— Так делали купцы. Богатый строил на обе стороны, победнее — на одну.
— Но ведь крыльцо стоит пустяки по сравнению с домом. Каждый мог пустить пыль в глаза.
— Не мог. Тогда он нарушил бы традицию, потерял бы доверие и кредит. Вот если, паче чаяния, тому, у кого крыльцо на одну сторону, удавалось сильно разбогатеть, он скликал каменщиков, и ему пристраивали ступеньки на другую сторону.
— Еще маленький пустяковый вопрос, Анни. Мы видели в магазине фарш и ветчину, которые были намного дешевле, чем лежащие рядом фарш и ветчина. Спросили продавца, но он, должно быть, не понял нас и сказал, что те, дешевые, — искусственные.
— Он прекрасно вас понял, — возразила Анни. — У нас стали выпускать мясо и колбасы из соевой муки и каких-то препаратов.
— Вы пробовали?
— Я? Нет. И думаю, что это дело у нас не пойдет. Голландская домашняя хозяйка живет под эгидой своих привычек. Ее мать никогда не покупала искусственного мяса. Почему же она должна кормить мужа соевой ветчиной?
— Анни, к тому же магазину подкатила в черном автомобиле какая-то мефроу, подошла к прилавку и купила два тонюсеньких ломтика ветчины — правда настоящей, — граммов тридцать масла и кусочек сыра мышке на один укус.
— Ну и что же?
— Да уж больно мала покупка. У вас что, с холодильниками плоховато?
— У нас на холодильник не надо записываться в очередь, — отрезала Анни. — Дама просто покупала продукты себе на завтрак. Зачем покупать лишнее? Мы привыкли экономить. Когда наши туристы были у вас и видели, как одна советская дама купила полголовки сыра, две длинные палки колбасы и копченую рыбу, один из них спросил: «У нее день рождения? Или она выдает замуж дочь?» В каждой стране свои традиции.
В самом деле, ведь сколько написано о приверженности голландцев к традициям!
В одной книге можно было прочесть, что голландцы отличаются здравым смыслом, что они крайне бережливы и расчетливы и что отличительной чертой их характера является «склонность к рутине и консерватизму».
Другая книга поведала нам, что национальный характер голландца возбуждает больше удивления, чем симпатии: некоторые его черты сложились во времена весьма отдаленные и не претерпели с тех пор больших изменений.
Современный американский журналист, хорошо знающий Голландию, писал: голландским традициям можно удивляться без конца, а часто повторяемая в этой стране фраза «Мы этого никогда не делали» может взбесить иностранца, потому что, в сущности, никаких других разумных причин для того, чтобы чего-то не делать, нет. Но раз этого не делали прежде — зачем делать теперь?
Анни вела нас в старую часть города. На нашем плане некоторые ее достопримечательности были уже отмечены крестиками во время прежних походов. Мельком взглянув на план, Анни сказала, что при пользовании им надо обязательно обращать внимание на окончание названий. Помним ли мы название площади, которую пересекли сразу за внешним кольцом каналов?
Еще бы нам не помнить, если мы два, а то и четыре раза в день топчем ее камни! Это площадь Лейдсеплейн.
— Верно, — одобрила Анни. — Потом мы шли по улице Лейдсестраат. А если бы свернули на квартал влево, то вышли бы на Лейдсеграхт. «Плейн» всегда площадь, «страат» — улица, «грахт» — канал, а также набережная канала, застроенная домами. Как у вас говорят несколько грубовато, «зарубите это себе на носу» — и вы всегда легко найдете то, что вам нужно.
Улица Четырех Ветров
Перед тем как углубиться в старую часть города, мы подошли к оживленному перекрестку. Велосипедисты мчались, лихо наклоняясь на повороте. Мы стали что-то говорить Анни об удивительном их мастерстве и хладнокровии. Анни расхохоталась:
— Я уже рассказывала о поездке в Москву с нашими туристами. Ну, мы, конечно, были в Большом театре, потом в маленьком театре у памятника Маяковскому, куда у вас очень трудно достать билеты, наконец, пошли в цирк. Мои друзья были в восторге. Особенно им понравились дрессированные медведи. Но один номер они совершенно забраковали. Знаете, какой?
— Догадываемся. Уж не велофигуристов ли?
— Конечно! Смотрели с каменными лицами, потом один сказал: «Ну и что? Какой же это цирк?» Однако взгляните на этого лохматого джентльмена!
Черный пудель, спеша куда-то по своим делам, пробежал вдоль тротуара до перекрестка и, не сбавляя хода, деловитой рысцой стал пересекать улицу точно по белым полоскам перехода — зебры. Нам показалось даже, что пудель предварительно скосил блестевшие из-под черных лохм глаза на светофор, как бы желая убедиться, что его собачья жизнь не подвергается опасности.
— Да, собаки у нас прекрасно воспитаны, — сказала Анни. — Городские псы — это, конечно, аристократы. А в деревнях собак запрягали в тележки и возили разное добро на базар. Вам не попадались собаки — собиратели пожертвований? Нет? Их специально дрессируют: они подходят к человеку и слегка, очень деликатно касаются холодным носом вашей руки. Кружки для монет у них на спине. Пожертвования идут на помощь слепым и калекам.
Мы были уже в старой части Амстердама. Незаметно миновали дворец и углубились в лабиринт маленьких кварталов с кривыми улочками. Где-то здесь в прошлом веке заблудился один наш соотечественник. Описывая, почему это произошло, он привел в свое оправдание совет, который дал ему местный житель:
«Как пройти к музею? О, это очень просто. Вы пойдете прямо, минуете четыре поперечных улицы и свернете влево на пятую; но не переходите ее по мосту, а идите по левой стороне канала и перейдите через него только после третьего моста, потому что первые два выведут вас к островам. А если вы перейдете по третьему мосту, то окажетесь как раз на площади, где перекрещиваются восемь улиц. Выбирайте любую из трех левых: каждая из них приведет вас к Амстелу, а оттуда уже совсем близко, нужно только перейти три моста через каналы и свернуть в переулок, который и выведет вас к музею».
Мы выписали этот совет в свой блокнот еще в Москве и теперь показали его Анни. Она не засмеялась, а, помолчав немного, произнесла задумчиво:
— Ваш русский что-то не так понял. Если, допустим, он шел через Дам… Дайте-ка на минутку план.
Мы стали умолять Анни отказаться от проверки: конечно, наш соотечественник напутал, зато мы с таким проводником, как мефроу Анни, уж никак не собьемся…
— Да, я немножко знаю старый город, — согласилась Анни. — Сейчас мы через мост Трех Селедок и улицу Четырех Ветров выйдем прямо на Песчаный угол и окажемся у самого порта.
Вот это названия! Прямо для пиратской песенки:
Мост Трех Селедок о-хо-хо!
Семь мертвецов на нем — хо-хо!
И дальше что-нибудь в этом же роде.
А дома-то, дома какие вокруг! Очень узкие, стоят почти вплотную друг к другу. Кончаются вверху либо треугольником крутой крыши, либо причудливым изгибом, похожим на две буквы «Л», повернутых «спиной» друг к другу так, чтобы нижние завитушки симметрично смотрели в разные стороны.
Из-под крыш выступают толстые деревянные балки с блоком на конце. Парусник с товаром подходил по каналу прямо к дому, тюк или ящик поддевались в трюме на крюк и без особых хлопот вытягивались на чердак, где купцы устраивали склады.
Сегодня это старинное приспособление тоже не лишнее. Просто удивительно, до чего в старых голландских домах узки и круты лестницы! Попробуй-ка тащить по этим ступеням пианино или хотя бы письменный стол! Тут-то и приходит на помощь балка с блоком: мебель поднимают к широкому окну и втаскивают через него в комнату.
Анни обратила наше внимание и на то, что у некоторых старинных домов верхние этажи шире нижних. Пешеход этого не замечает, ему кажется, что фасад весь одинаков. Есть, впрочем, здания, где верхние этажи так широки, что дома-соседи соприкасаются возле крыши, тогда как внизу между ними остается проход — переулочек.
— Знаете, в чем отличие Амстердама от многих старых европейских городов? Там задавали тон аристократы. Они строили роскошные дворцы. Вспомните палаццо Венеции. Амстердам же возвысился благодаря торговле. Тут делами ворочали купцы. Эти строили особняки не для балов, не для развлечений! Купец не любит зря тратить денежки. Он все прикинет, все высчитает. Налоги тогда брали с площади фундамента, да и обходился этот свайный фундамент очень дорого. Вот дома и тянулись вверх, а не вширь. Купец превыше всего ценил прочность, основательность. Как видите, эти особняки простояли триста лет и ничего, держатся.
Анни добавила, что из любви к старине амстердамцы дают обидные прозвища современным зданиям. Стеклянный дом одной торговой компании называют «аквариумом с золотыми рыбками». По поводу церкви, воздвигнутой в стиле модерн, шутят, что скоро ее придется сносить: ведь она похожа на ведро, в котором хозяйки носят уголь для печек, а теперь в провинции Гронинген найден газ, значит, уголь амстердамцам больше не понадобится…
Мы заметили Анни, что старые дома живописны, но жить в них, наверное, неудобно. Непонятно, как купцы мирились с теснотой. Ведь некоторые здания так узки, что на каждом этаже едва есть место для двух окон. А самый узкий дом, который показывают всем, — вообще «одноглазый»: на каждом этаже — по окошечку.
— Если бы у нас было принято входить в квартиры к незнакомым людям, вы бы сразу поняли свою ошибку, — возразила Анни. — В узких домах — двухэтажные квартиры. Нижний ее этаж называется по-нашему «бенеден», и оттуда идет внутренняя лестница в верхний, «бовен». Так что старые квартиры были, в общем, не меньше современных. И, кстати, почти все старые дома теперь переоборудованы внутри. Там есть газ, водопровод и, конечно, телевизоры.
Лучшим фоном для амстердамской старины была бы гавань с качающимися на волнах парусными фрегатами. Но над острыми крышами особняков поднимались трубы дизель-электроходов и мачты кранов. Мы пришли в современный порт через почти не тронутые кварталы Амстердама «золотого века», когда город этот был столицей одной из величайших торговых держав мира.
Однако до наступления «золотого века» голландцам пришлось вести долгую, тяжкую борьбу, герои которой и сегодня живы в народной памяти.
Филипп Красивый женится на Хуане Безумной…
Земли, на которых жили фризы, а также другие предки нынешних голландцев и бельгийцев, в раннем средневековье переходили из рук в руки. То их объявляли своими владениями французские короли, то брали под непрошеное покровительство германские императоры.
В XV веке провинции, расположенные на территории современной Голландии, Бельгии, Люксембурга и отчасти Франции, назывались Нидерландами, что в переводе означало «низовые земли», земли в низовьях рек. Герцог Филипп Красивый получил их в наследство от отца, германского императора Максимилиана Габсбурга.
Филипп Красивый женился на Хуане Безумной. Свое прозвище Хуана получила не зря и дни свои закончила в сумасшедшем доме. Когда Филипп вступал в брак, он меньше всего думал о болезни жены. Для него она была лишь наследницей престола могущественной Испании.
Честолюбивые замыслы Филиппа Красивого осуществились. Он стал испанским королем. Его наследные земли, Нидерланды, вошли в состав Испании.
Это было началом народной драмы. Густонаселенный процветающий край, где уже развивалась капиталистическая мануфактура, превратился в отдаленную окраину застойной феодальной империи. Мадридский королевский двор протянул к Нидерландам жадные руки. Наместники короля получали приказы: вычерпать из нидерландских провинций как можно больше золота, искоренить в них всех врагов святой католической церкви. Присланные Мадридом солдаты вели себя как завоеватели в покоренной стране.
Особенно страшные времена настали для Нидерландов, когда на испанский трон сел внук Филиппа Красивого, король Филипп II.
Сохранились его портреты: угрюмый, низкорослый, с бледным лицом, далеко выступающей нижней челюстью, отвисшей нижней губой. Скрытный и жестокий, он не обладал ни умом, ни размахом. После смерти среди его бумаг нашли записки, которые он писал… самому себе. Вот одна из них:
Я, король испанский, граф фландрский, граф голландский, герцог брабантский, герцог гельдернский, разрешил себе взять лошадь для выезда в 2 часа дня сего числа.
Филипп II
Первой заботой этого доброго христианина было истребление еретиков. Свою свадьбу Филипп II отпраздновал массовыми аутодафе — публичным сожжением на кострах людей, схваченных святой инквизицией.
В Нидерландах действовал королевский указ о преследовании ереси. Даже за простой разговор, который показался подозрительным ревностному католику, виновные наказывались: «мужчины — мечом, а женщины — зарытием заживо в землю, если они будут упорствовать в своих заблуждениях; если же не будут упорствовать, то предаются огню; собственность их в обоих случаях конфискуется в пользу казны».
Доведенные до отчаяния голландцы перестали чинить плотины: лучше смерть в морских волнах, которая издавна считалась благородной и почетной, чем жизнь в чаду пахнущих горелым человеческим мясом костров, жизнь под виселицами, на которых ветер раскачивал трупы казненных.
В эти мрачные годы в Нидерландах зародилось движение гёзов.
Однажды испанская наместница Маргарита принимала в Брюсселе депутатов от дворян. Дворяне заверили ее, что будут и впредь противиться всякому народному мятежу и восстанию, сохраняя верность королю. Они просили лишь об упразднении инквизиции. Но уже и это было дерзостью. Когда депутаты удалились, один из приближенных обратился к Маргарите:
— Неужели эти гёзы могут всерьез беспокоить ваше высочество?
Слово «гёз» означало «обнищавший», «нищий».
В тот же день дворяне узнали, как их назвали у наместницы.
Они собрались вместе, и один, надев на плечо нищенскую суму, налил вино в деревянную чашу, употребляемую для сбора подаяний.
— Да здравствуют гёзы! — провозгласил он и пустил чашу с вином по кругу.
Кличка «гёзы» вскоре стала общей для всех борцов против испанцев и их оплота — католической церкви.
В 1566 году во многих провинциях толпы людей врывались в католические церкви и монастыри. Крестьяне, ремесленники, рабочие мануфактур, городская беднота разбивали статуи святых, выгоняли прочь ненавистных католических попов и монахов. Если бы дворяне и буржуазия были столь же решительны, как простой люд, то взрыв народной ненависти мог бы расшатать испанское владычество. Однако нидерландская знать и богачи испугались народного движения. Некоторые из них даже помогали подавить восстание.
Встревоженный Мадрид направил в Нидерланды десятитысячное отборное войско. Вел его герцог Альба, совмещавший высокомерную испанскую чопорность с игривостью кошки, забавляющейся со своими жертвами. Выступая в поход, Альба пообещал Филиппу II истребить бунтовщиков и заставить потечь из Нидерландов в Мадрид «золотую реку».
— Бесконечно лучше, — убежденно говорил он, — путем войны сохранить для бога и короля государство, обедневшее и даже разоренное, чем без войны иметь его в цветущем состоянии для сатаны и его пособников — еретиков.
У Альбы слово не разошлось с делом. Исторические хроники рассказывают о превращении Нидерландов в живодерню. Виселиц не хватало, и людей удавливали в петлях, прилаженных к дорожным столбам, воротам, деревьям. Всюду валялись обезглавленные трупы. Чтобы по дороге к месту казни осужденные не возбуждали народ призывами к восстанию, Альба велел предварительно втискивать язык несчастных в раскаленное железное кольцо. Это было его изобретение, которым он гордился.