– А ты не смейся! Может быть, твой Эдик решил избавиться от Олега, когда тот поведал ему свою тайну.
– Ну да! Хованин побывал в «сумеречной зоне», у него открылся третий глаз...
– Прекрати!
– Дай закончить мысль, – хохоча, продолжил сыщик. – Без третьего глаза под землей ничего не разглядишь! Поэтому Олег не сразу нашел путь к сокровищам. Зато после «сумеречной зоны» он добрался-таки до золота гномов и троллей. Все ясно! Одна неувязочка вкралась в твою новую версию, восхитительная Ева: это двойное убийство, совершенное Проскуровым на почве ревности. Разве не ты отстаивала такой чудненький вариант? И вообще, определись, пожалуйста, с чем и кем мы имеем дело: с сокровищами эльфов и фей, королем Артуром, Египетским лабиринтом или московским ревнивцем Эдуардом? А то у меня такая каша в голове!
– Расхлебывай свою кашу без моей помощи. Умник!
Она обиженно замолчала, не поддаваясь на провокации со стороны Смирнова, занялась книгами. Новая идея увлекла ее полностью. Так глубоко нырять в воображаемый мир могла только Ева.
Всеслав отправился на кухню готовить ужин. При всей абсурдности высказанного Евой предположения что-то из разговора зацепилось в сознании, беспокоило.
– Но почему Симонов монастырь? – бормотал он, нарезая мясо и картофель для жаркого. – С кем Хованин там встречался? Зачем? Ладно, допустим, Эдик ни при чем... Ревность, это так глупо! Но ведь кто-то убил Олега? Причем после исчезновения Наны. Совпадений не бывает... тогда что же получается? Ни черта не получается, господин сыщик!
Он едва не порезался, выругался и бросил нож. Придется, как ни крути, побеседовать с матерью Хованина. Может быть, она замечала что-нибудь, несвойственное обычному поведению ее сына? Об убийстве намекать не следует, просто расспросить о том, как Олег жил последний год, после записи в клубной книге о встрече у монастыря. Состоялась ли она, та встреча? Кстати, два номера из клубной книги так и остались неустановленными. Надо идти, узнавать.
Смирнов включил духовку и поставил туда жаркое. Хотелось выпить. Противоречивые мысли метались в уме, как в птицы в клетке. Что-то сдерживало их свободный полет, заставляло натыкаться на прочные, крепкие прутья, не выпускало.
Ева появилась в кухне, как вихрь, пошарила по полкам, в холодильнике. Капризно надула губки:
– Есть нечего?
– Сделать тебе бутерброд? Чайник я поставлю.
– Я бы съела горяченького! Мясо еще не готово?
– Пока нет. В духовке.
– Пить будем?
– С горя, что ли? – поморщился сыщик. – Рано. Мы еще поборемся, побарахтаемся. Подумаешь, какая неразрешимая задача! Нана Проскурова пропала не в пустыне Сахара и не в джунглях Амазонки. Велика Москва, но не больше земного шара. Людей на дрейфующих льдинах находят и на необитаемых островах, не то что в городе и окрестностях. Здесь без следа не затеряешься, как ни старайся! Вопрос только в том, кто и каким способом ищет.
– Полагаешь, она жива? – хмыкнула Ева.
– Надеюсь. Убийцу Хованина я тоже вычислю. Главное – понять его мотивацию. Какую цель он преследовал, убирая Олега? Избавлялся от свидетеля? От соперника? Какую опасность представлял для него инженер Хованин? Стоит мне уловить его флюиды, проникнуть в его суть... и он мой!
– Ты оптимист, Смирнов, – Ева села рядом, взъерошила его волосы. – Правильно. Послу-у-ушай... меня, кажется, осенило! Лабиринт состоит из спиралевидно закрученных линий с центром в середине, у него есть надземная и подземная части... Так это же и есть Москва! Посмотри на карту.
В кухне над мягким диванчиком Смирнов поместил на стену огромную подробную карту столицы, недавно купленную в ВВЦ на выставке полиграфической продукции. Он давно мечтал иметь именно такую. Ева с торжествующим видом тыкала в карту пальцем и взывала к ассоциативному мышлению Смирнова.
– На что это похоже, по-твоему? Центр, окруженный Бульварным кольцом, затем Садовым, а вот и Московская кольцевая. Ты гляди, гляди!
– О боже, Ева! Опять за свое! Когда ты отучишься от привычки совмещать несовместимое и притягивать за уши факты, которые не стыкуются? – не разделил ее восторга Всеслав.
Но она не слушала.
– Подземная Москва тоже может выглядеть как лабиринт, просто этого никто не видит. Подробной карты подземелий не существует...
Ева вскочила и ходила по кухне кругами, бормоча что-то себе под нос. В ее уме происходила напряженная работа.
– А вход – в Симоновом монастыре! – заявила она, остановившись и глядя на Смирнова в упор. – Почему бы и нет? Там строили завод «Динамо», копали землю, все перепуталось, да и на территорию цехов просто так не проникнешь. Хованин – инженер по подземным коммуникациям. Кто-то из строителей мог поделиться с ним информацией про обнаруженную кладку или колодец. Заводскому руководству не до археологических изысканий, не до исторических ценностей! Велели засыпать, и дело с концом. Любая подобная шумиха в прессе, в обществе для них смерти подобна...
– Остынь, дорогая. – Славка обнял ее за плечи, усадил на диван. – Давай лучше выпьем водки. Чтобы освободить зажатое в тисках условностей подсознание.
Ева не почувствовала в его словах подвоха, потому что витала в своих фантазиях.
– Давай, – кивнула она. – Какие у тебя планы на завтра?
– На завод «Динамо» я не поеду, если ты это имеешь в виду.
Звонок телефона помешал ей разразиться возмущенной тирадой. Пока Смирнов разговаривал, она решила, что встретится со строителями сама. В Симоновом монастыре ведутся реставрационные работы, так что собеседник найдется. Все складывается как нельзя лучше.
– Звонил Вятич, – прервал ее раздумья сыщик. – После моего ухода он проникся сочувствием к убитому инженеру, вспоминал прошлое, просматривал старые ежедневники и наткнулся на один фактик. Около двух лет тому назад ему звонил по рекомендации какой-то человек, просил проконсультировать его по поводу старинного чертежа, доставшегося ему от родственника. Мужчина приходил, приносил чертеж, утверждая, что на нем изображена часть монастырских подземелий.
– А чего он хотел от Вятича?
– Подтверждения принадлежности подземелий Симонову монастырю! Виктор Эммануилович изучил тот план, но точного ответа дать не смог. Мужчина оставил ему свой телефон, а старик-педант его записал наряду с прочими и только что продиктовал мне номер.
– Дай посмотреть!
Ева выхватила у Всеслава бумажку. Она не поверила глазам: на листке из блокнота был написан тот же номер, что и в книге клуба «Ахеронт» – один из двух неустановленных.
– О-о! Мы на правильном пути. А как тот человек выглядел?
– Профессор смог обрисовать его весьма приблизительно, – вздохнул Смирнов. – Слава богу, он не страдает склерозом. Но даже при его памяти описание слишком скупое. Мужчина выглядел прилично, зрелого возраста: лет этак пятидесяти. Принесенную бумагу с планом подземных галерей он оставить отказался, назвал ее семейной реликвией.
– Что Вятич сказал о чертеже?
– Ничего особенного. Какая-то примитивно выполненная схема коридоров или подвалов, старика это не впечатлило. Ерунда! Он говорит, что раньше было принято распространять среди искателей приключений и кладов разные подделки под старинные карты подземелий. Люди так разыгрывали друг друга. Профессор не придал значения тому чертежу, но потом, когда Олег Хованин начал расспрашивать о подземельях именно Симонова монастыря, Виктор Эммануилович вспомнил о плане и дал инженеру телефон того посетителя.
* * *
Рябинки – Москва. Полгода тому назад
В машине Феодора молчала, придумывая, как бы заговорить с Ильей о странностях дома, хозяйкой которого она стала.
Водитель сосредоточился на дороге: приходилось ехать по разъезженной грунтовке с глубокими колеями, полными жидкой грязи. Когда выбрались на трассу, джип без помех покатил к Москве.
– На «мерсе» застряли бы, – заметил Илья.
– Сколько ты уже работаешь у Корнеевых? – спросила Феодора, начиная осторожную разведку.
– Меня нанял Владимир Петрович, – полуобернулся к ней шофер. – Чуть больше года назад, когда дом еще достраивали. Раньше он не думал за город перебираться, жил в Москве с родителями. Рябинки были дачным вариантом. Потом Владимир Петрович передумал, решил в Рябинках обосноваться. Ничего домик, просторный, с удобствами, с финской баней, с мини-бассейном. Вокруг лес, сосны, березы, воздух чистый, аж звенит. Красота! Я о таком и не мечтаю.
– Почему же?
– Да вы что, Феодора Евграфовна? – хохотнул Илья. – Мне за десять лет даже на один этаж не заработать. Эти хоромы больших денег стоят. Словно вы не знаете!
Феодора знала, но умышленно втягивала водителя в разговор. Вдруг сболтнет что-то важное?
– А что, дом долго строился?
– Вообще-то, как я понял, его достраивали, перестраивали, какие-то дополнительные коммуникации проводили. Я особо не интересовался, Корнеевы – люди скрытные, не любят подпускать чужих к своей личной жизни. – Он опомнился, виновато покосился на Феодору. – Извините! Это не мое дело.
– Нет уж, – засмеялась она. – Продолжай, раз начал. Твои откровения останутся между нами. Я ведь в семье Корнеевых человек новый, еще не освоилась. Хочу разобраться, как у них все заведено. Из Владимира лишнего слова не вытянешь, о Матильде и говорить нечего. Получается, ты мой единственный собеседник, не считая охранника.
Илья вынужден был признать ее правоту, но язык прикусил, на вопросы отвечал осторожно, обдумывая каждую фразу. Платили ему хорошо, работой не обременяли, жаль было бы потерять такое место.
– Матильду тоже сам Владимир Петрович нанимал? – спросила Феодора.
– Да. Раньше в Рябинках была другая домработница. Она варила еду рабочим, следила за порядком, убирала. Но в начале лета ее уволили без всяких объяснений, и появилась Матильда. Не понимаю, как хозяин с ней ладит... я еле научился показывать на пальцах, что от нее требуется. А Матильда понимает его по губам, только нужно говорить медленно.
– Странно. Я никогда не могу от нее добиться толку! – воскликнула Феодора. – Складывается впечатление, что она просто прикидывается.
– И мне иногда так кажется, – кивнул водитель.
За разговором время пролетело незаметно, и джип въехал во двор дома, где проживали Рябовы.
– Можешь быть свободен, Илья, – сказала Феодора. – Дня через два я тебе позвоню.
Задумчиво она поднялась по лестнице, позвонила в знакомую с детства дверь. Обивку неплохо бы сменить, ручку да и замки.
– Дочка! – ахнула мать, пропуская ее в прихожую. – У вас с Владимиром все хорошо?
«Мама не верит в наше семейное счастье, – подумала госпожа Корнеева. – И правильно делает. Материнское сердце – вещун».
– А где отец? – вместо ответа спросила она.
– Спит. Прихворнул немного.
– Я поживу у вас денек.
– Конечно! Это же твой дом... – побледнела мать. – Живи сколько захочешь.
У нее на языке вертелись вопросы, которых она не посмела задать.
Они сели на кухне пить чай, разговаривать. Матери было в диковинку, что Феодора приехала не на час или два, как обычно; что она не молчит, погрузившись в свои мысли, не язвит по поводу отца и его любви к крепким напиткам.
– Грустная ты нынче, дочка, – подперев щеку рукой, вздохнула Рябова.
– Это пройдет.
Утром следующего дня Феодора позвонила свекру. Тот непритворно обрадовался, пригласил ее на прогулку по весеннему городу. Они исколесили центр, любовались с разных точек видами на Кремль, на его величественные, увенчанные золотыми шапками соборы, на остроконечные башни, на мутные воды реки, переброшенные с берега на берег каменные мосты.
– Хорошо-то как! – вдыхая сырой прохладный воздух, восхищался Петр Данилович. – А мы, русские, так и остались в душе язычниками. Молимся, воюем и любим с непонятной европейцам одержимостью, ожесточенным самопожертвованием. Христианство не смогло вытравить из нас духа диких кочевников, скифов. Как это все сочетается? Схима, аскетизм, ладанный дым, блистающие иконостасы, широта души, жажда простора, свободы, гусарская какая-то бесшабашность, фатализм и безрассудство. А? Что скажешь, любезная Феодора?
– Рядом с вами я чувствую себя женщиной, – неожиданно призналась она, засмеялась. – Незнакомое ощущение!
Господин Корнеев отвез ее в «Разгуляй» обедать. Затем Феодора позволила ему проводить себя домой, к родителям. У подъезда они попрощалась. Похолодало, на небо набежали тучи, дыхание белыми облачками слетало с губ. Корнеев поцеловал ей руку. Завитки волос на висках Феодоры, ее изогнутые брови показались ему умопомрачительно прекрасными.
Усмиряя бушующий в груди пожар, Петр Данилович пошел к машине. Он боролся с желанием оглянуться и все-таки не выдержал, повернул голову. Невестка почти скрылась за дверями парадного. Мелькнувший край ее светлого пальто заставил господина Корнеева содрогнуться. Такого он за собой не замечал ни в горячей молодости, ни в полнокровной зрелости. И ведь нет в Феодоре ничего особенного – расчетливая, прожженная интриганка, из корысти соблазнившая недалекого Владимира. Всего-то! А сердчишко стучит, как сумасшедшее, гоняет кровь по увядающим жилам, пробуждает желание, которое, казалось, почило навеки. Чертовщина...
– Вдруг это и есть любовь? – прошептал господин Корнеев, сидя в роскошном кожаном салоне своего автомобиля, стараясь унять горячечную дрожь. – Только любовь не судит, не рассуждает и не ставит условий. Только она отдается без оглядки, без мыслей о прошлом и будущем, не нуждаясь ни в каких дополнениях. Ибо она несет в себе все!
Он сидел, уставившись на дверь подъезда, которая закрылась за Феодорой, не в силах отвести взгляд. Он! Который уже перевернул последнюю страницу любовной повести своей жизни и поставил на этом точку. Оказывается, рано.
«Неужели я сподобился испытать на закате дней этот несравненный восторг, вдохновляющий поэтов? – подумал господин Корнеев. – Видно, он записан на скрижалях судьбы – моей и ее. С провидением не спорят, ему покоряются. Ради нашей встречи я выжил тогда, в горах! Все предопределено... О чем я думаю? – с ужасом оборвал себя Петр Данилович. – Ведь это жена моего родного, единственного сына! Как я смею? Сам дьявол не придумал бы лучшего поворота!»
Глава 15
Москва. Октябрь
Эдуард Проскуров перестал спать по ночам. Закрывай глаза, не закрывай – результат один и тот же. Почему такое происходит именно с ним? Может, сие есть кара господня за то, что он воевал, а значит, убивал? Или за торговлю оружием? Не богоугодное это дело – продавать игрушки, которые отнимают жизнь у тебе подобных. Но почему же тогда Бог позволяет вершиться несправедливости и злу? Почему не сотрет с лица земли страдания и боль, не усмирит агрессию в людских сердцах, не наполнит их любовью?
«Не по своему уму вопросы задаешь, солдат», – отвечал внутренний голос.
– Я больше не солдат! – возражал господин Проскуров. – Я торговец.
«Ха-ха-ха! – смеялся невидимый оппонент. – Забавный ты парень, Эдик! Отчего же не торгуешь коврами, например, или посудой? Не хлеб ты стал продавать, не лекарства, не одежду, не прочие атрибуты мирной жизни. На прилавках твоих магазинов лежат ножи, ружья, крючки и капканы. Какая разница, на кого идет охота – на людей или на братьев наших меньших?»
– Я свои грехи отмолил, – твердил бывший солдат.
«Не тебе это решать!» – эхом отозвался голос.