумчиво наморщил лоб, посмотрел на часы (было семь минут второго), перевел взгляд на темную полоску леса по другую сторону улицы и пробормотал: – Вот теперь можно отправить Конана в дозор… Ночь, глухое время… шумят деревья, воют волки, и пикты крадутся по пятам…
Пальцы Кима забегали по клавишам.
* * *
Усталая Зийна заснула в его объятиях. Конан бережно прикрыл ее плащом и несколько мгновений разглядывал умиротворенное лицо девушки; сейчас она казалась ему столь же прекрасной, как рыжекудрая Дайома. Даже еще прекрасней; ведь для владычицы острова он был всего лишь игрушкой, а эта юная женщина, одарившая его любовью, нуждалась в защите и покровительстве. Тот, о ком заботишься, становится особенно дорог; и хоть Конан не обладал чувствительным сердцем, он поклялся про себя, что после замка Кро Ганбор наведается в Рабирийские горы и вырежет печень главарю бандитов, обидчику Зийны.
Но сейчас его тревожили иные заботы. Он поднялся, подвесил к поясу меч, взял в руки копье и отошел на самый край поляны, где они расположились на ночлег. Тут, в двадцати шагах от костра, царила непроглядная темнота, и ничто не мешало киммерийцу слушать ночные шорохи и всматриваться в ночные тени.
За три дня они преодолели немалый путь и находились сейчас у верхнего течения Черной. Речной поток отделял земли пиктов от Боссонских топей, и Конан старался не уклоняться к восходу солнца, чтобы не угодить в бездонные трясины нескончаемых болот. Он неплохо знал эти места, ибо доводилось ему служить наемником на пиктских рубежах, в джунглях Конаджохары, под Велитриумом, пограничным аквилонским городом. К западу от Велитриума стояла небольшая цитадель Тасцелан, бревенчатая крепость, защищавшая переселенцев из Аквилонии; ее коменданту киммериец и продал свой меч. Времена тогда были неспокойные, южные пикты бунтовали, а потом, объединившись под рукой Зогар Сага, местного колдуна, и вовсе сожгли Тасцелан. Конан едва унес ноги; впрочем, Зогар Сага он успел прирезать.
Хоть с той поры минуло лет шесть или семь, он помнил и звериные тропки в лесу, и подходящие для привалов поляны, и ручьи с чистой водой; помнил и то, как надо ходить в этих лесах, где за каждым деревом могла таиться засада. Пикты были дики и коварны, не менее дики и коварны, чем киммерийцы, и Конан их не любил. Они отличались бессмысленной жестокостью – могли, к примеру, отрезав человеку голову, истыкать труп ножами. Но, не испытывая теплых чувств к этим коренастым черноволосым варварам, он уважал их, как воин может уважать воинов. Пикты являлись отличными бойцами, упорными и храбрыми до безумия, и их каменные секиры и копья с кремневыми наконечниками нередко одолевали аквилонскую бронзу и сталь. Лес был для пиктов и отчим домом, и обителью богов, о чем стоило помнить всякому, желавшему незаметно постранствовать в их землях.
Конан тоже не забывал эту истину, проявляя предельную осторожность. Он пробирался на север самыми глухими тропками, жег крохотные костры под разлапистыми ветвями огромных елей, смотрел, слушал, нюхал. Два дня все было тихо; на третий его начало одолевать смутное беспокойство. Казалось, нет никаких поводов для тревоги: он видел лишь следы кабанов, оленей да медведей, слышал только шорох ветвей да скрип чудовищных темных стволов, вдыхал свежие ароматы хвои и смолы, а не дым костра и не едкий запах человеческого пота. Но инстинктивное предчувствие опасности не покидало киммерийца. Враги были еще далеко, но он представлял, как чьи-то внимательные глаза рассматривают сейчас отпечаток ноги в мягком мху, обломанный сук, примятую траву и срезанную ветвь; чьи-то ладони пересыпают пепел костра, определяя, сколько дней назад его жгли и сколько путников грелось у жаркого пламени. Как ни берегись, нельзя пройти по лесу и не оставить следов, а опытный глаз, глаз охотника-пикта, зацепившись за одну отметину, найдет и другую.
Вот почему, даже обнимая нежное тело Зийны, Конан был настороже, и взгляд его перебегал с лица девушки то к темным стволам деревьев, то к лежащему поблизости арбалету. И сейчас, когда его подруга уснула под теплым плащом, он не мог избавиться от беспокойства: слушал, нюхал лесной воздух, широко раздувая ноздри, думал. Еще пять-семь дней, и они доберутся до границы Ванахейма, но можно ли считать это залогом безопасности? Вовсе нет; пикты, лесные крысы, упрямы и будут идти по следам до тех пор, пока не настигнут добычу. Особенно киммерийского воина! Вряд ли они ведают, за кем гонятся, но если б знали о том, Конан не дал бы за свою жизнь и жизнь Зийны ломаного стигийского медяка.
Наконец, убедившись, что враги далеко, он выдрал клок влажного мха, притушил им костер и лег рядом с Зийной. Некоторое время киммериец размышлял, не направиться ли все же к востоку, чтобы запутать следы в Боссонских топях, потом вспомнил о жутких болотных демонах и прочей нечисти, водившейся за Черной рекой, и решил идти прежним путем. Вскоре дремота начала одолевать его, а аромат волос Зийны заглушил запахи леса. Спустя несколько мгновений он уснул, но спал беспокойно, не отпуская рукоять обнаженного меча.
* * *
Ким тоже уснул, часов в пять утра, и проспал до десяти.
Проснулся он голодным, как ванахеймский волк, – видимо, сказывались еще реинкарнация в Конана, битва в подвале, игры с батареей и прочие подвиги. Чувствуя зияющую пустоту в желудке, Ким осмотрел холодильник, но, кроме обертки от маргарина и сырной корочки, не обнаружил ничего. Он сунулся в письменный стол, где в левом верхнем ящике лежали деньги с последнего гонорара, а под ними – заначка, неразменная сотня долларов и еще сто мелкими купюрами, пятерками и десятками.
«Целое богатство! А ты говорил…» – раздался шепот Трикси.