В прежние годы голландцы поручали ветру так много работы, как никакой другой народ в мире. И то сказать, мало найдется стран, где бы ветры дули с таким усердием все четыре времени года.
Ветряки для откачки воды строились попроще и состояли, в сущности, из крыльев, опоры и колеса с черпаками. Их сразу можно опознать издали: они расставлены в низинах, возле канав и каналов. Эти-то скромные труженицы и помогали голландцам превращать морское дно в польдеры. Они должны были «молоть до осушения».
Мельницы же, которым поручалось размалывать зерна пшеницы или кофе, распиливать бревна, выжимать масло из льняного или конопляного семени, строились по пригоркам и притом очень основательно, на века.
Они должны были украшать местность. Мельница «Сокол» в Лейдене, превращенная в музей, величественна, как собор или главная крепостная башня. Она сложена из кирпича и высоко поднимается над окрестными домами, над самыми рослыми деревьями. На красноватом фоне ее стен — ослепительно белые наличники окон. Круговой балкон опоясывает башню-мельницу примерно на высоте пятого этажа. А над балконом поднимаются еще этажа четыре да почти на столько же вздымаются крылья. Люди, жившие в XVII веке, смотрели на громадину мельницу так, как мы сегодня смотрим на небоскреб.
Два этажа мельницы занимала семья мельника. В комнатах первого этажа принимали гостей, на втором были спальни с деревянными кроватями. На следующих этажах хранились зерно, мука и разные припасы. Еще выше вращались две пары жерновов, приводимые в движение зубчатыми колесами главного вала.
Время мельниц прошло. Но все же около трехсот из них еще действуют, хотя и не каждый день. Некоторые пускают только по субботам, специально для туристов. У большинства же крылья замерли неподвижно, образовав кресты, что на языке мельниц означало: «Свободна, жду работы».
Да, у мельниц есть свой язык, причем довольно сложный. Мы не сумели уяснить его суть, но узнали, что прежде с помощью мельниц передавались, например, подробные известия о приходе и уходе кораблей. Можно было даже справиться, здоров ли капитан.
Дом в футляре
Наверное, не случалось еще так, чтобы русский человек, немного оглядевшись в Голландии, не спросил бы у знакомых:
— А как бы мне побывать в Зандаме? Видите ли, там…
— Да, да, разумеется!
Ему не дадут договорить. Какой же голландец не знает, что в Зандаме работал плотником русский царь Петр Первый! Там сохранился домик, где он жил. Очень интересный домик, куда стремятся не только русские, но и другие иностранцы.
Нам посоветовали ехать в Зандам автобусом: это от Амстердама рукой подать.
Дорога пересекает равнину, ровнее которой, кажется, ничего быть не может. Маленькие ветродвигатели, всего в два человеческих роста высотой, бойко качают воду из каналов. Большие старые мельницы гордо смотрят на этих карликов с высоты своего былого величия. Почтенные, заслуженные, они отработали свое.
Впрочем, нет, вон та, на пригорке, действует. Красные и белые полотнища, натянутые на ее крыльях, ловят теплый, влажный ветер. Крылья вращаются медленно, степенно, с достоинством.
Однако и эта мельница только притворяется, будто работает. Ничего-то она не мелет, ничего не качает. Ее превратили в придорожное кафе. «Кофе готов!» — зазывает надпись на стрелке-указателе.
Какие-то господа расселись за столиками под сенью крыльев, а «мельничиха» в накрахмаленном чепце выплывает из дверей с подносом на поднятой руке. Тут же, конечно, пасутся черно-белые коровы, без которых положительно невозможно представить себе голландские луга.
Если убрать столики возле мельницы да снять мачты высоковольтной передачи, натянувшие провода над лугами, коровами и мельничными крыльями, то для съемки исторического фильма о «великом посольстве» Петра Первого никаких других изменений в пейзаже не понадобится. Ведь уже тогда под Зандамом были каналы. Мы пытались представить, как по одному из них — может быть, вот по этому или по другому, который подальше, — скользит лодка и молодой царь нетерпеливо окликает кормщика — далеко ли еще до цели?
Когда Петр отправился в Голландию, ему было двадцать пять лет. Огромный, внешне нескладный, с загрубевшими красными руками, привыкшими держать топор, он не походил ни на одного из царей и королей Европы.
И поездка его была необычной. Короли отправлялись по другим странам в окружении пышной свиты. Гремели салюты, устраивались балы и приемы. А русский царь, известив, что Москва отправляет в Европу «великое посольство», во главе его поставил своих приближенных; Лефорта, Головина и Возницына. Эти послы должны были вести все переговоры. Сам же Петр нарядился в мундир урядника Преображенского полка, велел именовать себя Петром Михайловым и запретил оказывать своей особе какие-либо почести.
Так и поехали: разодетые послы с бриллиантовыми перстнями на пальцах, в бобровых высоких шапках, в шубах, подбитых сибирскими соболями, — и долговязый царь в кафтане серого сукна, одетый так же, как и остальные волонтеры, сопровождавшие послов.
Европа быстро узнала о странной затее Петра. Но царь есть царь, раз так он решил — на то его воля. За границей наслышались уже о молодом русском монархе, о железной его воле, о победе над турками под Азовом, о том, что он своими руками строит корабли, о том, что разослал дворянских сынков по разным странам набираться уму-разуму. Наиболее дальновидные говорили, что если молодой русский царь действительно хочет поближе присмотреться к жизни своих соседей, то мундир волонтера подойдет ему больше, чем шапка Мономаха.
«Великое посольство» медленно двигалось по Европе. Петру пришлось участвовать в переговорах с герцогами, князьями, курфюрстами. Но большую часть времени он проводил то на артиллерийских стрельбищах, где сам палил из пушек, то на разных заводах, то просто в придорожных харчевнях, в болтовне с простым людом — крестьянами, мастеровыми, матросами.
В Голландию Петр приехал в августе 1697 года, раньше посольства. Всего с шестью спутниками он направился в деревню Зандам, или, как ее называли русские, Саардам. Лодка плыла по каналам мимо мельниц, мимо лугов, на которых паслись сытые коровы…
«Свернули в поперечную канаву мимо гнилых свай, курятников, сараев с прилепленными к ним нужными чуланчиками, дуплистых ветел. Канава кончалась небольшой заводью, посреди ее в лодке сидел человек в вязаном колпаке, с головой, ушедшей в плечи, — удил угрей. Вглядываясь, Петр вскочил, закричал:
— Геррит Кист, это ты?
Человек вытащил удочку и только тогда взглянул и, видимо, хотя и был хладнокровен, но удивился: в подъезжавшей лодке стоял юноша, одетый голландским рыбаком, — в лакированной шляпе, красной куртке, широких штанах… Геррит Кист испугался — московский царь в туманное утро выплыл из канавы на простой лодке».
Так в романе «Петр Первый» Алексей Толстой описывает встречу царя с зандамским кузнецом Герритом Кистом, который одно время жил в России и в юные Петровы годы помогал тому строить потешные корабли на Переславском озере.
Тщетно убеждал кузнец Петра, что его домик тесен и неудобен — царь слышать не хотел о другом жилище.
Вот этот домик кузнеца и был целью нашей поездки.
Однако где же он? Где знакомый по старинным гравюрам домишко с плоской высокой трубой над замшелой черепичной кровлей и оконцами в мелких клеточках решетчатых переплетов?
Ничего этого нет, а есть кирпичный павильон с поразительно безвкусными, аляповатыми коронами.
Глубокий старец, смотритель домика, узнав, что мы собираемся писать о Зандаме, намекнул о дальнем родстве с тем самым кузнецом Кистом, у которого жил Петр. Должность смотрителя стала наследственной, но это случилось уже много лет спустя после того, как умерли и царь и кузнец.
На наше счастье, очередная порция туристов еще не подоспела в Зандам, и у старика выдалась свободная минута. С обстоятельностью истинного голландца он стал перечислять владельцев домика. У наследников Киста, изволите ли видеть, его приобрел один купец, а у купца — сам король Нидерландов; купил же король домик для того, чтобы подарить своей невестке, русской княжне Анне Павловне, которая вполне заслужила этот подарок, потому что привезла в Голландию богатейшее приданое: массу денег и три сервиза из чистого золота.
Потом строение переходило от одного члена королевской фамилии к другому (старик назвал их всех), пока его не подарили русскому царю Александру Третьему. А упрятать домик кузнеца Киста вот в этот каменный футляр с коронами велел последний русский царь Николай Второй. После того как в России не стало царей, домик снова перешел в голландское владение.
Рассказав все это, смотритель пригласил нас внутрь.
В старом домике, спрятанном под каменным колпаком, оказались две комнаты. Стены были едва не от пола до потолка исписаны любителями оставлять следы где попало, а в исторических местах — в особенности.
Прежде всего бросилась в глаза роспись: «Дьяченко, УССР». Неведомый Дьяченко, опасаясь, что история забудет его, на всякий случай увековечился местах в десяти. Остальные были скромнее. Вон Стефан Савин из города Осташкова расписался на стене и поставил дату: мая 4-го дня 1827 года.
Императоры и короли оставляли след не просто на стенах, а на мраморных досках. В Зандаме их побывало десятка полтора, в том числе — Наполеон. Именно ему приписывают фразу, которая выбита на памятной овальной доске по-голландски и по-русски. Вернее, не по-русски, а на неведомом языке, где латинские и русские буквы составляют слова, среди которых правильно написаны два: «главному» и «мало». Наполеон же будто бы сказал:
— Ничто не мало великому человеку.
Не изрек ли он это после того, как ему показали, где, по рассказам, спал Петр? У голландцев в те времена было принято стелить постель в особых тесных нишах, похожих на шкафы. Они закрывались, когда там располагался человек: в холодные ночи дверцы сберегали тепло.
В нише домика Киста было бы тесно даже коротышке Наполеону. Гигант Петр должен был складываться в нем пополам и почивать, подперев голову коленями.
Мы списали с медной дощечки, прибитой на стене, знаменитое изречение из проповеди, сказанной над гробом Петра:
«Какову он Россию свою сделал, такова и будет; сделал добрым любимою, любима и будет, сделал врагам страшною, страшная и будет; сделал на весь мир славною, — славная и быти не перестанет».
Старый смотритель повлек нас в уголок к довольно странной витрине и шкафчику. В витрине были открытки, значки, янтарные мундштуки, матрешки, разные русские вещицы, какие обычно наши путешественники берут с собой, чтобы дарить друзьям.
— Это ваши подарили своему Петру, — сказал потомок кузнеца Киста.
Выйдя из домика, мы побродили немного по чистеньким улицам Зандама. Перед ратушей стоял памятник Петру: царь ладил не то шлюпку, не то небольшой бот.
Нам показали мельницу, которая наверняка была построена за несколько десятилетий до приезда русского царя. Вдоль улиц стояли выкрашенные яркой зеленой краской древние домики корабельных мастеров, и некоторые из них тоже были по крайней мере ровесниками домику кузнеца.
От старых времен, кроме мукомольной мельницы, в Зандаме сохранилась еще маслобойня «Аист». Некоторые современные зандамские заводы носят названия, странно звучащие для иностранца: «Время», «Любовь», «Борьба» и даже… «Смерть». Их вывески доказывают, что фирмы, которым принадлежат предприятия, существуют с тех пор, когда даже заводчикам не была чужда поэзия. «Любовь»! Это вам не «Акционерное общество Питер ван Гейд с сыновьями»!
Последние годы в Зандаме затеяли интересное дело. Раз у иностранных туристов такой интерес к Петру и домику, где он жил, то почему бы не перенести в одно место все сохранившиеся постройки, сделав под открытым небом музей «Зандам в XVII веке»? И пусть вертятся крылья мельниц, пусть лесопильни пилят бруски для кораблей, пусть жернова мелют привезенные из дальних стран зерна какао.
Пусть тут будет все так, как было при Петре!
То мореплаватель, то плотник…
А что было в Зандаме при Петре?
Почему русского царя так влекло сюда? Настолько влекло, что он не заглянул по дороге в Амстердам и, полюбовавшись голландской столицей лишь издали, велел гребцам работать веслами всю ночь, чтобы к утру быть в Зандаме.
Говоря современным языком, мы назвали бы Зандам XVII века и окрестные поселки промышленным районом. Здесь на реке Заан и каналах работало полсотни верфей, множество кузниц, маслобоен и лесопилен. Сюда везли по морю бревна из России, Польши, Финляндии, а особенно ценные сорта древесины — даже из Бразилии. Здесь строили большие и малые корабли. Уже этого одного было достаточно, чтобы Петр, который страстно хотел создать сильный русский флот, стремился на зандамские верфи.
Но Зандам был еще и юношеской мечтой Петра со времен постройки потешных кораблей, с тех пор как зандамские судовые плотники рассказывали ему о своих родных местах. И какими же чудесными представлялись эти места по рассказам тоскующих в чужой стране голландцев!
Довольно точно известно, как Петр в августе 1697 года жил и что делал в Зандаме: зандамский пастор, а также просвещенный купец Ян Ноомен оставили свои записи потомству.
Петр занял заднюю комнату в доме кузнеца, в которой до этого времени жила вдова поденщика. На другой день он купил себе плотницкий инструмент и сразу был принят на верфь купца Рогге. Кстати, сомнительно, чтобы он ночевал в тесноте шкафа. Скорее всего, мастер на все руки сам сколотил себе подходящую кровать — мы нашли упоминание о ней в одной из старых книг.
Зандамцы сначала не знали, что долговязый русский плотник — царь Петр. У него вышла забавная стычка с мальчишками. Петр купил слив, насыпал их в шляпу и с удовольствием ел, сплевывая косточки. Навстречу — мальчишеская ватага.
— Человечки, хотите слив? — спросил Петр. Он знал голландский язык — так много голландцев было в его окружении с детства.
«Человечки», конечно, не отказались от угощения. Но тут появилась еще ватага:
— Дай и нам!
Петр не дал, стал бросать в мальчишек косточками. Мальчишки не остались в долгу. В царя полетели гнилые яблоки и комья земли. Один камень попал в спину, изрядный комок земли — в голову.
— Что у вас, бургомистров нет, чтобы следить за порядком! — сердито крикнул царь.
Мальчишек этот окрик ничуть не испугал, однако два дня спустя… Но не будем забегать вперед.
Итак, Петр ходил плотничать на верфь Рогге, а в свободное время с явным удовольствием гонял на парусной лодке по каналу или расспрашивал зандамцев в кофейне «Три лебедя». Там-то его и узнал шкипер, бывавший в России. А тем временем еще и цирюльник получил письмо с описанием внешности русского царя, собирающегося в Голландию. Именитые зандамские купцы стали расспрашивать кузнеца. Геррит Кист только отнекивался. Но его жена сказала многозначительно:
— Геррит, я терпеть не могу, когда вы грешите против правды…
После этого слух о царе-плотнике быстро распространился по окрестным селениям, и народ валом повалил в Зандам взглянуть на чудо. Последние сомнения рассеял глашатай, который, ударяя в медный таз, выкрикивал на всех перекрестках распоряжение бургомистров:
— Бургомистры, узнав с прискорбием, что дерзкие мальчишки осмелились бросать камнями и разной дрянью в некоторых знатных иностранных особ, строжайше запрещают это всем и каждому под угрозой наибольшего наказания, которое установлено… Пусть каждый будет предупрежден и остерегается позора и убытков!
Для вспыльчивого, крутонравного царя жизнь в Зандаме после этого сделалась трудновыносимой. Возле домика кузнеца собирались такие толпы любопытных, что бургомистры распорядились поставить караул.