Кейт потупила глаза, как бы скрывая блеснувшие слезы. Казалось, ей сжало горло; наконец она прошептала:
— Простите меня, не могу об этом.
— Ну что ж. Успокойтесь. Торопить вас не буду.
Фей звезд с неба не хватала, но была далеко не глупа.
Чтобы чего не вышло, она сходила к шерифу. Рисковать в таких делах не стоит. Фей чувствовала — что-то у Кейт нечисто; но если заведению вреда не будет, то, в сущности, Фей это не касается.
Кейт могла оказаться мошенницей, но нет, не оказалась. Она сразу же вошла в работу. И если клиенты возвращаются снова и снова и спрашивают именно ее, то, значит, она кой-чего стоит. Смазливого личика тут недостаточно. Фей стало ясно, что Кейт в деле не новичок.
О новенькой всегда полезно выяснить, во-первых, работник ли она и, во-вторых, поладит ли она с другими девушками. Если сварливая, со вздорным характером — для дома ничего нет хуже,
Но и насчет этого Фей вскоре успокоилась. Кейт из кожи вон лезла, чтобы всем понравиться. Помогает девушкам прибирать их комнатки. Ходит за ними, когда захворают. Участливо советует в житейских затруднениях, любовных бедах. А обзавелась деньгами — и деньги всегда готова одолжить. Не девушка, а прелесть. Лучшею подружкою всем стала.
Ни от какого тяжкого и нудного труда не бегает, забот и хлопот не жалеет и вдобавок увеличила число клиентов. При ней вскоре образовался постоянный контингент. А какая внимательная! Все дни рождения помнит, и непременно у нее готов подарок и торт со свечками. Фей поняла, что Кейт для нее — клад.
Люди несведущие думают, что быть хозяйкой заведения просто — сиди себе в кресле, пей пиво и клади в карман половину всего заработанного девушками. Но в действительности это отнюдь не так. Девушек надо кормить, а значит, закупать продукты, держать повара. И с прачечной, с бельем хлопот куда больше, чем в любой гостинице. И надо следить, чтобы девушки были здоровы и веселы, а ведь иные и злобиться умеют. Число самоубийств надо сводить до самого-самого минимума: проститутки, особенно стареющие, склонны хвататься за бритву, а от самоубийц дому худая слава.
Не так-то легко заботиться обо всем этом, и если еще не блюсти экономию, то можно влезть и в убытки. Так что Фей обрадовалась, когда Кейт предложила помогать в закупках, в составлении меню; непонятно лишь, как ухитрится Кейт находить время. Но ухитрилась, — и в первый же месяц хозяйствования Кейт не только питание в доме улучшилось, а и по лавочным счетам расходы снизились на треть. И счета прачечной — Фей не знает, что такое Кейт сказала там приемщику, но подешевело вдруг на двадцать пять процентов. Теперь уж Фей не представляла, как могла прежде обходиться без Кейт.
Перед вечером — перед началом работы — они теперь сидели у Фей вдвоем и пили чай. Кейт покрасила в комнате деревянные панели, повесила кружевные гардины, и стало гораздо уютней. Девушки начали уже понимать, что у них не одна, а две хозяйки, — и девушки были рады, потому что ладить и Кейт просто. Она, правда, велела им ввести в обслуживание клиентов дополнительные штучки, но не повредному велела. Девушкам самим было забавно и потешно.
Прошел год, и теперь Фей с Кейт было водой не разлить. «Вот увидите когда-нибудь дом перейдет к ней», говорили девушки.
А она оказалась и усердной рукодельницей — занималась вышиванием тончайших батистовых платочков. У нее прелестно получались вензеля. Почти у каждой девушки был носовой платок работы Кейт, и девушка им дорожила.
В конце концов случилось то, что и должно было случиться, — Фей, в ком было очень сильно материнское начало, стала смотреть на Кейт как на родную дочь. В сердце Фей возникла нежность, и взяла свое врожденная порядочность: «Не хочу, чтобы моя дочь была проституткой». Нежелание весьма естественное и резонное.
Фей задумалась, как завести об этом речь. Ведь целая проблема. Напрямик заговорить было не в характере Фей. Не могла она брякнуть «Хочу, чтобы ты перестала быть шлюхой». Фей начала так;
— Я все хочу тебя спросить, если только это не секрет. Что шериф тебе сказал тогда — о боже! уже год прошел с тех пор. Как быстро идет время. И чем ближе к старости, тем, видимо, быстрей. Он у тебя почти час пробыл. Разве он — но нет, конечно, нет. Он человек семейный. Он к Дженни ходит. Но если секрет, тогда не говори.
— Да никакого секрета, — отвечала Кейт. — Спроси ты меня, и я тогда же рассказала бы. Он велел мне уехать домой. Но был не груб. Я объяснила, что не могу, и он все понял, был так мил.
— Ему-то ты открыла, почему не можешь? — спросила Фей ревниво.
— Конечно, нет. Тебе не открываю, а ему неужели открыла бы? Не глупи, родненькая. Какая ты смешная.
Фей улыбнулась успокоение, уютней устроилась в кресле.
Храня безмятежное выражение на лице, Кейт мысленно вспомнила тот разговор с шерифом слово за словом. Шериф ей, правду сказать, даже понравился — своей прямотой.
3
Затворив дверь, он окинул комнату цепким взглядом хорошего полицейского и не увидел ничего личного, приметного — ни фотоснимка, ничего, кроме одежды и туфель.
Он сел в ее камышовое креслице-качалку, и зад его, не уместясь на сиденье, выпятился с боков. Потом шериф сплел пальцы, и они зашевелились, засовещались меж собой, точно муравьи. Он заговорил бесстрастным тоном, как будто его не слишком занимали собственные слова. И, может, этим-то и произвел впечатление на Кейт.
Сперва она приняла свой смиренный, слегка глуповатый вид, но, послушав шерифа минуту-другую, сбросила эту личину и впилась в него взглядом, стараясь прочесть его мысли. Он не то чтобы глядел ей в глаза и не то чтоб не глядел. Но она чувствовала, что и он изучает ее. Она ощутила, как взгляд его скользнул по ее лбу, по шраму — точно пальцами прошелся.
— Я не хочу заводить на вас папку, — сказал он негромко. — Я уже давно на должности. Еще один срок — и, пожалуй, с меня хватит. А лет пятнадцать назад я бы, знаете ли, покопался в вашем прошлом, проверил и, думаю, обнаружил бы у вас там, мадмуазель, что-нибудь препакостное. — Он помолчал, давая ей возможность возразить, но возражения не услышал и медленно кивнул головой. — Дознаваться не хочу, — сказал он. — А хочу, чтобы в моем округе было тихо-мирно. Во всех смыслах — чтобы люди могли спокойно спать ночью. Я с вашим мужем не знаком, — продолжал он, и Кейт поняла, что он заметил, как она вся слегка напряглась. — Но слыхал, что человек он хороший. И что досталось ему крепко. — Он кратко глянул ей в глаза.
— Вам ведь интересно узнать, легко вы его ранили или же насмерть?
— Да, — сказала Кейт.
— Что ж, он поправится — плечо разбито, но он встанет, За ним этот китаец здорово ухаживает. Конечно, он наскоро сможет поднять что-нибудь левой рукой. Сорок четвертый калибр дырявит человека основательно. Если ом не вернулся китаєза, он бы истек кровью и вы бы сейчас были у меня в тюрьме.
Кейт не дышала — слушала, старалась по словам, по тону угадать, что будет дальше, — и не могла.
— Мне так жалко, — сказала она тихо.
Глаза шерифа ожили.
— А вот это уж вы оплошку допускаете, — сказал он. Жалко вам, как же. Я знал одного вашей породы — вздернул его двенадцать лет назад на площади перед окружной тюрьмой. У нас тогда вешали.
Комнатка с кроватью темного красного дерева, с умывальником (мраморная раковина, таз, кувшин и дверца, где ночной горшок), а по стенам бессчетно повторенные розочки обоев — комната была бездыханно тиха.
Шериф поглядел на репродукцию, изображающую трех лишенных туловища ангелочков, три головки, кудрявые и ясноглазые, а там, где положено быть шее, — крылышки вроде голубиных. Шериф нахмурился.
— Странная картинка для бардака, — сказал он.
— До меня еще висела, — сказала Кейт, чувствуя, что сейчас он перейдет к делу.
Шериф выпрямился в креслица, разнял пальцы, сжал ими подлокотники. Даже ягодицы его несколько поджались.
— Вы двоих младенцев бросили, — сказал он. — Сыновей своих. Но не бойтесь. Я вас возвращать домой не стану. Я бы даже приложил немалые усилия, чтоб не дать вам возвратиться. Знаю вашу породу. Я могу выгнать вас за черту округа, а соседний шериф погонит вас дальше — и так, пока не плюхнетесь в Атлантический океан. Но не стану этого делать. Блядь есть блядь. Живите себе. Только не доставляйте мне хлопот. Кейт спокойно спросила:
— Как я должна себя вести?
— Вот так-то лучше, — сказал шериф. — Сейчас объясню. Вы здесь, я слышу, изменили имя, взяли другую фамилию. Ее и держитесь. Придумали, наверно, и место, откуда родом. Вот и будем считать, что прибыли вы в Салинас прямиком оттуда. А болтнуть захочется в пьяном виде, по какой причине прибыли, — так пусть причина ваша держится подальше от Кинг-Сити.
Кейт улыбнулась, и улыбочка была не напускной. Шериф ей уже начал нравиться; она ощутила к нему доверие.
— Еще об одном я подумал, — сказал он. У вас много знакомых в Кинг-Сити?
— Нет.
— Я слышал насчет той вязальной спицы, — заметил шериф как бы вскользь. Так вот, сюда может зайти кто-нибудь из знакомых. Волосы у вас не крашеные?
— Нет.
— Покрасьте в черный цвет, брюнеткой побудьте. А схожие лица сплошь и рядом встречаются.
— А это? — Она коснулась шрама тонким пальцем.
— Ну, это у нас будет просто… как его… Забыл слово, черт его дери. С утра еще помнил.
— Совпадение?
— Вот именно, случайное совпадение. На этом шериф, очевидно, кончил. Он достал табак, курительную бумагу и свернул корявую, неровную сигарету. Отломил спичку от блока, чиркнул ею, подождал, пока едко-серный синеватый огонек не пожелтеет. Сигарета закурилась косо, одним боком.
— Вы мне грозите чем-то? — спросила Кейт. — То есть вы что-то сделаете, если я…
— Нет, не грожу. Хотя если придется, то смогу, пожалуй, прижать крепенько. Нет, я не хочу, чтобы из-за вас, из-за ваших поступков и слов вышел вред мистеру Траску или его малышам. Считайте, что миссис Траск умерла, а живет другая женщина — и у нас с вами не будет ссор.
Он встал, пошел к дверям. Обернулся. — У меня есть сын — ему двадцать исполняется. Рослый, довольно красивый, со сломанным носом. Его все любят. Я не хочу, чтоб он сюда ходил. Я Фей скажу тоже. Пускай к Дженни ходит. Если придет сюда, отправьте его к Дженни.
И закрыл за собой дверь. Кейт усмехнулась, глядя себе на руки, на пальцы.
4
Фей повернулась в кресле, взяла ломтик ореховой паночи. И, набив рот сладким, заговорила снова:
— Мне и теперь не нравится. Тогда тебе сказала и повторю сейчас. Твои светлые волосы шли тебе больше. Не знаю, с какой стати ты покрасилась. У тебя такая светлая кожа.
«Что она — мысли читает?»— Кейт невольно поежилась, вспоминая как раз о совете шерифа. Ногтями указательного и большого пальцев зацепила волосок, слегка потянула. Отменно умна Кейт. И в ответ сказала ложь, лучше которой нет, — сказала правду.
— Я не хотела говорить тебе. Я покрасилась, чтобы меня не узнали, чтобы не вышел вред моим близким.
Фей встала с кресла, подошла, поцеловала Кейт.
— Какая ты славная, детка. Какая заботливая.
— Давай попьем чаю, — сказала Кейт. — Я принесу.
Вышла и в коридоре, по пути на кухню, кончиками пальцев стерла со щеки поцелуй.
Фей села, взяла еще один коричневый ломтик — с цельным орехом. Положила в рот, куснула и наткнулась на кусочек скорлупы. Острый этот клинышек угодил в дупло больного зуба, на самый нерв. Нестерпимо-голубым огнем вспыхнула боль. Лоб взмок от пота. Когда Кейт вернулась с чайником и чашками на подносе, Фей мычала в муке, скрюченным пальцем копаясь во рту.
— Что с тобой? — вскричала Кейт.
— Зуб… скорлупка попала…
— Дай взгляну. Открой, покажи — где. Поглядев в раскрытый рот, Кейт подошла к столу с бахромчатой скатертью, взяла из вазы с грецкими орехами острую стальную ковырялку. В мгновение ока вынула кусочек скорлупы из зуба и, положив на ладонь, показала:
— Вот он.
Освобожденный нерв утих, боль из нестерпимой перешла в тупую.
— Такой крохотный? А казалось, кол вонзился. Душенька, выдвинь второй ящик сверху, где мои лекарства.
Возьми камфарную настойку опия и вату. Вложи, пожалуйста, мне ватку в зуб.
Кейт принесла опий и, макнув, вложила ватку в дупло все той же палочкой для выковыривания орехов.
— Его вырвать надо.
— Я знаю. Я вырву.
— У меня целых трех нет с этой стороны.
— А вовсе и не видно… Я даже ослабла вся. Дай, пожалуйста, микстуру Пинкем. Фей отлила из бутылки с микстурой, выпила. — Что за чудесное лекарство, — произнесла со вздохом облегчения. — Эта Лидия Пинкем была прямо целительница божья.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
День был ясный, вечерело. В окне виднелась гора Фримонт-Пик, залитая розовым закатом. Издали, с Кастровилльской улицы, донесся мелодичный звон колокольцев — восьмерка лошадей, везущая зерно, спускалась в долину. В кухне сражался с кастрюлями повар. Что-то прошуршало вдоль стены, раздался тихий стук в дверь.
— Входи, слепенький, — отозвалась Фей.
Дверь открылась, щуплый и сгорбленный слепой тапер встал на пороге, ожидая звука, чтобы определить, где она.
— Чего тебе? — спросила Фей.
Он повернулся к ней.
— Приболел я, мисс Фей. Мне бы лечь и не садиться сегодня за рояль.
— Ты уже два вечера лежал на прошлой неделе. Ты недоволен службой?
— Приболел я.
— Что ж, ложись. Но надо лечиться.
— Ты бы, слепенький, недели на две бросил опиум, негромко сказала Кейт.
— А, мисс Кейт. Я не знал, что вы здесь. Я нынче не курил.
— Курил, — сказала Кейт.
— Да, курил, мисс Кейт. Я брошу, брошу. Нездоров я через это. Он затворил дверь, и слышно было, как он ведет рукою вдоль стены коридора.
— А мне сказал, что бросил, — проговорила Фей.
— Не бросил он.
— Бедняжка, — вздохнула Фей. — В жизни у него так мало радостей.
Кейт подошла, встала перед ней.
— Ты такая милая, — сказала Кейт. — Всем веришь. За ними нужен глаз — твой или хотя бы мой, — а то дождешься, что у тебя крышу с дома украдут.
— Кто у меня захочет воровать? — спросила Фей.
Кейт положила руку на ее пухлое плечо.
— Не все такие хорошие, как ты.
В глазах у Фей блеснули слезы. Она взяла с кресла платочек, вытерла глаза, слегка коснулась носа.
— Ты заботишься обо мне, Кейт, как родная дочь.
— Мне кажется, я тебе и вправду дочь. Я матери не знала. Она умерла, когда я была совсем маленькая.
Фей глубоко вздохнула и, набравшись духу, приступила:
— Кейт, мне не хочется, чтобы ты работала с клиентами.
— Не хочется? Почему?
Фей покачала головой, нахмурилась, подыскивая слова.
— Я не стыжусь. У меня дом хороший. А другая на моем месте могла бы превратить его в плохой. Я никому вреда не причиняю. Я не стыжусь.
— Да чего тут стыдиться? — удивилась Кейт.
— Но я не хочу, чтоб ты обслуживала клиентов. Не хочу, и все. Ты мне как дочь. И не хочу, чтобы моя дочь обслуживала клиентов.
— Не будь глупышкой, родненькая, — сказала Кейт. Я должна работать — не здесь, так в другом доме. Я ведь тебе говорила. Мне обязательно нужны эти деньги.
— Нет, не обязательно эти.
— А какие же? Где еще я могу их заработать?
— Ты будешь моей дочерью. Будешь управлять домом. Смотреть за всем, а не работать в спальне. Ты ведь знаешь, я иногда прихварываю.
— Знаю, моя бедненькая. Но мне нужны деньги.
— Денег нам обеим хватит, Кейт. Ты у меня будешь получать столько же, сколько сейчас, даже больше. Ты стоишь этого.
Кейт грустно покачала головой.
— Я так тебя люблю, — произнесла она. — И так бы хотела сделать по-твоему. Но то немногое, что ты скопила, тебе надо беречь. И вдруг с тобою что-нибудь случится — что тогда я?.. Нет, нельзя мне бросать работу. Знаешь, родненькая, я ведь сегодня приму пять постоянных клиентов.
Фей вскинулась, как от толчка.
— Не хочу, чтоб ты работала.
— Нельзя иначе, мама.
И это «мама» довершило дело. Фей разрыдалась. Кейт присела к ней на подлокотник, гладя ей щеку, вытирая ручьи слез. Всхлипы утихли.
В долине сгущались сумерки. Лицо Кейт лучезарно светлело под черной прической.
— Ну вот и успокоилась. Я пойду гляну, как там на кухне, и переоденусь.