– Камни? Зачем тебе камни?
– Покойников в болоте утоплю. Глубокое болото?
Варвара махнула в сторону деревьев:
– Вон там, в сотне метров, озеро есть. Такая промоина, что дна не достать… Справишься?
– Справлюсь. Только вот что, Варвара Романовна… вы уж простите, проголодался я… Регенерация требует массу энергии, так как сдвигается цитологический баланс, а это грозит паратаксисом. Опять же гормоны…
Женщина усмехнулась и погрозила ему пальцем:
– Гормоны ты для Дашутки оставь. Бандюг со двора убери, а я уж тебя накормлю. Потом поговорим… спаситель!
* * *
Но в этот вечер им побеседовать не пришлось. Одолев огромную сковороду картошки со свининой, Ким сомлел – то ли от обильной еды, то ли от треволнений и произошедшей с ним метаморфозы, а может, от всего разом. Не каждый день случается погибнуть самому, воскреснуть и посчитаться с обидчиками, отправив души их в астрал, а плоть – в глубокое лесное озеро! Он размышлял об этом, лежа в маленькой Дашиной горнице, на Дашиной кровати, касаясь щекой ее подушки, что пахла так сладко и тревожно… События этого дня мешались с хайборийскими видениями, битва у колодца переплеталась с боем в Пиктских Пустошах, Гиря и его подручные вдруг превращались в дикарей, одетых в волчьи шкуры, но целивших в Кима – или в Конана? – из автоматов «узи» и базук. В общем, смесь была как раз такой, чтобы наполнить его сны кошмарами, но выручил Трикси – сделал так, что снилась Киму прелестная Даша, плясавшая то на спине у слона, то на выстланной рубероидом крыше сарая, то на поленнице дров.
Ким проспал до десяти, улыбаясь этим чудным снам, а когда пристроился к столу позавтракать, Варвара осмотрела его, вздохнула и промолвила:
– Симпатичный ты парень, и есть в тебе кураж, и возрастом Даше подходишь, не то что ее шмурдяк… Дай вам господь! Только вчера, по-моему, ты был повыше и покрепче. Или у меня в глазах двоится?
– Не двоится, – заверил ее Ким. – Это все тайцзи ушу… то есть бусидо фэншуй. Стимуляция мышц при помощи биоэнергетической накачки. Тоже тибетская методика.
– Надо же, – покачала головой Варвара. – Ты такой молодой, а уже писатель и боец, и даже в Тибете побывал!
– Не был я в Тибете, – отозвался Ким, поглощая яичницу. – Меня тут обучили, в буддийском дацане в Лисьем Носу. Есть там два монаха, из наших, питерских… один – Рабинович Мойше Лейбович, а другого зовут Оронг Ханты Манси… Ох, и крутые! – Он проглотил кусок и спросил: – А почему вы, Варя, Тальрозе-Сидорова? Это что же, псевдоним?
– Вовсе нет. Мы, Кимчик, из цирковых, а это нация особая, где всякие крови перемешаны… – Варвара подперла щеку кулаком и снова вздохнула. – Тому уж века полтора, как две цирковые семьи породнились, Тальрозе и Сидоровы… От них мы и происходим. Кто на канате работал, кто на трапеции или с першем… еще жонглеры были, дрессировщики и акробаты. Я вот на слоне кувыркаюсь…
– А Дарья?
– Что Дарья? Бросила наше ремесло, а счастья не нашла… Деньги у нас были, Ким, золото в червонцах, еще от дедов-прадедов, с Николашкиных времен. Продали, когда Союз накрылся. Я квартиру купила, шмотки, то да се… А Дашка говорит: не стану транжирить, в дело пущу. Она, Дашка-то – голова! Деловая! Уродилась в Ангелину, нашу прапрабабку, а та цирком правила, сама, говорят, на кассе сидела! Крепко сидела – грош меж пальцев не проскочит! Дашутка вся в нее… Опять же красавица! Поулыбалась кому надо, дали ей аренду, бар открыла на Фонтанке… И так у нее дело пошло, так пошло!..
– Что за бар? – спросил Ким, намазывая маслом четвертый кусок хлеба.
– Зовется точно по твоей фамилии – «Конан». Мужик такой был, из греков или римлян. Большой герой! В Троянской войне сражался или в Пунической с Ганнибалом… Не помню. Я, Кимчик, не сильна в истории.
Кононов вздрогнул, чуть не подавившись хлебом. Он знал про это заведение! Он его помнил! Он даже был в нем… Бар «Конан»[3] неподалеку от Графского переулка и Аничкова моста! Года три тому назад Халявин собрал там конанистов и сотрудников редакции – отмечали выход в свет пятидесятого тома и начало новых серий про Кулла Валузийского и Рыжую Соню. Ели бифштексы, пили пиво, закусывали креветками и соленым миндалем… Ким даже вспомнил метрдотеля или менеджера – такого щуплого, юркого, смешливого… Халявин книжкой его одарил – «Конан и леопард с Гирканских гор».
– Конан, а ты – Кононов, – задумчиво повторила Варвара. – Видать, судьба! Мы, цирковые, в судьбу верим.
– А дальше что было? С Дашей и баром? – Ким прикончил яичницу и отхлебнул чаю. Рыжая подвинула ему варенье.
– Ну, как водится, стали Дашутку тянуть под «крышу». Трое приходили или четверо – отбилась. Потом и Пашка этот заявился, Чернов Пал Палыч… Бизнес у него ресторанный по всему городу, а сам из бывших таможенников, на водке паленой приподнялся. Увидел Дашку и с ума сошел. Ты, говорит, драгоценность, изумруд, тебя в оправу из брильянтов надо взять и золотом чеканным обложить! Иди, мол, за меня красавица, и все тебе будет – и «крыша» надежная, и норки с соболями, и брильянты с кадиллаками, и вилла на Канарских островах. Дашка посмеялась. Не хочу, сказала, на Канарах, а хочу в Акапулько. И что ты думаешь, Кимчик? Приполз через месяц, ключи притащил!
– Надо же! – удивился Ким, наворачивая варенье.
– Ходил он за ней, ходил, а Дашка – умница! – не отваживала. «Крыша» и впрямь надежная, и лучше такой защитник-ухажер, чем отморозок с Лиговки… Но замуж за него не собиралась. А год назад взяла и собралась! Приворожил ее будто… Околдовал! И после свадьбы я ее не видела и дозвониться не могла. Держал как птичку в клетке… Дашка звонила иногда и бормотала что-то несусветное – мол, талисманом меня считает, думает, счастье со мной привалило, начал всерьез богатеть. Говорит такое и плачет… Я ей – уходи, беги! Она опять же плачет – не могу, любить приказано и быть при нем. А почему? Не знаю… – Варвара покачала головой и тихо прошептала: – Темное дело, чародейное…
Ким нахмурился, пытаясь что-то вспомнить. Мысль ускользала, пряталась, таилась, пока он не взмолился Трикси: «Помоги!» И сразу всплыли склад – «корабль», стол, пивные бутылки и трое за столом, Мурад и его похитители, а следом припомнились слова: «Дашка у Палыча привороженная… экстрасенса нанял или ведьму… поперло ему – и с Дашкой, и с ресторанами, и в прочем бизнесе-шминдесе…»
Он отставил кружку и сказал:
– Чародейное? Ну-ну… Это по моей части. С этим я, Варя, разберусь. Тем более что чародей халтурный – Дарья ведь все-таки сбежала!
На сочных губах рыжей мелькнула мечтательная улыбка.
– Сбежала, да… А как сбежала, знаешь? У Пашки усадьба в Комарово, там и живет, с охраной и прислугой. Звоню. Трубку качок поднимает, зовет, как обычно, хозяина. Я – стонать да рыдать… Упала, мол, на репетиции, вывих или перелом, думала, пройдет до вечера, а сейчас болит, хоть на стенку лезь, еле до телефона доползла. Ночь опять же, никто не едет… Он мне: у меня поедет! Хочешь, «Скорую» вызову или своих врачей пришлю, с сиделками. А я: Дашу хочу, сестренку!.. в участии нуждаюсь!.. И вою в голос. Он подумал и говорит: сам приехать не смогу, гость у меня деловой, а Дашенька одна не выезжает. В остальном чего хочешь проси, хоть академика медицинского! Приедет, ногу отрежет и новую – хе-хе! – пришьет. А я: не отпустишь Дашку, тебе же хуже. Узнает как-нибудь, что про сестру больную скрыл, устроит тебе семейную жизнь! Уговорила, словом…
Ким – ушки на макушке! – сидел, слушал, не перебивал. История, будто у Алисы в Зазеркалье, делалась все интересней и интересней.
– Я ведь что удумала? – сказала Варвара. – Я удумала такое: приедет Дашка, войдет ко мне с охранником, а у меня Олежек, парень крепкий, и мы того охранничка повяжем. А там, по ситуации, в дверь или в окно, и к Игорю – он ждал с машиной во дворе. Только нас и видели! Ну, сторожу у окошка, гляжу на улицу – сестренка подъезжает, но не ко мне идет, а вдруг пустилася в бега! А мужики-охранники – за ней! Мы с Олегом через окно во двор, перехватили Дашутку и деру, пока ты с теми мужиками бился. Ты прости нас, Кимчик, что не помогли… Я уж думала – наше счастье, пьяный на охранников полез, задержит…
– Зачем мне помощь? – отозвался Ким, небрежно шевельнув бровями. – С фэншуйным карате бандиты не страшны. То есть я хотел сказать, не с карате, а с бусидо.
– А Даша говорила, сильно тебя покалечили…
– Я ведь объяснил, что это видимость одна. Кодекс у нас, у бусистов, такой: злодея сразу не бить и даже не очень сопротивляться. Вдруг в совесть придет, одумается? Ну, а если настырничает… – Скорчив жуткую гримасу, Ким грохнул кулаком о стену.
Варвара с пониманием кивнула головой и начала прибирать со стола, приговаривая:
– Поеду в город с тобой, у Олежки поживу, в вагончике… Что тут куковать, раз Даши нет? Она, знаешь, час-другой была, как под кайфом, потом отлежалась, к тебе в больницу съездила, а там мы за город собрались. Только не усидела здесь. К своим, говорит, поеду, к Славику, Маринке, Лене… все из ее заведения… Шмурдяк заявится – отобьюсь, а то и башку продырявлю! Гордая она, Дашка… насилия над собой не прощает… Ты уж за ней, Кимчик, пригляди!
– Пригляжу, – промолвил Ким. – Вас отвезу, заеду к приятелю, отдам машину и к ней. Может, Дарья у меня поживет?
Варвара усмехнулась:
– Может, и поживет! Как договоритесь.
Оглядев Кима, она исчезла в своей комнате и возвратилась с синей, тщательно отглаженной рубашкой.
– Эту надень, Олежкину. Твою я выбросила. Вся в кровище…
Через полчаса они зашагали по ухабистому тракту вдоль болотца. Ким сгибался под тяжестью кувалды, а рыжая шла налегке, о чем-то размышляла, посвистывая птицам да швыряя в болото еловые шишки. Когда миновали красный джип, она плюнула в его сторону и спросила:
– А скажи-ка, Ким, велики ли у писателя доходы?
Кононов, отдуваясь, переложил кувалду на другое плечо.
– Знаете, Варя, что говорят издатели? Российский писатель должен быть тощим, нищим, голодным и пьяным. Чтоб адекватно отражать российскую реальность.
– Выходит, доходы небольшие, – заключила Варвара. – Ну, ничего, Дашутка тебя подкормит и приоденет! А издатели твои сквалыги, вруны и сволочи. Вот Лев Толстой… Тоже писатель был, а граф! Богатый, сытый и с поместьем! «Войну и мир» написал!
– Реальность была другая, – заметил Ким, распахивая дверцу «Москвича».
ДИАЛОГ СЕДЬМОЙ
– Не нашли?
– Нет, Пал Палыч. Джип на месте, дом пустой, дрова раскиданы, натоптано везде, и у колодца все в крови. Кровь вчерашняя, подсохлая, но пятен, как на скотобойне, – и на траве, и на колодезном срубе, и на бачке для воды. Словно свиней кололи…
– Хмм… Ты, Толян, не увлекайся, давай без аналогий. Что еще?
– Еще следы, Пал Палыч. Тачка подъезжала, «жигуль» или «Москвич», протектор в грязи отпечатался. И кроссовки! Шастали от колодца в лесок, а там – к пруду… Даже не пруд, а полынья в болоте, глубокая и с топким берегом… Отпечатки ясные, будто тащили тяжелое и не раз.
– Тяжелое, говоришь? Хмм, тяжелое… И какие мысли у вас с Сашком зародились?
– А что тут рожать, Пал Палыч? Подвалил мужик на тачке, угробил наших и сбросил в прудик. Потом отвалил. Может, с бабами, может, один.
– Гирю угробил и четверых бойцов? С оружием? Плохо верится, Толян!
– Не верите, а зря. Если тот, что со склада утек, так очень может быть. Мы его с Сашком тащили – на ощупь бациллистый, а как он Гирю приложил! И Коблова с Петрухой! Такому убить, что пива выпить!
– Боишься?
– Боюсь, Пал Палыч! Я ведь не из Гириной бригады, к крови непривычен… И свою жаль!
Долгое молчание.
– Вот что, Толян… Ты фокусника того на рожу помнишь?
– А как же! С Сашкой везли, в подвал к Мураду кантовали… Как не запомнить!
– Знаешь кабак на Фонтанке? Бар, откуда Ерчуганова вышибли?
– Знаю. Возил туда спиртное.
– Ерчуганов там поблизости ошивается, следит. Сказал, заявился тип какой-то, тощий и с огромным молотком. Не пьет, а усадили на почетном месте… Ты прогуляйся вечерком, в окошко загляни. Вдруг узнаешь?
– А если он меня узнает?
– Я что сказал, лохастый недоумок? Я сказал, в дверь не лезь, в окошко загляни! Окна там широкие, большие… Понял, чмо?
Вздох. Потом с сомнением:
– Ну, ежели в окошко…
– Иди, Толян, иди… И во дворе не ошивайся, в город езжай, на склад. Устал я от тебя…
ГЛАВА 8
БАР «КОНАН»
Киплинг сказал: есть шестьдесят девять способов сочинять песни племен, и каждый из них правильный. Путей, ведущих от мужчины к женщине, гораздо больше, но в правильности их тоже не приходится сомневаться. Мы идем по этим дорогам и неизменно достигаем цели – ведь, в конце концов, человечество еще не вымерло!
Майкл Мэнсон «Мемуары.
Суждения по разным поводам».
Москва, изд-во «ЭКС-Академия», 2052 г.
Кровать была широкой и мягкой, с голубоватыми простынями и тонким, легким, но удивительно теплым одеялом. Возможно, ощущения мягкости и теплоты исходили от спавшей рядом женщины – ее голова прижималась к плечу Кима, рука обнимала шею, рыжие волосы рассыпались по его груди. Он лежал, боясь пошевелиться, слушал ее тихое дыхание, смотрел, как светлеет окно за плотно задернутой шторой, и вспоминал, вспоминал…
Было ли это вчера или полвека назад? Все-таки вчера; через пятьдесят лет эти рыжие локоны поблекнут, лягут морщинки на нежную кожу, губы станут не такими сладкими… И что с того? Он будет любить ее по-прежнему, ибо любовь не только физическое влечение и не восторг перед женской красотой, а нечто большее – созвучность душ, соединение сердец, радость, которую даришь и получаешь той же мерой, щедро, без оглядки. Еще, конечно, благодарность. «За что я буду благодарен ей – тогда, через половину века? – раздумывал Ким. – За прожитые вместе годы? За наших дочерей и сыновей? За счастье любоваться ею, слушать ее голос? За то, что она – моя Муза, моя Дайома, фея с волшебного острова?»
На этом острове он появился вчера и обнаружил, что за прошедшее время как будто ничего не изменилось. Разве что вывеска – «Бар „Конан“» – была поменьше, зато из бронзы, а сразу за дверью торчал серьезный человек размером шесть на девять – не иначе как Дашин секьюрити. Зал все тот же – квадратный, довольно просторный; потолок и стены отделаны дубовыми панелями; напротив входа – стойка бара; столики вдоль стен числом двенадцать, а тринадцатый стол – в углу и слева, на возвышении – не предназначен для посетителей: там, в огромном кресле, сидел восковой Конан, сжимавший в кулаке гигантскую кружку. По стенам было развешано оружие из дерева и жести, секиры и мечи, щиты и кольчуги, а также знамена с таинственными разноцветными гербами; большие зеркала за стойкой делали помещение глубже, отражая сияние факелов-светильников. В середине зала – пустое пространство в семь шагов поперек; сверху свешивается демон с клыками и алыми электрическими глазками. Демон со злобой разглядывал Конана, будто собирался его съесть.
Перешагнув порог, Ким выбрал место у окна, уселся и со вздохом облегчения пристроил у стены пудовую кувалду. Шесть часов, народа немного – компания парней у стойки да четыре парочки. Парни пили пиво, закусывали креветками и обсуждали лотерейный бизнес, парочки шептались над бокалами шампанского и красного вина. За фигурой Конана – распахнутая дверь; оттуда тянуло вкусными мясными запахами и доносилась перекличка поваров.
– Чего желаете?
Рядом с Кимом вырос молодой официант: суконная рубаха-безрукавка, наплечники из жести и кожаный пояс с подвешенным слева кинжалом. Справа за поясом виднелся мобильник.
– Аквилонец? – спросил Ким, обозревая наряд официанта. – Или немедиец?[4]
– Простите?
– Если аквилонец, тащи бифштекс и пива, а если немедиец, куска не съем, глотка не выпью. Еще отравишь!
Парень впал в задумчивость, затем насторожился, бросил взгляд на кувалду, на секьюрити, торчавшего в дверях, и сообщил: