Бухгалтерша вздохнула, со стоном выпрямилась. Поясница ее была обвязана шерстяным платком.
– Спасибо, – сказала Феодора и торопливо вышла.
Перед зданием сельсовета зеленела поросшая молодой крапивой клумба. Сквозь уложенный вокруг нее кое-как асфальт пробивалась трава. Феодора вздохнула, пошла по направлению, указанному седой дамой.
Деревянная пятистенка бывшего директора, крытая новенькими листами жести, оказалась пятым по счету домиком, окруженным старыми яблонями и грушами, на левой стороне улицы. Вдоль забора росла нерасчищенная смородина, в кустах возился старик в ватнике и кирзовых сапогах.
– Николай Емельяныч? – поздоровавшись, окликнула его Феодора.
– Ну, я.
– Мне дали ваш адрес в сельсовете, – сказала она. – Вы когда-то создавали отряды следопытов?
Старик выпрямился, положил секатор в карман ватника и подошел ближе.
– Было такое дело.
– Можно с вами поговорить?
Он пригласил гостью в холодную горницу, предложил сесть.
– Я летом не топлю, дрова экономлю, – оправдывался он, ощущая неловкость за свой неприкаянный быт. – Но чаек сейчас поставлю, согреемся. И самогоночка у меня есть. Хотите?
Феодора вежливо отказалась. Старик, кряхтя, подбросил в почерневшую печь пару поленьев.
– Печку вот побелить бы надо, – жаловался он. – Сад привести в порядок, огород обработать. Да здоровье не позволяет. Мне уже за восемьдесят, суставы болят, спина ноет. А лекарства-то нынче недешевы, вот и спасаюсь самогонкой – она у меня и для внутреннего, и для наружного применения.
Закопченный чайник закипал медленно, и Феодора принялась расспрашивать Николая Емельяныча о прошлом, об истории Рябинок, исподволь подбираясь к занимавшему ее факту. Старик охотно вспоминал ребят-следопытов, походы, раскопки и прочие приключения.
– Мальчишек нельзя без присмотра оставлять! Им наставник требуется, дело увлекательное, романтика, тогда они ни к водке, ни к наркоте не потянутся. А сейчас ребятишки никому не нужны, даже собственным родителям.
Бывший предводитель следопытов показывал гостье источенные временем наконечники стрел, пряжки, детали конской сбруи.
– Татарские, – объяснял он. – Со времен нашествия Девлет-Гирея в нашей земле остались. Мы с ребятами много подобных вещиц откапывали, в музей сдавать возили.
У Феодоры крутился на языке вопрос о сыне Николая Емельяныча – чего ж, мол, он своего парня недосмотрел? – но она сдержалась, промолчала. Есть категория людей, которые любят учить других, вместо того чтобы улаживать свои собственные проблемы. Потому они и выбирают профессию педагога.
– Я недавно живу в Рябинках, – сказала Феодора. – У нас с мужем дом на холме, у леса. Говорят, при строительстве, когда рыли котлован под фундамент, наткнулись на старинную кладку. Что это могло бы быть?
Старик подумал, пожевал губами. Щетина на его квадратном подбородке уже совершенно побелела, походила на изморозь. Белые волосы были подстрижены ежиком.
– Леший холм, так его исстари называли, – вздохнул он. – Худое место для дома выбрали.
– Почему худое?
– Лешие его облюбовали, там у них под землей свои хоромы. Когда я пацаненком бегал, ребятишки деревенские, да и взрослые, вкруг холма ни ягод, ни орехов не собирали – боялись. Там орешник рос – загляденье! А рвать не моги. Если на тебя леший рассердится – несдобровать: или в речке утонешь, или в избе угоришь, или хворь какая прицепится. Так наши деды думали, передавали из уст в уста.
– Вы в это верите? – усмехнулась Феодора.
– Дитём верил, а когда вырос, стал интересоваться, расспрашивать всех, что за Леший холм такой. Оказалось, не простое местечко, в давние времена там какие-то палаты стояли. Я сам в Москву ездил, по библиотекам ходил, по архивам, выяснил – те палаты принадлежали опричнику, потом они сгорели. А место было до того, или после, вотчиной Стрешневых. Точно уже и не припомню.
– Кто такие Стрешневы?
– Один из Стрешневых приходился тестем царю Михаилу Федоровичу, он заведовал чуть ли не Приказом золотых дел. Так что на месте сгоревших палат построили новые, и были под ними глубокие подвалы, до шести метров, а из тех подвалов вел ход в нижние подземелья. Но и это строение сгорело, разрушилось, потому как бояре с лешими не договорились. С тех пор холм орешником порос, деревьями, настоящий лес вокруг поднялся. А теперь вы на нем решили дом соорудить и поселиться.
– Чепуха! – возмущенно воскликнула Феодора. – Неужели вы серьезно... про леших? Это же смешно!
– Как вам живется в этом доме? – хитро прищурился Николай Емельяныч.
Феодора молча опустила глаза.
– То-то! – поднял он вверх указательный палец. – Не зря же вы ко мне пришли? Век тому назад никто в Рябинках не считал слухи о Лешем холме чепухой. Там дорога мимо проходит, так по ней днем боялись ездить, не то что ночью. Крюк делали в два километра, чтоб дурное место обогнуть.
Мурашки страха побежали по телу Феодоры. Она вспомнила, что и теперь мало кто проезжает мимо корнеевского поместья, расположенного в стороне от деревни, особняком.
– Почему же? – ощущая образовавшийся в горле комок, выдавила она.
– Когда лешие под землей гульбище устраивали, жуткие звуки вокруг холма были слышны – стоны, завывания разные, плач и смех, вопли, бормотание. Боязно становилось одинокому путнику или ездоку, да и компания не спасала. Страх заразителен, быстро передается от человека к человеку.
– Что ж, прямо-таки завывания из-под земли раздавались? Вы сами слышали?
– Самому не приходилось, слава богу, – мелко перекрестился старик. – Люди рассказывали, они зря врать не будут. – Он помялся. – Перед войной, в сороковом году, такая оказия случилась: председателю колхоза вся эта нечистая сила надоела, вызвал он из райцентра милицию, послал туда разбираться. Оказалось, что кто-то у подножия Лешего холма ход проделал внутрь, в подземелье, значит, замаскировал его и устроил молельню. Секта какая-то, раскольники или хлысты, я в религиозных течениях не знаток. Открыто они исповедовать свою веру не могли, вот и нашли пристанище в подвалах бывших палат. Тогда их разогнали, ход засыпали, чтоб другим неповадно было, и все.
– Выходит, лешие тут ни при чем, – вздохнула с облегчением Феодора. – Шутите вы со мной, Николай Емельяныч! А я уже почти поверила.
– В каждой шутке есть доля истины, – улыбнулся бывший директор школы. – Странное место вы для своего дома выбрали. Я бы сказал, зловещее! Как это принято нынче называть, с плохой энергетикой. Ведь неспроста там пожары случались, и пришло оно в запустение не без причины...
– И хлысты его облюбовали благодаря худой славе, – продолжила Феодора. – Так?
– Похоже.
– А теперь мы поселились!
Старик развел руками,
– О вас пока судить не могу. Рано! Время покажет.
* * *
Москва. Октябрь
– Давай я поговорю с матерью Хованина, – предложила Ева. – У меня это лучше получится.
Они со Славкой прогуливались в больничном дворике.
– Я Эдика не предупредил.
– И не надо. В его интересах тебя путать и держать в неведении.
– Думаю, ты все-таки ошибаешься, – возразил Смирнов. – Чем он тебе не приглянулся? Тем, что оружием торгует?
– Отчасти.
– Это ведь только бизнес!
– Род бизнеса тоже характеризует человека. Хотя ты прав, я предвзято отношусь к Проскурову. Наверное, он напоминает мне бывшего мужа.
– Вот так так! Интересно, что между ними общего?
– Подход к женщинам, – угрюмо сказала Ева. – Почему Проскуров долго не женился, перебирал? Он искал идеальную жену – скромную, строгую, умную, с высшим образованием, порядочную, неприступную, хорошо воспитанную, из добродетельной семьи, красивую, молодую, девственную. Еще перечислять?
– Считаешь, правильно жениться с бухты-барахты, как я на Жанне когда-то? – не согласился Смирнов. – Не успел опериться, погоны получить, как обзавелся законной супругой. Потом после недолгого счастья – разочарование, развод, пустота в душе.
– Я не о правильности, я – о любви! – горячо произнесла Ева. – Человек не должен выбирать возлюбленную или возлюбленного: это не покупка машины в автосалоне. Это чувство! Увидел женщину, и сердце дрогнуло, хотя ты о ней еще ничегошеньки не знаешь. И нет у нее ни достоинств, ни недостатков – она твоя спутница, со всеми ее особенностями.
– У Эдика так и было. Увидел Нану – влюбился.
– Он не Нану увидел – он ее фигуру стройную увидел, черные косы, скромную манеру одеваться, молодость, неиспорченность. И убедил себя, что всю жизнь о такой мечтал! Как же! Венчание в Грузии, в национальном костюме, в монастыре в горах, первая брачная ночь в старинной сакле... сказка! Но ведь это всего лишь декорации, дорогой. А жизнь – нечто другое, и на фоне романтических пейзажей порой происходят жестокие, циничные вещи.
– Не понял, – удивился сыщик. – Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю, я рассуждаю. Ты когда рыбку идешь ловить, что на крючок цепляешь?
– Приманку...
– Червячка! – воскликнула Ева. – И какая у тебя при этом цель? Голодного карасика накормить? Вовсе нет! Ты хочешь, чтобы рыбка на червячка клюнула. Тут-то ты ее и вытащишь, чтобы самому съесть.
– Погоди-ка, – остановил ее Всеслав. – Полагаешь, Нана вышла замуж по расчету, из-за денег? А теперь с ее согласия или по разработанному ею самой плану ее друг или жених с Кавказа вымогает у Проскурова выкуп за якобы похищенную жену? Абсурд! Тем более что денег пока не требовали. Чего тянуть-то?
– Значит, им нужно другое, – не растерялась Ева. – Только не надо мне напоминать, что я подозревала Эдуарда в двойном убийстве на почве ревности. Я сама прекрасно все помню и еще не отказалась от такого варианта. У меня просто появилась новая версия! Могу я выдвинуть свежую гипотезу?
– Которая вытекает из отсутствия у тебя симпатии к Проскурову?
– Ничего подобного! Нельзя в сыске опираться только на одно предположение, ты же сам учил меня.
– Почему, по-твоему, убили Олега? Он мешал осуществлению плана Наны и ее сообщника?
– Не исключено. Возможно, он сам являлся сообщником! Не забывай, Нана и Олег были знакомы, тогда как Проскуров уверяет нас в обратном. Этому есть два объяснения. Если он убил их, то логично скрывать факт их знакомства, а если его жена и двоюродный брат сговорились, то Эдуард действительно думает, что они не знают друг друга. Им было невыгодно раскрывать карты.
– Интересно...
– Нана вполне могла убрать сообщника, когда основная часть плана была выполнена. Чтобы не делиться деньгами!
– Тебя послушать, так Нана – не застенчивая и неопытная девушка, а настоящий монстр. Где же та несчастная жертва ревнивого мужа в лице Проскурова, какой ты ее считала?
Ева пропустила его выпад мимо ушей.
– Думаешь, монстр обязательно должен быть поросшим длинной шерстью и с торчащими из оскаленной пасти клыками? Почему бы ему не иметь пленительного девичьего обличия?
– Ты кидаешься в крайности, – сказал Смирнов. – То у тебя Нана – жертва, то чуть ли не главный злодей. Где же твоя последовательность, дорогая Ева? Зачем Нане вымогать у супруга деньги, когда она и так могла пользоваться ими? И как в эту страшную историю вписывается план подземелий и запрятанные в них сокровища?
– Ладно, ты прав. Моя новая версия, пожалуй, слишком экстравагантна! Девушка с косичками не годится на роль убийцы. А о сокровищах я подумаю. Так кто пойдет к Хованиной, ты или я? Скоро в больнице начнется обед, потом тихий час.
– Иди ты! – решительно тряхнул головой сыщик.
Она скрылась за дверями кардиологического корпуса, а Всеслав вернулся к мысли, осенившей его во время беседы с Проскуровым. Пожалуй, стоит поработать в этом направлении.
Глава 19
Москва. Четыре месяца тому назад
Петр Данилович Корнеев наблюдал, как угасает его жена, с горечью и раздражением.
– Ты убиваешь себя, Саша! – тщетно взывал он к ее рассудку. – Рождение Владимира принесло нам когда-то много радости, но сын давно вырос. Он больше не твой Володенька, он взрослый мужчина и волен распоряжаться своей жизнью так, как умеет.
– Я вложила в него всю душу, все силы и не смогла уберечь, научить мудрости. Он исковеркал свою судьбу. Он погибнет, Петя! Эта хищница сожрет его, как голодная щука зазевавшегося карася.
Господин Корнеев поморщился.
– Наш сын далеко не ангел, вряд ли он запросто стал бы добычей хищника. От чего ты пыталась его уберечь? От него самого? Задача не только неблагодарная, но и невыполнимая.
Александра Гавриловна горестно вздыхала, ее глаза наполнялись слезами.
– Почему он женился на этой... Феодоре? Одно имечко чего стоит!
– Имя как имя. А вот причина женитьбы Владимира на Феодоре Евграфовне мне, признаться, тоже не дает покоя.
– Она еще и Евграфовна! – простонала больная. – Мальчик влюбился, она соблазнила его, приворожила, околдовала. Да как присушила-то к себе! Молитвы матушки Параскевы и те не помогли! Какие ужасные люди эти Рябовы, вульгарные, беспардонные, а тесть – чистый алкоголик. Дочка вся в них удалась...
Губы Александры Гавриловны посинели, она начала задыхаться. Корнеев кликнул сиделку. Та сделала укол, неодобрительно покосилась на него – больной необходим покой, а он сидит у постели, тревожит человека своими разговорами. Но за те деньги, которые ей платили, сиделка предпочитала помалкивать. Тем более что и пациентка попалась весьма неуравновешенная, нервная, лежать не желает, все требует к себе мужа. Пусть как хотят, так между собой и разбираются. Дело сиделки – качественный уход за больным: вовремя лекарство подать, накормить, белье поменять, укольчик сделать.
Она удалилась, и Александра Гавриловна с мольбой уставилась на супруга. Сделай, дескать, что-нибудь, Петя! Ты же можешь!
– Чем тебе Рябовы не угодили? – отводил глаза в сторону Корнеев. – Ты их со дня свадьбы ни разу не видела. Они к нам не лезут, чувствуют, что не ко двору пришлись.
Но никакие увещевания не успокаивали Александру Гавриловну, и муж решил больше не препираться с ней. Бесполезно! Он заходил в ее комнату, садился на край кровати, брал больную за руку и молчал. Прошлая его жизнь, связанная с умирающей женой, уходила, отрывалась, как плохо привязанная лодка, и уплывала в туманные, неизведанные дали. А он оставался на берегу... и не стремился вслед за ней. Появление Феодоры перевернуло его представление о самом себе как о пожилом, утомленном перипетиями судьбы мужчине, остывшем, скучном и занудном.
Образ невестки, с ее греческим профилем, развитыми формами и плавными движениями, неотступно сопровождал Петра Даниловича повсюду. Даже когда он входил к больной супруге, образ Феодоры не желал оставаться за дверью. И господин Корнеев приносил его с собой. Он на личном примере убедился в верности утверждения: любви все возрасты покорны.
«Я что, полюбил жену собственного сына? – бестрепетно спрашивал он себя. И так же бестрепетно отвечал: – Да, я люблю ее! Люблю Феодору».
И только на второй вопрос, непременно следовавший за первым, ответа у Корнеева не было. Что же будет дальше? Как развязать этот сложный, крепкий узел?
Доктора не скрывали, сколько осталось жить Александре Гавриловне – месяц. Если она не будет изводить себя слезами и нервными припадками. Когда Владимир не приезжал, она требовала звонить ему чуть ли не каждый час. А когда он являлся, не могла сдержаться и приставала с мольбами бросить ненавистную Феодору. Сын упрямо отказывался дать матери такое обещание.
Господин Корнеев присматривался к Владимиру, силился разгадать его внутренний мир, мотивы его поступков. И в то же время стремился надежно спрятать свои мысли по поводу Феодоры. Он и раньше недолюбливал дом в Рябинках, а теперь дал себе слово ни при каких обстоятельствах не появляться там.
– Тебе стоило бы увеличить штат обслуги, – как бы невзначай сказал он Владимиру.
– Зачем? – вяло удивился тот. – Наши потребности не так велики, и Матильда вполне справляется с домашним хозяйством. Один водитель и охранник, которые при случае подменяют друг друга, разве этого не достаточно для двоих?