* * *
Москва. Октябрь
Проскурову опять позвонил неизвестный, предупредил, что если тот будет вести себя неправильно, отправится вслед за братом. Все!
– Соглашаться на встречу, если предложат? – спросил Эдик, закуривая. – Черт, я же бросил! – Он смял недокуренную сигарету в пепельнице, взялся за стакан с пивом, сделал глоток, поморщился. – Горькое!
– Нервничаешь?
– А ты бы как себя вел? – вскинулся Проскуров. – Если бы твоя жена была в опасности?
Они со Смирновым сидели в баре «Червовый король», разговаривали. Сыщик заказал безалкогольное пиво, а бывший сослуживец – настоящее, немецкое. Ни тот, ни другой не пили крепких напитков.
– Знаешь, что меня удивляет? – растянул губы в улыбке Всеслав. – Брат у тебя увлекался подземными путешествиями, а ты ни разу с ним не попросился. Неужели совсем неинтересно?
– Совсем, – буркнул Проскуров. – Идиотская забава! Темень, вонища, грязь... Меня от подземелий воротит. Помнишь, нас обучали передвигаться по городским коллекторам и тоннелям, кабели различать, какой куда ведет, подключаться к линиям связи, обесточивать объекты? Поверхностно обучали, но мне хватило, чтобы зарок себе дать: под землю – ни ногой. Не мое это! Кто-то не любит с парашютом прыгать, а я – под землю спускаться. Словно живым в могилу лезешь! От такого развлечения крышу сорвет, оглянуться не успеешь.
– И Олег тебя с собой не звал?
Эдуард поднял глаза, прищурился.
– К чему ты клонишь? Говори без обиняков. Какие недомолвки могут быть между старыми товарищами?
– Да ни к чему, это я так, болтаю.
Проскуров снова потянулся за сигаретой, опомнился, чертыхнулся. Спросил:
– Ты запись прослушал?
– Ага. Только мало что понял. Туманные намеки вместо ясности.
– Глупо все. И страшно, как в кошмарном сне! Хочешь проснуться, а не получается. Хреново мне. Ох и хреново!
– А денег Олег у тебя просил?
– Нет! Он гордый был. Да и привык по одежке протягивать ножки. Человек скромных запросов. Ты почему блуждаешь вокруг да около? – не выдержал Проскуров. – Я про встречу спросил. Соглашаться или нет?
– Выбор есть?
– По телефону они говорить отказались – значит, не оставили мне выбора.
– Ты подозреваешь кого-нибудь?
Эдик угрюмо покачал головой.
– Извращенцев хватает. Они Нану не убьют, когда деньги получат?
Теперь сыщик развел руками. Откуда ему знать?
– Скажи хоть что-то! – взмолился Проскуров. – Не молчи.
– Начистоту? – Всеслав сделал глоток пива, оттягивая миг откровения. – Изволь! Ты сам просил. Я давно занимаюсь сыском, Эдик, и здорово поднаторел в этом непростом деле. У меня выработалось чутье, как у солдата, который долго воевал. Не мне тебе объяснять, какого рода это чутье – словно знаешь, куда снаряд попадет, откуда пуля вылетит, где мина заложена. Без этого чутья солдату не выжить.
– И что оно тебе подсказывает сейчас?
– А то и подсказывает, что странная история произошла с твоей женой, Эдуард. Непохожая на похищение! Иначе бы все развивалось, будь Нана заложницей. И звонки были бы не такими, и требования бы уже предъявили. Вымогатели отлично понимают, что чем дольше они держат заложника, тем больше рискуют. Жертва может запомнить голоса, внешность тюремщиков, сильно заболеть на почве стресса, как-нибудь освободиться... Мало ли в жизни непредвиденных обстоятельств? А в нашем случае злоумышленники, вместо того чтобы принудить тебя заплатить или сделать иной нужный для них шаг, убивают твоего двоюродного брата. Не абсурд ли?
– Может, запугивают? – побледнел Проскуров.
– Не тот способ. И даже после убийства Хованина требования все еще не предъявлены. Так? Последовали непонятные звонки с намеками – будешь рыпаться, тебя постигнет судьба брата. А кто же тогда будет платить? И что ждет Нану?
– Думаешь... ее тоже... убили?
– Предполагаю, – уклонился от прямого ответа Смирнов. – По крайней мере, я бы такую возможность не исключал. Что-то здесь не вяжется! Зачем было убивать Олега? Только не говори мне, ради бога, что колесо у «Хонды» отвалилось случайно!
Сыщик не собирался открывать карты, он умолчал о том, что Олег и Нана могли быть знакомы и что ему об этом известно. Он также умолчал о плане подземелий, которым интересовался инженер Хованин. В конце концов, и первое, и второе, возможно, не связанные между собой факты.
– Если мою жену... убили, то за что? – подавленно опустил голову Эдуард. – И где ее тело?
– Тело – улика, без которой дело об убийстве не возбуждается. Его надежно прячут. Но я бы не был столь пессимистично настроен. Надо рассчитывать на лучшее, не упуская из виду худшее.
– Есть еще варианты? Например, что Нана сбежала от меня? Но зачем же так? Я не зверь какой-нибудь, отпустил бы ее. Ничего не понимаю, братишка, ничего! Запутался я окончательно.
– Допустим, Нана бросила тебя, – вздохнул сыщик. – Почему тогда тебе звонят, угрожают? При чем тут Олег? За что он поплатился жизнью?
Проскуров развел руками:
– Мне нечего сказать. А у тебя имеются хоть какие-то соображения?
– Пока – два. У преступника... или преступников, – поправился Смирнов, – существовал определенный план. Сплошь и рядом жизнь вносит в самые продуманные, самые совершенные планы некоторые коррективы. Избежать подобной вещи, предусмотреть все практически невозможно. Жизнь изобретательна! Она вносит свои изменения без спроса, и это сбивает с толку. В данном случае, я имею в виду исчезновение Наны, что-то пошло не так. События потеряли заданный ход и выглядят нелогично.
Он замолчал, наблюдая за реакцией товарища. Тот покрылся красными пятнами, сменившими мертвенную бледность, до хруста сжал переплетенные пальцы.
– А второе? – процедил сквозь зубы.
– Второе еще проще, – сдержанно сказал Всеслав. – История эта выглядит не такой, как нам кажется. Она – иная!
В сей момент ему в голову пришла идея, перевернувшая прежние выводы и заставившая его мысли резко изменить свое направление.
Глава 18
Рябинки. Четыре месяца тому назад
Феодора потеряла счет времени. Казалось, она попала из мира привычного, пусть шумного, бестолкового и утомительного, не дающего ей той отрады, о которой она мечтала, в мир иррациональный, хотя и обеспеченный с точки зрения материальных благ. Да, она теперь, будучи женой Владимира, не имела нужды в деньгах, не должна была работать и заботиться о еде и одежде. Домашнее хозяйство вела Матильда; шофер возил Корнеевых, куда им требовалось; тихая природа Подмосковья, чистый воздух, умиротворяющий шелест сада создавали атмосферу отдыха и покоя. Но ни того, ни другого не ощущала Феодора. Сам дом с красными шторами и черной мебелью, полный свечной копоти, запаха лаванды и курений, наводил на нее суеверный страх. Глухонемая домработница, тенью скользившая по комнатам, молчаливый водитель и угрюмый охранник – вот и все окружение, не считая то взбудораженного, то погруженного в себя мужа.
Перепады настроения Владимира происходили на каждом шагу: любая мелочь – телефонный звонок, неловкое движение Матильды или неуместный вопрос жены могли выбить его из колеи на целый день. Ночами он не спал, возмещая это дневной дремой, и не дай бог, что-нибудь стукнет, загремит посуда или чуть громче заиграет музыка – все словно вымирало. Невольно Федоре приходило на ум сравнение дома в Рябинках со склепом. Надо было что-то предпринимать, но она сама словно впала в спячку, существуя на зыбкой грани между действительностью и мрачной игрой воображения.
Раз в неделю Владимир уезжал повидаться с родителями, переехавшими из подмосковного дома в городскую квартиру. Его мать сильно болела: сдавало сердце, измотанное обидой на жизнь и болью за единственного сына. Вот незадача! – все дала Корнеевым судьба: достаток, комфорт, благополучие, красивого ребенка. А со счастьем не сложилось – Петр Данилович постоянно в делах, а сын смолоду сломал себе жизнь, разрушил материнскую мечту о достойной невестке, о внуках: взял в жены стареющую искательницу чужого богатства. Все глаза выплакала Александра Гавриловна, да разве этим поможешь? Вспоминала и своего умершего первенца, рвала сердце на части, думала, второму сыночку повезет, а он будто порченый стал, после брака окончательно похоронил себя в Рябинках. Ни карьеры не сделал, ни подруги себе равной не выбрал, ни детей на свет не произвел...
– Мальчик мой несчастный! – захлебывалась рыданиями госпожа Корнеева. – Дитятко неприкаянное! На кого я тебя покину?
Петр Данилович только вздыхал раздраженно, молчал, сжав зубы. Врачей возил к слабеющей супруге безотказно, лекарства покупал самые дорогие, цветы, деликатесы разные. Пусть хоть этим утешится убитая горем женщина. Господин Корнеев жене не перечил, но не разделял ее взглядов на воспитание сына, на жизненные ценности, на семейный уклад. Удивлялся, как незаметно превратилась скромная, работящая девушка Саша в капризную, кичливую и высокомерную даму, забывшую в своем снобизме о простоте чувств, которые не измеряются деньгами и положением в обществе.
В отличие от Александры Гавриловны, он полюбил невестку, но любовь эта, казавшаяся ему на первых порах отцовской, начинала его волновать совсем не по-родительски. Чем старательнее он загонял в глубь своей души некстати проснувшееся влечение к Феодоре, тем упрямее оно вылезало наружу, не желая прятаться. Редкие встречи с невесткой стали вдруг смыслом идущей к закату жизни господина Корнеева.
Приезжая к родителям, Владимир жену с собой не брал, не хотел расстраивать больную мать. Сидел у постели, не зная, о чем говорить. Молча целовал родительницу в бледную щеку, прощался до следующего раза.
– Брось ты ее! – смаргивая слезы, просила Александра Гавриловна. – Дай мне умереть спокойно. Найди себе нормальную девочку, женись, деток заведите, я хоть с того света порадуюсь, на вас глядя! Неужто ты любишь свою... эту...
Слово «жену» губы матери отказывались произносить.
Сын упрямо сдвигал брови, бледнел, качал головой. Не будет, мол, этого, не жди.
Мать отворачивалась, плакала. Больно ей было смотреть, какого парня она вырастила для этой перезревшей хищной бабенки. Господи-и-ии-и! За что ж караешь так жестоко?
Из города Владимир приезжал притихшим и каким-то присмиревшим. С Феодорой они встречались за столом, когда им доводилось вместе обедать или ужинать.
– У тебя все в порядке? – задавала она дежурный вопрос.
– Угу, – односложно отвечал супруг, продолжая витать в своих грезах.
– Как мама?
– Вряд ли она выздоровеет, – вздыхал Владимир.
Было видно, что его занимало нечто гораздо более важное, чем болезнь матери. Он словно постоянно решал какую-то трудную задачу, все меньше и меньше уделяя внимание текущей жизни.
– Ты когда-нибудь плутала в лесу? – однажды спросил Владимир. – Когда ходишь, ходишь и все возвращаешься на то же место?
– Не приходилось. Наверное, заблудиться не очень приятно.
– Это ужасное чувство, – признался он. – Оказаться оторванным от всего, чем жил раньше, словно выброшенным с корабля посреди океана. И найти дорогу назад невозможно. Пробуешь вернуться – не получается.
– О чем ты говоришь? – растерялась Феодора. – Куда вернуться?
– Надо все повторить! – не слушая, воскликнул муж. – Чтобы повернуть события вспять, надо помешать им свершиться... все переделать! Понимаешь? Переделать по-своему! Мне один экстрасенс говорил, что если тебе не нравится сон, надо вернуться в него и придумать такую концовку, которая тебе подходит. Тогда все встанет на свои места.
– Тебе приснился кошмар?
Владимир сверкнул на нее глазами, в зрачках мелькнуло безумие и скрылось за занавесом человеческого взгляда.
– Если бы! Явь бывает гораздо страшнее и непоправимее. А впрочем, ты права: я уснул и никак не проснусь. Наверное, есть только один способ... – Он вскочил и прошелся вокруг стола, делая странные жесты руками. – Только один! Ты выведешь меня из лабиринта, моя Ариадна? – Владимир опустился на колени перед Феодорой, обнял ее ноги. – Прости! Прости меня.
Она попыталась освободиться, но руки супруга крепко держали ее, словно железные клещи.
– Мне надо повернуть все назад, не позволить свершиться... – бормотал Владимир, не видя Феодоры. Он смотрел в зеркало, висевшее на стене в широкой золоченой раме, и зрачки его разгорались жутким огнем. – Дай мне нить! Дай...
«У него в кабинете хранится тот клубок, который я ему подарила, – подумала она. – Нить Ариадны! Что он несет? Рехнулся совсем!»
Владимир, казалось, уловил ее мысли: поднялся и сел за стол как ни в чем не бывало. На его лице не осталось и следа лихорадочного волнения. Как рукой сняло.
– Опять кофе без молока? – возмутился он в своей обычной манере. – Сколько раз можно повторять Матильде, чтобы подавала молоко?!
Он занялся едой, а Феодоре кусок не лез в горло. Владимир больше не замечал ее и не заговаривал с ней. Он перешел к сладкому и поглощал пирожные «наполеон» с завидным аппетитом, запивая их черным кофе. Потом вытер губы салфеткой, встал и отправился к себе.
Отчего-то Феодора вспомнила тот волосок, который она недавно прикрепила к двери в цокольном этаже. А что, если поговорить с местными жителями? Кто-нибудь в Рябинках должен знать историю своего поселения, окрестностей. Люди, которые всюду суют свой нос, есть везде.
«Не стоит откладывать беседу со старожилами, – решила Феодора, поднимаясь по лестнице наверх, в спальню. – Завтра же и прогуляюсь по деревне».
Утром она встала с назойливым желанием немедленно идти в Рябинки.
Владимир к завтраку не вышел. Феодора поковыряла вилкой омлет с шампиньонами, глотнула чаю... Матильда наблюдала за каждым ее движением, стоя напротив и притворяясь, что нарезает пирог.
– Чего уставилась? – сказала хозяйка, отставляя чашку. – Удав! Из-за тебя, того и гляди, подавишься.
Ни одна жилка не дрогнула на лице домработницы.
С беззаботным видом, весело напевая, Феодора прошествовала мимо нее – одеваться.
– Пойду прогуляюсь! – бросила она Матильде, застывшей, как изваяние. – И не прикидывайся, что не понимаешь!
Летние Рябинки поразили Феодору обилием сиреневых кустов, выпустивших несметное количество душистых кистей, высокой, сочной травой, лаем собак за заборами, невообразимой смесью запахов дыма из печных труб, молодой листвы, сладкого от пыльцы воздуха, навоза и мокрой грязи. На дороге стояли большие лужи, в которых отражались рваные, бегущие по небу облака.
Она осторожно обходила в своих модельных туфлях лужи, ступая по мало-мальски утоптанной тропке между глубокими полузатопленными колеями. Петр Данилович сделал правильный выбор, приобретая участок для поместья на возвышенности.
Сельсовет располагался на втором этаже единственного каменного здания с прикрепленным у входа трехцветным российским флагом. Полы были деревянные, недавно покрашенные, шаги посетителей гулко отдавались в коридоре. Феодора толкнула дверь с надписью «Бухгалтерия», на нее подняла глаза пожилая женщина в очках, с седыми, зачесанными назад волосами.
– У нас сегодня встреча с депутатом, – не здороваясь, заявила бухгалтерша. – Все уехали в райцентр, в дом культуры «Пламя». Кабинеты закрыты.
Феодора не придумала заранее, как ей представиться, и теперь молчала, глядя на старые письменные столы бухгалтерии, на видавший виды компьютер.
– Вы меня слышите? – повысила голос седая дама. – Никого нет, будут после обеда.
– Мне нужен человек, который занимается краеведением, – произнесла посетительница. – Есть такой?
– Бывший директор школы. А зачем он вам? – бухгалтерша посмотрела на нее поверх очков.
– Интересуюсь...
Пожилая дама склонила голову набок. Странные люди! Приходят, задают вопросы, а сами отвечать не хотят. Ну, бог с ними. За долгие годы работы бухгалтерша привыкла ко всяким посетителям – и скандальным, и стеснительным, и наглым, и робким, бедным и богатым. В основном к бедным, конечно. Эта разодетая мадам в золотых серьгах, оттягивающих уши, по-видимому, не знала нужды. Николай Емельяныч ей понадобился!
Бухгалтерша с трудом поднялась, уже неделю ее донимал застарелый радикулит, подошла к окну и жестом подозвала Феодору.
– Во-о-он тот дом, видите? – показала она на выступающую из густой зелени блестящую крышу. – Там он и живет, наш Николай Емельяныч. Лучше его здешней истории никто не знает. Он раньше, еще при школе, создавал отряды следопытов. Мальчишки его обожали! Некоторые до сих пор навещают, помогают, кто чем может, тем летом крышу перекрыли старику. Одинокий человек, жена давно умерла, сын на заработки подался, уехал на Север, и поминай, как звали. Даже не пишет! Спился, наверное: он смолоду любил к бутылке приложиться. И почему у хороших людей такие дети бывают?