Добровольский бросил на него яростный взгляд и прошипел:
— Лапы убери!
* * *
Полы плаща, избавленного от тяжести в карманах, свободно хлестали на ветру.
Было душно, но Корсакова бил нервный озноб, и он запахнул плащ.
Кортеж, удаляясь, покачивал красными габаритными огоньками.
Добровольский отнесся с равнодушием к отказу Корсакова «спрыснуть сделку шампанским». Но когда Корсаков заявил, что до дома дойдет пешком, от удивления изломил бровь. Пробормотал что-то невнятное и громко приказал водителю затормозить у Храма Христа Спасителя.
Примак пребывал в полном ступоре, его едва хватило, чтобы сунуть на прощанье влажную ладошку.
Вспомнив о рукопожатии Примака, Корсаков вытер ладонь о кожу плаща. Второе пришествие Лене в прок не пошло. Кем был, тем и остался. Пассажиром на откидном сиденье чужого лимузина.
Корсаков, чтобы отвлечься от неприятных мыслей, посмотрел на пенистые султаны фонтанов вокруг храма. Что они символизировали по замыслу автора проекта, наверное, осталось тайной даже для Того, кому был посвящен Храм.
— Зураб, какой креатив! — пробормотал Корсаков.
И зашагал к Гоголевскому.
«Забрать из тайника картины — и на фиг отсюда. Хватит жить идейным бомжом. Пора начинать новую жизнь», — сказал он сам себе.
Глава одиннадцатая
Предчувствие, словно кнутом, подхлестнуло, и Корсаков побежал вверх по Гоголевскому бульвару.
Он свернул в Староконюшенный и замер. Резкая яркая вспышка разорвала ночь, и почти следом за ней глухо грохнул взрыв. Звук долетел от сквота.
— Опаньки! — вздрогнул Корсаков и отступил в тень.
Через несколько секунд из дома выплеснулся разноголосый ор, а из подъездных окон повалил густой черный дым.
В соседних домах одно за другим стали зажигаться окна.
Мимо Корсакова, бухая сапогами, пронесся наряд милиции.
Во двор уже хлынули первые погорельцы. Обитатели сквота в выражениях не стеснялись. Почему-то их гнев обрушился на подбежавших сержантов.
Корсаков уже было шагнул из своего укрытия, чтобы на правах старшего по дому организовать борьбу с пожаром, но передумал. Дверь подъезда выворотили с петель, и стало отчетливо видно, что огонь бушует в подвале. Несомненно, там сработала мина-ловушка.
«Горите в аду!» — мысленно послал Корсаков тем, кто вскрыл его тайник.
Круто развернулся и пошел к Арбату.
А на встречу, как на праздник, валила толпа арбатской тусовки. Привлеченные яркими языками пламени, выстрелившим в небо, неформалы всех мастей бросили насиженные места на парапете у станции «Калининская» и скамейках «у Гоголя» и спешили урвать свою толику от бесплатного шоу.
* * *
Корсаков остановившимся взглядом следил, как кофейный водоворот гоняет по кругу переливающийся пузырек. От бумажного стаканчика поднимался пар с запахом раскисшего картона и жженых кофейных зерен.
«Нет, зря я на папашу Анны грешу. Грозился наш гадюшник поджечь, но это так, сгоряча. Образное выражение, не более того. Не его стиль. Такие мстят жестоко, но точно по адресу. И без лишних световых и шумовых эффектов. Нет, стопроцентно Жук своих ребят подослал».
При мысли, что сделал взрыв мины-сюрприза с подручными Жука, Корсаков невольно поежился.
«Откуда Жук мог узнать о тайнике?» — спросил себя Игорь.
Наиболее вероятный ответ заставил его тяжело вздохнуть.
Раз в год он извлекал картины из тайника «подышать воздухом и солнцем», как хорошая хозяйка «проветривает» шубы. Проделывал он это в глубокой конспирации, по одной принося картины в комнату. Этой весной, улучив момент, когда Влад Лосев на неделю укатил в Питер, Игорь проверил сохранность всех семи картин, что составляли его неприкосновенный капитал. Влад заявился на день раньше срока, и, как сейчас вспомнил Корсаков, мог видеть именно «Знаки».
«Точно, точно! Еще цокал языком, разглядывая переходы белого на снежинках». — Корсаков вновь вздохнул.
Не надо было обладать способностями Холмса, чтобы вычислить, что произошло. Достаточно было знать Жука.
Жук всегда готовился к операции тщательно, как к ограблению банка по-американски. За нахрапистостью действий скрывались сбор всей потребной информации, детальный просчет всех возможных вариантов, подбор и натаскивание исполнителей, согласно разработанному сценарию. И жесткий контроль процесса.
Если Жуковицкий появился на Арбате, чтобы продемонстрировать свой интерес к картинам, о существовании который знали немногие, да и те успели забыть, то это означало только одно: все готово к охоте. Загонщики уже выстроились в цепь, а стрелки встали на номера. Осталось только вспугнуть жертву. Что Жук и сделал.
Проговорился ли Влад кому-нибудь из случайных знакомых, или ему развязала язык красотка, подосланная Жуком, не столь уж важно. Жук имел точную информацию о том, что картины в целости и сохранности находятся где-то поблизости от места жительства Корсакова.
Где находится тайник, в принципе, тоже не являлось тайной за семью печатями. За тот срок, что Корсаков прожил в сквоте, кто-нибудь вполне мог подсмотреть, как он вскрывает стальной шкаф. Жук на информацию денег не жалел, знал, что в ней залог успеха. Что ему стоило прикормить кого-нибудь из соседей? Стольник и бутылка — вот и вся цена.
«Трофимыч!» — вспыхнуло в мозгу.
Корсаков даже не сдержался и застонал.
«Выходит, давно пас меня дед. Сколько он в бомжатнике чалится? Третий год… Вполне вероятно, что подсмотрел. По любопытству, а потом сдал. Или по заданию следил за каждым шагом. Не зря же крутился у подвала. И ночная халтура — чистой воды дурилка. А я, как лох, купился. „Золотая душа, Игорек, ля-ля-ля!“ Если бы не клад, был бы ты сейчас, Игорь, гол, как ощипанный сокол. Но не долго. Жуку мертвый Корсаков нужнее, чем обобранный, но живой. Картины мертвого стоят на порядок дороже».
Он вспомнил страшную кровищу на полу и стенах в особняке. И ни единого трупа.
«А вот это — самое странное. Если Трофимыч дал знать пацанам Жука, что я сорвался с крючка, а они его с горяча замочили… Ну не вынесли же они труп бомжа на руках? Нет, побрезговали бы. Да и крови там было много для одного. Что то не стыкуется».
— Скучаем, гражданин? — раздалось сбоку.
Корсаков оторвал взгляд от стаканчика с кофе. Осмотрелся, словно вынырнул из сна.
Оказалось, стоит у столика уличного кафе на Киевском вокзале. А рядом поигрывает черно-резиновым «демократизатором» худший представитель власти — дегенеративного вида сержантик.
У Корсакова накопился кое-какой опыт общения со властью во всех ее видах и ипостасях. Имелся свой взгляд, тотально отличный от того, что сухомяткой изложен в учебниках, и того, что мусолят профессиональные правозащитники.
Высшие эшелоны власти Корсаков уважал. За то, что гадят в душу по-крупному, но хотя бы заочно. Ну, льготы чернобыльцам отменят, войну начнут, или, спеша на работу в Кремль, на два часа парализуют движение на основных магистралях города. Творят гадости они с детской невинностью богов Олимпа, и даже грешно на них за это обижаться. Верховная власть в России, как климат. Серо, мерзко и беспросветно. Но привыкнуть можно, если водка недорогая.
Среднее звено, мэрского уровня и чуть ниже, случай особый. Она всегда между. Чуть выше грязи и чуть ниже облаков. Это невольно сказывается на стиле работы. Когда сам только что из грязи вылез и ежесекундно боишься, что опять в нее сбросят, да еще сам же отвечаешь за ее вывоз, а на заоблачный Олимп никогда не пустят, (вспомните президентскую кампанию Лужкова), то приходится ходить в кепке, делать неправильные ударения и по любому случаю вспоминать, как работал дворником. Короче, быть своим для черни.
Обратной стороной «народности» является неприкрытое мздоимство. Ибо должности в среднем звене — не государева служба, а кормление. О чадах и домочадцев в первую очередь думает чинуша мэрского уровня, а уж потом о горячих батареях и мусорных баках.
Но и это для русского человека привычно и терпимо, как погода. Плюнет в рожу дэзовская салтычиха, а ты утрись и еще раз в ножки поклонись. Намекнут, что мало дал на лапу, поскреби по сусекам и дай сколько требуется. И пусть тарифы на взятки растут вместе с платой за проезд в автобусе. Не возбухай. Соображать должен, не подмажешь, не поедешь.
Но хуже всего низшее звено власти. Высшая власть тебя, букашку, даже не разглядит с высот своих двухглаво-орлиных. Мэрская тоже лично в тебе особо не нуждается. Из телевизора на тебя в День города поулыбается — и хватит. Но от сатрапчиков низшего звена ты не отвертишься. Они всегда рядом. Свое всегда стребуют, да еще поизмываются всласть.
Потому что сами, големы власти, из грязи слеплены, по ней ежедневно ножками чапкают, в ней живут и в ней и останутся. От того и характер у них поганый и душа затхлая, как шинельный дух.
Корсаков протер глаза и получше рассмотрел сержантика. На рябом лице явственно читался аттестат сельской десятилетки и диплом школы милиции. В уголках губ — минимум год службы в линейном отделе. В глазах — ненависть к «зажравшимся москвичам».
Сержантик тоже составил представление о Корсакове, явно нелицеприятное, потому что сразу же перешел на хамско-пренебрежительный тон, коим низший эшелон власти общается с низшими представителями народа.
— Ты чего тут маячишь, мужик? Спать негде, так я устрою.
Корсаков мысленно прикинул куда улетит фуражка с репообразной головы големчика, если залепить точно в покатый лобик.
Сержант постучал дубинкой по стойке. Столик от ударов задрожал, и кофе выплеснулся из стаканчика.
— Что не ясно, бля? Документы давай!
Корсаков потянулся к карману.
— А представляться, товарищ сержант, уже не надо? — как мог, вежливо спросил он.
— Тебе это надо? — усмехнулся сержант.
— Не очень. Но так положено.
— На «положено» давным давно положено! — Сержант с радостью продемонстрировал, что в армии уже отслужил, свое от дембелей отгреб и «духам» раздал, и значит цену унижению знает и гнобить людей умеет вполне профессионально. — Ты не выеживайся, мужик. Документы давай.
Корсаков выудил из кармана удостоверение международного союза художников.
— Сойдет? — спросил он.
Сержант презрительно скривился.
— Не катит. Тут у нас на вокзале один крендель третий год бомжует. Так у него ксива союза писателей Узбекистана, секция поэзии. Кликуху ему за это дали «Акын».
— Но я действительно художник.
— А выглядишь, как обсос последний. На какой помойке плащик подобрал?
В нагрудном кармане у Корсакова лежал паспорт с пропиской на Кутузовском проспекте, и он решил немного понаглеть.
— Это стиль такой. Чтобы вы знали, мне этот плащ подарил сам Илья Глазунов. Слыхали про такого художника? — с невинным видом поинтересовался Корсаков.
Судя по лицу сержанта, его познания в живописи плотно застряли на классической картинке «Опять двойка». И он поджал губы.
— А рожу тебе кто разрисовал?
Корсаков осторожно погладил себя по скуле.
— С Никасом Сафроновым о колористике поспорили. Зураб Церетели, тот, что Храм Христа построил, — уточнил для сержанта Корсаков, — разнимал. Мужик он здоровый, скульптор, как ни крути. Слегка зацепил, а след остался.
Сержант прищурился. И показал, что тоже не пальцем сделан и кое в чем разбирается.
— А синячок-то утром поставили.
Корсаков вздохнул, напустил на себя мечтательный вид.
— Утром я еще в Гамбурге был. Выставку «Русский ренессанс» с Никасом Сафроновым открывали. А сейчас — вот, дышу воздухом родины.
— И с таким лицом через границу пустили? — с подозрением спросил сержант.
— А почему нет? — Корсаков пожал плечами. — Летели спецрейсом «Газпрома». Все вопросы к Рюмочке Вяхиреву. Да не смотри ты так! Ты, братец, меня не видел, когда я из Нью-Йорка прилетел. Вот это был макияж! Мы там на пару с Володькой Шемякиным, тоже, кстати художник, разбомбили бар «Ангелов Ада». Это байкеры типа наших «Ночных волков», только круче. Устроили им Сталинград, чтобы знали, что такое русские.
История была вполне реальной. Только Корсаков в том погроме не участвовал. Шемякин один справился.
Сержант потянул носом. На это счет Игорь не беспокоился. Если и пахло от него перегаром, то только двухсотлетнего коньяка.
— Документки. В смысле — паспорт. — Сержант дубинкой придвинул к Корсакову книжечку удостоверения.
— Где-то был.
Корсаков озабоченно похлопал себя по карманам, чтобы у мелкой шавки выделилась слюна, и лишь после этого достал паспорт.
Сержант принял его, на лице мелькнула растерянность. Паспорт был в дорогой кожаной обертке. Все странички идеально чистыми.
Этому трюку, купирующему кусательно-глотательный рефлекс у низших представителей власти, Корсакова обучил участковый. По его словам, опытный мент степень законопослушности гражданина вычисляет по внешнему виду паспорта: если замызган и засален, как бы не был одет обладатель, ждать от него уважения к законам не приходится. Надо делать стойку и рыть глубже, обязательно что-нибудь тухлое найдешь.
Сержант развернул паспорт и вдруг дрогнул острым кадыком. Глаза его вылезли из орбит.
У Корсакова душа ушла в пятки; подумалось, что успели дать в розыск.
Но оказалось, что сержант смотрит не на фото в паспорте, а на белый прямоугольник плотной бумаги, который удерживает, прижав пальцем с черным ободком на ногте.
Читать по-английски сержант если и умел, то в пределах курса сельской средней школы. То есть — вообще никак. Но не надо было быть полиглотом, чтобы разобрать, а главное осознать, что значит «Swiss Bank… 1, 250, 000. &».
Сержант сглотнул, с трудом оторвал взгляд от чека.
Сержантик был незаконнорожденной дитятей рыночных отношений. Он привык, что граждане держат в паспортах доллары, рубли, карбованцы и прочие «зайчики» СНГ, как американцы носят мелкие купюры на случай уличного ограбления. Там у них этим промышляют афро-латино-азиатские гопники, а у нас мелкое уличного мздоимство — отхожий промысел милиции. Вот и носят граждане купюры разного достоинства в документах, заранее списав их в расход на поддержание штанов и цвета морды борцов с преступностью.
Все, что находилось в проверяемых паспортах, сержант по определению считал своим. Но человека с чеком на семизначную цифру в непонятной, но явно солидной валюте, он видел впервые.
И показался он ему Черным ангелом, чью гордыню не снесли небеса. По какой-то неведомой причине возник Черный ангел на его, сержанта, «земле», и как с ним обращаться, поди — угадай.
— И… Игорь Алексеевич, а что вы здесь забыли? — упавшим голосом спросил сержант.
Корсаков усилием воли задавил остатки паники и вновь вошел в роль.
— К Никите Михалкову на дачу собрался.
Сержант опустил руку с паспортом.
— Так электрички уже не ходят.
— Это я уже понял. Не Гамбург — это точно.
Сержант протянул ему паспорт.
— Шли бы вы домой, гражданин Корсаков. Не место вам здесь.
Игорь посмотрел на сержанта моржовым глазом Никиты Михалкова и грустно усмехнулся.
— Если бы ты знал, как ты прав, сержант!
Он сунул паспорт в нагрудный карман, запахнул плащ. Взял со стола «стетсон», водрузил на голову.
— Прощай, служивый! — Он мягко похлопал сержанта по лычками на погоне. — Рад был познакомиться. Хоть ты и не сказал, как тебя величать.
— Георгием. — Сержант для пущей солидности добавил: — Георгием Ивановичем Головко.
— Впечатляет, — обронил Корсаков.
Он пошел к подземному переходу, чувствуя на спине взгляд сержантика.
* * *
Ноги сами несли Корсакова по Дорогомиловской, а в голове свербило, как мигрень, «домой».
«Эх, сержант, сержант! — подумал Корсаков, закуривая на ходу. — Знал бы ты, как по сердцу ты мне саданул. „Домой“! Хорошо, когда твой дом — арбатский бомжатник. Гори он синим пламенем! А если есть дом. Нормальный человеческий дом. И живут в нем дорогие тебе люди. Только нельзя тебе туда. Проклят ты и забыт. Как тебе такое? Товарищ сержант Головко, Георгий Иванович?»