так видный отечественный зоолог Е. Н. Павловский очень точно охарактеризовал вокальные упражнения и образ жизни этих зверей.
Действительно, шакалы ведут ночной образ жизни, но придерживаются этого правила не особенно строго, и если днем покидают свои убежища, то ведут себя в это время достаточно осторожно. Ну, а в темноте понаблюдать за степными изгоями не так-то просто.
Впервые встретиться с шакалами поближе мне удалось в Азербайджане. Там в районе Ленкорань находятся два заповедника. Старейший — Кызыл-Агачский — это остров в заливе Каспийского моря. На острове зимой собираются сотни тысяч перелетных водоплавающих и околоводных птиц. Второй, более молодой, получивший название Гирканский лес, находится в Талышских горах.
До войны шестидесяти километровая полоса между побережьем Каспийского моря и предгорьями Талышских гор представляла собой заболоченную равнину, покрытую непроходимыми зарослями ольхи, ив, других влаголюбивых деревьев и кустарников. По ночам оттуда раздавалось грозное рычание туранских тигров. Позже заросли вырубили, болота осушили, а на месте бывших джунглей возникли десятки многолюдных поселков и засаженных полей, с которых в Ленинград прямыми поставками поступали ранние овощи: капуста, помидоры, кабачки, баклажаны. В одном из таких поселков, выросших на подступах к Гирканскому лесу, я в то лето и поселился. Большую часть дня и часть ночи я проводил в заповеднике. Мне приходилось ежедневно карабкаться вверх по довольно крутым склонам гор, чтобы в сумерках из укрытий на западной стороне горной гряды наблюдать за жизнью обитателей заповедника.
Нужно сказать, что режим в нем не был очень строгим: население ходило в лес за дровами и ягодами, а совхозы использовали для полива воду горных ручьев. В самой низкой части долины, откуда начиналась тропа к перевалу, была сооружена плотина. За зиму вода крохотного ручейка, стекающего откуда-то сверху по неглубокому ущелью, заполняла небольшое водохранилище. На все лето этого запаса не хватало. В середине сезона, когда я появился в заповеднике, запасы воды были полностью израсходованы. Дно хранилища обнажилось, его покрывал лишь слой жидкого ила и разбросанные кое-где большие лужи воды.
Однажды, огибая, как всегда, водохранилище, я заметил, что ил у берега был истоптан мелкими собачьими следами. Мне ни разу не приходилось видеть на территории заповедника собак. Ленивые деревенские псы сюда никогда не заглядывали. Следы, несомненно, принадлежали шакалам. Находка меня заинтересовала, однако пачкаться в жидкой грязи мне не захотелось и на дно я не спустился, но и с берега было отчетливо видно, что следы имели разные размеры, а это означало, что к водохранилищу подходили не меньше четырех шакалов. Позже выяснилось, что на самом деле их было шесть. С тех пор я ежедневно стал оставлять на этом месте хорошую порцию объедков и специально купленную для шакалов буханку хлеба. За ночь вся еда исчезала. Я надеялся, что звери привыкнут регулярно посещать открытую мною столовую и в лунную ночь мне удастся организовать с ними встречу.
Так продолжалось дней десять, но однажды, подойдя к берегу водохранилища, я увидел свежие шакальи следы, медленно заполнявшиеся жидкой грязью. Это означало, что звери были здесь не больше минуты назад. Следовательно, они вычислили время появления подкормки и, изменив своим традициям, явились к обеду средь бела дня. Появилась возможность познакомиться с ними.
Наблюдательный пункт удобнее всего было сделать на противоположном берегу водоема. Там на дамбе стояла бетонная будка с узкими как бойница окнами, забитыми досками. Учуять оттуда мой запах звери не могли: днем нагретый в ущелье воздух поднимался вверх, унося с собою все запахи, а ночью, охладившись, воздух скатывался по склонам вниз, и ветерок тянул из водохранилища в мою сторону. Единственная трудность состояла в том, чтобы попасть на наблюдательный пункт загодя, до появления шакалов.
Чтобы от того места, где я разбрасывал корм, обогнув водохранилище, добраться до укрытия, мне требовалось 10–12 минут. За это время шакалы вполне могли бы сожрать всю еду и удалиться восвояси. Если бы даже принес с собой очень много корма, это вряд ли что-нибудь изменило. За десять минут шакалы способны набить свои животы до отказа, и это только усилило бы их желание отправиться на покой. Необходимо было как можно дольше задержать шакалов у водохранилища, и я придумал, как это сделать.
Во-первых, я решил разбрасывать подкормку как можно шире, чтобы ее пришлось долго разыскивать. Во-вторых, частью еды я набил железную консервную банку. В Азербайджане я регулярно питался курицей с овощами — китайскими консервами в больших железных банках. Вскрывая их, я делал консервным ножом разрез по окружности крышки, оставляя целым лишь небольшой ее участок, чтобы крышка полностью не отвалилась. Когда требовалось извлечь содержимое, крышку приходилось отгибать, но зато потом ее можно было опустить, и банка оказывалась надежно закрытой.
На следующий день с солидным запасом корма и с закрытой консервной банкой, где была самая лакомая часть угощения, я пришел минут на пятнадцать раньше обычного. Внимательно осмотрев берега водоема, я нигде не заметил свежих шакальих следов. Это могло означать, что вчерашний дневной визит зверей к водохранилищу был случайным и сегодня я их не увижу или, возможно, вчера они уточнили время появления подкормки и с минуты на минуту явятся обедать. Действительно, только я успел устроиться на наблюдательном пункте, как на другом берегу из кустов вышли звери.
Боже мой, что это была за картина! Если бы мои сведения о шакалах ограничивались только знакомством с заморышем из Ленинградского зоопарка, я никогда не принял бы этих роскошных зверей за шакалов. Грациозные движения, гордая поза с высоко поднятой головой, необходимая на собачьих выставках для многих пород наших четвероногих друзей, лоснящаяся в лучах южного солнца шерсть вместо старой, сильно поношенной шубки из свалявшегося меха, давно утратившего цвет и рисунок, какую носил мой ленинградский подопечный. Я никогда не предполагал, что шакалы могут выглядеть такими красавцами!
Между тем звери не мешкая, но и не проявляя излишней торопливости, принялись собирать мое подаяние. Они легко и непринужденно передвигались по илу, осторожно брали куски хлеба, куриные косточки, несколько раз обошли весь южный участок водохранилища, чтобы убедиться, что ничего съедобного здесь не осталось, и при этом не перепачкались, как это происходит в дождливую погоду с нашими собаками. Консервная банка не была обойдена вниманием. Звери подходили к ней по старшинству, разглядывали, обнюхивали, лизали, трогали лапой, хватали зубами, но, убедившись в бесполезности усилий, бросали ее и, явно огорченные, продолжали поиски доступной добычи. Однако аппетитный запах манил, и некоторые звери еще и еще возвращались к не поддающейся их усилиям банке.
Больше всего в этом отношении усердствовал небольшой щупленький зверь, видимо, самый молодой из этой семейной стайки. Я нарек его Пацаном. Благодаря банке и широко разбросанному корму шакалий обед затянулся почти на полчаса. Последним покинул водохранилище Пацан, с трудом оторвавшись от заветной банки. Я уже закинул за плечи рюкзак, собираясь продолжить свой путь, когда заметил в кустах на противоположном берегу водохранилища какое-то движение. Это вернулся молодой шакал. Торопливо оглядевшись, зверь вышел на открытое место и, подойдя к банке, сделал попытку ее унести. Однако банка была слишком большой и в его пасти не помещалась. Он несколько раз прихватывал ее и тут же ронял. Наконец ему удалось ухватить банку за верхнюю кромку, и он потрусил вверх по склону. Зверь явно спешил нагнать свою стаю, но, как только прибавлял шаг, банка выскальзывала у него изо рта, и ему приходилось останавливаться, чтобы, изловчившись, снова ухватить ее зубами. Это его не смущало: настырный шакаленок не собирался расставаться со своим сокровищем и вскоре скрылся в глубине леса.
На следующий день я, конечно, снова пришел на водохранилище с запасом объедков и новой ароматно пахнувшей консервной банкой. Звери еще не появились, но, видимо, были где-то рядом, так как когда я добрался до наблюдательного пункта и заглянул в щель между досками, вся шакалья компания уже разбрелась по дну водоема. Лишь мамаша — старая самка, предводительница этой стаи, трудилась возле банки, перекатывая ее лапой с одного места на другое, а рядом, внимательно наблюдая за ее манипуляциями, дожидался своей очереди Пацан. Как только самка убедилась в тщетности своих усилий и пошла подбирать разбросанные повсюду кусочки хлеба, он занял ее место. Немного повозившись, юнец сумел поставить банку на землю вскрытой стороной вверх. Затем он встал на крышку передними лапами и стал на ней топтаться, но это, видимо, не дало ожидаемого результата.
Трудно сказать, сколько бы еще продолжались эти бесполезные манипуляции, но упрямому юнцу пришлось временно уступить место у банки более старому члену семьи, возможно, его отцу. Однако шакаленок не ушел и терпеливо дождался, когда у папы наконец лопнет терпение. За это время он, видимо, успел обдумать сложившуюся ситуацию и догадался, что нужно делать, чтобы его усилия дали положительный результат. Поэтому он изменил тактику: поставив банку крышкой кверху, он привстал на задних лапах и, сложив передние, обрушился на нее всей своею тяжестью. Четырех-пяти ударов оказалось достаточно, чтобы немного продавить крышку внутрь. Теперь банку нетрудно было ухватить зубами, и умелец понес ее на сухое место. Там он попытался вытрясти из банки содержимое. Для этого он брал ее в зубы и, резко вскидывая голову, подбрасывал банку вверх. Иногда из нее при этом что-то вываливалось, и Пацан спешил подобрать лакомство.
К этому времени сбор корма закончился. Звери один за другим вышли на берег и окружили трудолюбивого Пацана. Теперь, когда из банки что-нибудь и вываливалось, то уже доставалось не ему. Но юный эгоист не хотел стараться для своих родичей и прекратил свои манипуляции. При этом никто из членов стаи не сменил его, не предпринял попытки добраться до оставшегося в банке корма, и вскоре мамаша увела семью в лес. Тогда и Пацан с банкой в зубах удовлетворенно потрусил в горы.
Теперь, когда я ежедневно наблюдал похожую картину, разыгрываемое шакалами представление мне уже надоело. Пожалуй, только по инерции я еще приносил на водохранилище подкормку, но однажды был вознагражден за терпеливость сторицей.
В этот день Пацан с одной попытки продавил крышку, но, вытащив банку на сухое место, не стал ее подбрасывать, а, зажав в передних лапах, пытался открыть крышку зубами. Со своего наблюдательного пункта я не мог видеть, что он там делает. Возился он долго, но, видимо, в конце концов ему удалось засунуть резцы нижней челюсти в щель между внутренней поверхностью банки и ее крышкой и поднять ее. Осуществив эту непростую операцию, он засунул голову внутрь и с удовольствием отобедал, затем тщательно вылизал банку, лег и, блаженно жмурясь, дожидался, когда остальная стая кончит «сбор урожая» и отправится на послеобеденную сиесту.
Еще пару недель я продолжал наблюдения. Меня поразило не то, что юный шакал справился с трудной задачей по извлечению корма из закрытой консервной банки, а то, как быстро решение было найдено. Очевидно, обитая на границе густо заселенного района, звери на свалках часто находили консервные банки, доедали оставшуюся там пищу и научились пользоваться ими.
Интересно отметить и другую особенность поведения шакалов: члены семейной группы не только наблюдали, как их юный отпрыск подбрасывал банку, пытаясь вытрясти ее содержимое, но даже беззастенчиво пользовались плодами его усилий, а иногда отбирали у него банку, но я ни разу не видел, чтобы кто-то из них пробовал подражать ему. Тем более никто не пытался научиться открывать банку и не оспаривал право Пацана самому это делать. Занятые сбором корма на дне водохранилища, они совершенно не интересовались тем, что он там делает с банкой. Только два раза, когда шакаленку долго не удавалось добиться успеха, его родичи, возвращаясь после «обеда» на берег, подходили к Пацану, даже останавливались возле него и с любопытством, а может быть, с надеждой получить лакомство поглядывали на усилия упрямого отпрыска, но я думаю, что им, как и мне, было плохо видно, что он делает с банкой, и желания попробовать свои силы я у них не заметил.
БРАК И СЕМЬЯ
ТИЛИ-ТИЛИ-ТЕСТО…
Замечательный русский писатель Н. С. Лесков писал, что даже самые умные мужчины покупают себе сапоги с гораздо большим вниманием, чем выбирают подругу жизни. В этом утверждении правдива лишь одна часть, та, которая касается сапог. Со второй половиной, относящейся к подругам жизни, согласиться никак не могу. В этом проявляется наше чисто мужское самомнение: нам кажется, что именно мы выбираем себе подруг. Ничего подобного! Женщина сама выбирает свою половину, позволяя избраннику на себе жениться. И если какая-нибудь русалочка положила на тебя глаз, все, судьба твоя решена бесповоротно, и решение обжалованию не подлежит.
Вы ждете, чтобы я сию же минуту подкрепил это утверждение чьим-либо авторитетным мнением? При всем желании сделать этого не могу. Ну кто же из мужчин чистосердечно признается, что не он облюбовал себе жену, а она выбрала его себе в мужья? Да, большинство из нас даже не заметили, как это произошло, как его опутали тонкие нити невидимой паутины. Так было всегда: и у наших отцов и дедов, и в среде первобытных людей, и у более древних предков — человекообразных обезьян, и у предков этих обезьян — древних насекомоядных, и у всех, всех, всех наших четвероногих, шестиногих, восьминогих, крылатых и иных соседей по планете. Если вас и это не убедит, тогда просто не знаю, какие еще нужны аргументы.
Нельзя сказать, что представители сильного пола совершенно не обеспокоены выбором «дамы сердца». Это было бы несправедливо. Однако любая представительница слабого пола, даже обладающая весьма скромными достоинствами, способна вскружить голову любому мужчине, даже если он уже в годах и повидал на своем веку немало. Что же говорить о юных представителях мужского сословия, встречающих свою первую весну.
Вот как выглядит сватовство у наших травяных лягушек. Когда зиме приходит конец и весеннее солнышко начнет растапливать покрывающие землю снега, а на опушках леса обнажатся прогалины, на мелководьях у берегов водоемов собираются самцы наших лягушек. Они приходят сюда задолго до появления самок и коротают время, оглашая окрестности унылым бормотанием. Как известно, у северных лягушек настоящие семьи не создаются, но без сватовства и свадеб дело, конечно, не обходится. Когда представительницы прекрасной половины травяных лягушек начинают прибывать в нерестовые водоемы, обычно шлепая прямо по снегу, кавалеры уже так заждались дам, что им сейчас не до выбора невесты. Любой из них согласен заключить брак с первой попавшейся самочкой, лишь бы не остаться холостяком, и он будет действовать молниеносно, чтобы ее не смогли перехватить соседи.
Ни о каких утонченных приемах ухаживания тут и речи быть не может. Согласия невесты никто не спрашивает. Обхватив даму, оказавшуюся в пределах досягаемости, точнее, обняв ее за талию, жених замирает, «половой истекая истомой». Сопротивление бесполезно. Только очень крупная и сильная самка может вырваться из объятий молоденького самца-недомерка. Невесте, нравится ей это или нет, поневоле приходится стать женой расторопного жениха. Она выбирает место, удобное для нереста, отправляется туда вместе с самцом и начинает откладывать икру. Тогда супруг выпускает на нее струйку молок и, немного успокоившись, освобождается от жены, полностью утратив к ней интерес. Самка, чтобы спастись от новых домогательств, старается поскорее покинуть водоем, а самец остается в нем до конца нерестового периода в надежде, что ему еще раз посчастливится встретить незамужнюю лягушку.
Такое поведение наводит на мысль, что самок травяных лягушек совершенно не волнует, что мужья от них спешат отказаться. В действительности положение дам далеко не бесправно. Невесте не безразлично, каким будет ее супруг. Она хочет, чтобы у детей был хороший отец: большой, сильный, активный. Поэтому, добравшись до нерестового водоема, лягушка пытается сама выбрать себе жениха в соответствии с собственным вкусом, и, если в водоеме не слишком много самцов, ей это удается. Она плывет к тому, кто чаще и громче исполняет свою призывную серенаду и выглядит крупнее всех остальных претендентов, и по дороге самочка старается не попасться на глаза другому. Но обычно женихов очень много, и они не дадут даме ни секунды, чтобы осмотреться. Самцы в разгар нереста приходят в такое неистовство, что готовы обхватить все, что способно двигаться: рыбу, корягу, камень, размокшую еловую шишку, отметавшую икру самку или своего же брата самца — и долго не замечают нелепости своего поведения. Оскорбленные женихи, которых приняли за самок, к счастью, могут высвободиться, подав настырному кавалеру специальный звуковибрационный сигнал.