Кулак Жака запутался в ее густых, роскошных волосах. Она вызывала в нем такие ощущения, которые он никак не мог определить. Он никогда не смог бы снова вынести закрытых помещений или одиночества. Никогда не позволил бы Шиа подвергаться опасности. Тихо проклиная свое слабое тело, он поднес ее шелковистые локоны к своему лицу, вдыхая ее аромат.
— Я так устала, Жак, — призналась она, слегка пошатываясь, когда старалась сесть.
Ей казалось странным иметь кого-то рядом, чтобы разговаривать и, просыпаясь, не быть одной. Шиа должно было быть неудобно в этой ситуации — она никогда не делила свою жизнь с кем-то, но все же с Жаком были фантастические дружеские отношения, словно она знала его всю жизнь.
Шиа была всегда одна, в изоляции, устанавливая расстояние между собой и другими. Жак не обращал внимания на ее барьер, проникая в ее голову, словно там ему и место. Шиа была сильно взволнована своей научной находкой, возможно, она нашла ответ, название той болезни, которая ее поразила. Она называлась мерзко — nosferatu. Нежить. Ее вид был осужден жить, скрываясь и ненавидя, в страхе, что их обнаружат. Было важно узнать, был ли это отдельный вид, или это просто было изменение генетического кода, требовавшего кровь, чтобы выжить.
Шиа изучала израненное, но красивое лицо Жака. Он выглядел молодо, нестареющим. Он выглядел измученным, как будто сильно страдал, и все же был словно камень. Она чувствовала власть в нем, словно вторую кожу. Прикусив губу, она отвела взгляд от него, ее изумрудные глаза стали задумчивыми. Его тело могло заживать медленно, но его особенные способности, казалось, возвращались быстрее. Ей пришло в голову, что она должна бояться существа, с которым лежит на кровати. Было очевидно, что он мог быть очень опасным, способным к страшному насилию. Особенно с его израненным умом и глубинным гневом.
Жак вздохнул.
«Мне не нравиться, что ты меня боишься, Шиа».
— Если бы ты не упорствовал в чтении моих мыслей, Жак, — сказала она мягко, испуганная тем, что возможно причинила ему боль, — Тогда бы ты не увидел вещей, о которых я волнуюсь. Ты способен совершить насилие. Ты не можешь отрицать это. Я вижу это в тебе.
Она встала благодаря возвращению сил, и он позволил проскользнуть ее шелковистым волосам между его пальцами. Полузакрыв глаза, Жак наблюдал за отзвуками мыслей, которые мелькали на ее выразительном лице. Шиа была неспособна к отговоркам. Она была словно открытая книга.
— Я не придумала эти вещи, ты знаешь. Я только побежала и спасла тебя. Ты вызываешь во мне сострадание. — Ее большие зеленые глаза пристально смотрели в его лицо.
Штормовые облака появились немедленно, когда она почувствовала его поддразнивание, отзывающееся эхом в ее голове.
— Что? Это так забавно? Какой-то идиот пытался проткнуть твое сердце колом, но даже не смог пронзить эту проклятую вещь.
«За что я сильно благодарен. Еще больше благодарен за то, что ты спасла меня. Мне не нравилось быть в той тюрьме страдания и боли».
— Я думаю, что и сама рада, что спасла тебя, Жак, но правда в том, что, наблюдая за тобой, я вижу, ты выздоравливаешь быстрее, чем это возможно. Ты теперь еще опаснее. Не так ли?
«Для тебя никогда», — ответил он, не отрицая.
Она приподняла бровь.
— И это вся правда? Я в твоем уме, не забывай об этом. — Она прикоснулась к его мозгу и отскочила от кипящего котла жуткого насилия и черной ярости, циркулирующей внутри него. — Иногда я тоже могу прочитать тебя так же, как ты читаешь меня. Ты понятие не имеешь, что ты делал раньше. Ты понятие не имеешь, кто ты.
«Возможно и так, Шиа, но я точно знаю, что ты моя Спутница жизни. И я не смогу навредить тебе теперь». — Его лицо стало гранитно-твердым, в его темных глазах отразился ледяной холод.
Она была права. Он был опасен и знал это в глубине своей души. Его разуму нельзя было доверять. Только ее присутствие успокаивало, но разум был темным лабиринтом, со смертельным следом. Он не знал, будет ли в состоянии отличить действительность от кошмара, если их уравновешенный мир куда-нибудь наклонится. Его черные глаза стали как блестящий обсидиан, и Жак отвел свой взгляд, стыдясь. Он должен был позволить ей уйти, дать свободу, но не мог. Она была его единственным здравомыслием, единственным путем на поверхность адского кошмара, в котором жил.
«Я поклялся защищать тебя, Шиа. Я могу только обещать, что именно это лежит на сердце, и делать так».
Шиа отошла от кровати, слезы навернулись у нее на глазах. Он был, словно в лабиринте, шел по тонкому лезвию между здравомыслием и миром, о котором она никогда не хотела бы узнать.
— Я позабочусь о тебе, Жак. У тебя есть мое слово, я не подведу тебя. Я буду с тобой до тех пор, пока ты не поправишься полностью.
«А потом?» — Взгляд его черных глаз лениво скользил по ней. — «Ты намерена оставить меня, Шиа? Ты спасешь меня, а потом, думаешь, что сможешь оставить?»
В его голосе слышался намек на своего рода темный юмор, тайное развлечение, которое что-то делало с ней, она не знала, что такое возможно. Что-то, что было вне страха. Ужас.
Ее подбородок воинственно поднялся.
— Что это значит? Конечно, я не оставлю тебя. Я буду с тобой, и буду видеться с тобой и потом. Мы найдем твою семью.
Было слишком поздно. Даже если бы она попыталась увеличить расстояние между ними, то она не смогла бы разорвать их связь. Его кровь бежала по ее венам, а его ум знал ментальный путь к ее. Их души взывали друг к другу. Сердца знали, и был лишь вопрос времени, когда же он овладеет ее телом. Контроль не спас ни одного из них. Жак знал это с абсолютной уверенностью, с какой знал только несколько вещей. Но полученное знание сильно пугало ее. Его раненное сердце сделало скачок. Его Шиа боялась смерти намного меньше, чем личного участия. Она действительно не понимала, что они уже связаны. Шиа нуждалась в нем, в его близком контакте, в ментальном прикосновении к ее уму, ее телу.
«Я чувствую в тебе потребность выполнить человеческие дела, которые тебе нравятся. Иди в душ, час не играет роли, если ты после этого осмотришь мои раны».
Шиа моргнула, ее зеленые глаза приняли задумчивое выражение, прежде чем она отвернулась и исчезла в другой комнате. Он попытался использовать принуждение неосознанно, но это только вызвало волну холода, которая прошла сквозь нее. В его голосе проскользнуло что-то, одно она понимала точно, это начинало проявляться все больше и больше и пугало. Это притягивало, в этом чувствовалась такая власть. У нее был очень тонко чувствующий Жак, который медленно, но верно отвоевывал свое место в ее жизни. Был в ее мыслях, в голове. Он был повсюду, и она позволила этому случиться.
Жак лежал спокойно, вперив взгляд в потолок. Шиа очень волновалась по поводу того способа, как ответила ему. Ее ум заинтриговал его, тот способ, которым она рассматривала каждую проблему под научным и интеллектуальным углом, не касаясь эмоционального. Он почувствовал, как уголки его губ подергиваются от легкой улыбки. Жак знал ее полностью, он провел больше времени в ее уме, чем вне него. Он отказывался даже думать, что потеряет ее.
Она пыталась заговорить с ним о его семье. У него не было никакой семьи, кроме Шиа. Он не хотел никого другого, не нуждался ни в ком другом. Она пока еще полностью не приняла свою роль. Часть ее все еще рассматривала его только как своего пациента. Одно мгновение Шиа была целительницей, а в другое исследователем. Жак был в ее голове. Он отлично знал, что она никогда не рассматривала даже идею о долгосрочных отношениях. Шиа не думала, что проживет долго, не говоря уже о том, чтобы разделить свою жизнь с кем-то. Эта идея была настолько чуждой ей, что даже не приходила в голову.
Он слушал шум воды, бегущей в другой комнате, знал, что та стекает по ее обнаженной коже. Его тело неловко напряглось, причиняя боль. Это поразило, тело возвращалось к жизни, и он мог чувствовать признаки сексуального возбуждения. У него было такое ощущение, что он не знал этого уже многие столетия, не говоря уже о том, как сильно было изранено его тело, и насколько была фрагментирована память. Шиа возвращала ему жизнь. Больше, чем жизнь. Нечто более важное. Он не мог дождаться того момента, когда снова увидит улыбку на ее лице, то, как раскинутся в беспорядке ее волосы, словно маня его прикоснуться. Жаку нравилось наблюдать за каждым жестом, который она делала, каждым движением, поворотом головы. Ему нравилось, как работал ее мозг, абсолютно сосредоточенно, хотя можно было найти и юмор, и сострадание.
Жак проклинал слабость своего тела. Ему отчаянно были необходимы свежие силы. Его ум и тело вновь и вновь обращались к его выдержке. Он поднял руку и сконцентрировался на двери в комнату. Это отозвалось болью в голове. Его раны опалило огнем. Проклиная все, он резко упал на подушки. Жак мог пользоваться своими физическими способностями, но вот когда пытался задействовать ум, даже для самой простой задачи, у него ничего не получалось.
Сначала он почувствовал ее аромат, чистый неоскверненный запах, аромат цветов распространялся от ее волос. Шиа вошла в комнату так тихо, что он не услышал шагов ее босых ног, но его ум никогда полностью не разделял себя с ней, и он точно знал тот момент, когда она, схватив полотенце, побежала к нему.
— Что такое, Жак? Ты пытался переместить что-то? — В ее голосе слышалось беспокойство, но прикосновение было сугубо профессиональным, когда она осматривала его раны.
Полотенце было огромным, нежного персикового цвета, и оборачивало все ее тело. Когда она наклонялась над ним, капельки воды стекали вниз с плеча по выпуклости груди, исчезая внутри полотенца. Жак наблюдал за этой небольшой капелькой, и внезапно ему захотелось выпить ее. Ее ресницы были невероятно длинными, брови были слегка нахмурены, когда она осматривала свои маленькие стежки на степень повреждения. Шиа была так невероятно красива, что от этого у него перехватывало дыхание.
— Жак? Что случилось? — Ее голос нежно прикоснулся к нему.
«Нет никаких воспоминаний, никаких способностей. Даже самая простая задача и та невозможна». — Его большой палец мягко поглаживал ее запястье вперед и назад.
— Ты выздоровеешь, Жак. Наберись терпенья. Если ты нуждаешься в чем-то, я постараюсь сделать это для тебя. — Ласки его пальцев заставляли бабочек порхать в ее животе.
Это поразило, она была так восприимчива к его очарованию. Это было ни на что не похоже.
И хотя его резкие и в тоже время чувственные черты лица скорее напоминали маску, но все же кое-что растаяло у него внутри, и он почувствовал прилив радости. Ему хотелось улыбнуться, несмотря ни на что. Боль больше не имела значения, а его потерянная память и ослабленное тело превратились просто во временные неудобства, которые он, в конечном счете, преодолеет. Только Шиа имела значение.
«Открой для меня дверь, чтобы я смог вдохнуть ночь», — сказал он, пытаясь не пожирать ее своими глазами.
Жак хорошо знал, что она начинала видеть, и что никто, и уж конечно, не Шиа, с ее нежной и сострадательной природой, не будет бороться против его желания, желания закаленного в горниле ада.
Она сделала так, как он просил.
— Ты же не будешь вставать? Ты не можешь, Жак. Ты причинишь себе слишком много вреда. И если ты и дальше будешь добавлять себе шрамы, то скоро станешь похож на Франкенштейна.
Он закрыл свои глаза, вдыхая новый чистый ночной воздух.
«У карпатцев не бывает шрамов».
Это появилось неоткуда. Он обрадовался, что вспомнил, хоть что-то. Он обрадовался, что вспомнил о Франкенштейне.
Его брови поднялись вверх.
— Неужели? Тогда что это за тонкая линия вокруг твоего горла? Как я понимаю этого не должно быть, но это там.
В его черных глазах, которые были широко раскрыты, горела беспощадная ярость. Шиа быстро отошла от него, ее сердце бешено стучало. Она видела красное пламя, которое пылало в его глазах.
Он стал похож на демона, неукрощенного хищника. Впечатление было настолько сильным, что она непроизвольно поднесла руку к своему горлу в защитном порыве, чтобы скрыть свои раны.
Жак не видел Шиа, комнату или свое собственное слабое тело. Ощущение сражения были сильны в нем. Он прикоснулся к неровному, белому шраму, проходящему по его уязвимому месту. Чувство опасности было таким сильным, что он ощущал, как в нем поднимается животный гнев и требует выхода. Клыки появились у него во рту, а ногти стали удлиняться. Его мускулы слегка сократились, проверяя готовность, и его сила и власть появились по его желанию. Он издал медленное ядовитое шипение. И тогда боль в мышцах вернула его к осознанию беспомощности на кровати. Жак смутно вспоминал взволнованное лицо женщины, слезы в ее больших голубых глазах. Он должен был помнить ее. Он должен. Кулаки сжались, и он с радостью встретил боль, которая сводила вместе кусочки его памяти.
Шиа видела, как он обхватил голову руками, стараясь ослабить боль. Немедленно она подошла к нему, успокаивающе поглаживая его, откидывая волосы со лба.
— Жак, прекрати мучить себя. Все вернется к тебе. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Такие вещи возвращаются. — Шиа прошла через комнату к своему шкафу и вытащила новую одежду. — Ты слишком упорствуешь, твое тело вот так сразу не может оправиться от травмы, которую ему нанесли. Необходим отдых — оно должно восстановить себя, отдых и уход. После этого и вернется твоя память.
«Я не могу делать, что должен. Я ничего не помню, но все равно чувствую, что есть вещи, которые важны для нас обоих, я должен их знать».
Она улыбнулась его расстройству. Жак был человеком, который не приучен быть слабым или раненым.
— Ты назвал себя карпатцем. Ты знаешь, что ты родился в этих горах. Ты помнишь это.
Она пошла в другую комнату. Он слышал позвякивание ее украшений, скольжение ее шелковых трусиков, хлопковых джинсов по ее голым ногам. Его тело сжалось, запылало, через него прошла волна жара, которая добавила ему дискомфорта.
— Жак? — Ее голос был таким мягким, как и ее прикосновения к его коже. — Пожалуйста, не пугайся. Но технически ты должен быть мертв. Ты разбиваешь все устои. — Она вернулась в комнату с полотенцем на волосах. — Ты думал, что я была одной из твоего народа. Карпатцев. Кто они? Ты помнишь?
«Я карпатец. Мы бессмертны. Мы можем…», — вдруг он остановился, информация ускользала от него.
Шиа прислонилась к стене, напротив него, смотря с зачарованным страхом. Внезапно у нее во рту пересохло, ее сердце с трудом стало биться в груди.
— О чем ты говоришь, Жак? Ты можешь жить вечно?
Кто он такой? И почему она начинала верить ему? Семь лет похороненный заживо. Выживший только за счет крысиной крови. Она видела не один раз красный огонь в его глазах. Чувствовала его невероятную силу, даже у сильно раненного, каким он и был.
Ее руки, сжимающие полотенце, дрожали, она спрятала их за спину.
«Вампир». — В ее голове возникло всего лишь одно непрошенное слово.
— Этого не может быть, — отрицала она шепотом. — Это невозможно. Я не такая. Я не верю тебе.
«Шиа». — Его голос был спокойным, он был настолько спокоен, насколько она была возбуждена.
Ему были необходимы все свои воспоминания, а не эти кусочки, которые только расстраивали его.
— Жак, ты мог быть вампиром. Я так смущена, что могу поверить даже в это, — она сказала ему больше, чем самой себе.
Каждый ранее услышанный ужасный рассказ о вампирах, всплыл в ее памяти. Ее рука снова прижалась к шее, когда она вспомнила о том, как он взял у нее первый раз кровь при их встрече. Он почти убил ее.
— Ты не сделал этого только потому, что нуждался во мне, чтобы я помогла тебе, — внезапно мягко сказала она.
Этого не могло быть, но она так привыкла к чтению его мыслей, что просто признавала: он прекрасно понимает, о чем она говорит. Он управлял ею все время? Разве вампиры не могли делать этого?
Жак пристально смотрел на нее. Его тело оставалось неподвижным, а черные глаза — ледяными и немигающими. Он чувствовал ее страх на своем языке, чувствовал как он бился в ее уме. Даже в то время, когда она боялась, ее мозг продолжал обрабатывать новую информацию в нормальном режиме. Шиа откидывала эмоции, чтобы сконцентрироваться на мозговом штурме. Он показал ей проблеск темноты в нем, насилия. Это было что-то такое же естественное для него, как дыхание. Рано или поздно она должна была бы понять, какой и кто он в действительности.
Шиа чувствовала себя загнанной в ловушку его беспощадными пустыми черными глазами, словно загипнотизированный кролик. Она была такая заторможенная, но тело хотело переместиться к нему, словно под каким-то принуждением.