* * *
Через несколько часов я оказался победителем в своей категории, расчистив себе путь к двойному уровню А. Все это время я буквально летал. После турнира я оставался в зале до последней возможности, принимая поздравления.
Всегда трудно покидать виртуальную реальность. Если бы на пульте не стоял предохранитель, препятствующий постоянному использованию, да если бы плата за доступ не была так высока, я бы девяносто процентов времени, кроме сна, проводил бы в фантоме. Вы бы тоже так делали, будь у вас тело, подобное моему.
Букет ароматов стал проникать мне в ноздри по мере того, как обоняние, подавленное во время пребывания в виртуальности, начало восстанавливать остроту. С кухни приплыли воспоминания о жареном луке, из холла внизу — намеки на плохо смытый унитаз, а ближе к телу мой собственный спортивный костюм давал понять, что его нужно бросить в стирку. Я потянулся, разминая мышцы, затекшие от долгого сидения в кресле, отсоединил ремешки и нейронный выключатель и покатил кресло к ванне, чтобы как можно скорее опорожнить мочевой пузырь. В ванне я не стал терять времени на разглядывание своего отражения в зеркале.
Затем я съехал вниз, направляясь к кухне и гостиной.
— Папа? — позвал я.
Молчание. Я поискал глазами записку на холодильнике. Ничего.
— Я победил, пап, — сказал я в пространство.
Ну что же. В конце концов, все не так уж плохо. Отец мог не одобрять моего интереса к боевым искусствам — он называл их «кровавым спортом», — но всегда давал мне возможность заниматься ими, причем еще до того, как мне исполнилось восемнадцать.
Он никогда так не баловал моего старшего брата Беннета, но Беннет не был лишен обеих ног, как я. Причем лишился я их в результате папиной пьяной езды.
Перекусив, я вернулся к себе в комнату и прокрутил видеозапись последнего матча. На экране долговязая, подвижная версия меня самого — настоящая боевая машина — наседала на Руиза. В записи мои движения выглядели хуже, чем казались мне на ринге. Монго смотрелся выгоднее, особенно хорош был удар, раскрошивший мне зубы.
Руиз сделал это так легко. Это был даже не удар в стиле карате, он просто молниеносно выбросил руку вперед на 10–12 дюймов.
Его движение заворожило меня. Мне следовало бы быть хорошим мальчиком и поупражнять свое реальное тело на тренажере, но я все не мог оторваться от экрана, стараясь разработать стратегию, которая помогла бы мне в следующий раз, когда я встречусь с опытным боксером. Я не мог позволить себе быть слабым. Я был на пути к успеху. За мной наблюдал сам Калла-хан, непревзойденный чемпион Токийского международного турнира Мастеров Карате в неограниченной весовой категории, важная шишка. Он не просто терпел мое присутствие на занятиях, не просто шутил со мной. Он обращал на меня внимание. Двое из его старших студентов даже говорили мне, что он пестует меня как наследника. Ему уже недолго осталось, скоро на покой. Правда, никому так и не удалось побить его, но ему уже исполнилось восемьдесят два. Можно ли уйти более достойно, чем позволить одному из собственных учеников занять свое место?
Я еще не стал его преемником, но мог бы им стать. В следующем сезоне двойной А, затем тройной А, затем сетка мастеров. На моем пути стояло множество бойцов, но я знал, что в конце концов смогу побить их всех.
Входная дверь распахнулась.
— Я здесь, пап, — позвал я.
Погруженный в свои грандиозные планы, мысленно прокручивая в замедленном темпе события матча, я не обратил внимания на шаги в коридоре.
И вдруг моя голова мотнулась в сторону, щека раздулась, и по подбородку побежала кровь. Кресло закружилось вокруг своей оси.
Монго навис надо мной, оскалив зубы; его настоящее тело было столь же устрашающим, как и фантом.
— Ни одному калеке не позволю себя дурачить, — сказал он по-испански и ударил еще раз.
Моя голова вмялась в подголовник. Зубы — настоящие зубы — запрыгали по языку и нёбу.
Мои рефлексы, отточенные виртуальными боями, мгновенно включились. На второй удар Руиза я уже поставил блок. Моя техника и реакция были безупречными, а настоящие руки почти такими же сильными, как у фантома, но это не очень-то помогало. Без ног я не мог отскочить назад, не мог сделать вращение. Я заблокировал два удара, промахнулся, заблокировал четвертый, а потом потерял контроль.
Бум — нос всмятку. Брызги крови ослепили меня. Изо рта вырвался хрип; я не мог удержать его.
Подсознательно я ждал, когда система безопасности отключит меня. Все, что я чувствовал, — это боль, боль, боль… Сквозь нее до меня доходил лишь запах и вкус крови, напоминая, что это не виртуальная реальность. Спасения не было.
— Ну как тебе, калека? — прошипел Руиз. — Думаешь, ты и этот бой выиграешь?
Он продолжал избивать меня. Мои руки бессильно повисли — не осталось сил держать их на весу. Внутри черепа катался какой-то колючий шар.
Я понял, что он не собирается останавливаться. Монго перешагнул границы того мира, где правит разум. Он хотел убить меня и лишь сдерживал силы, продлевая мои страдания, но в его намерения, несомненно, входило бить, пока я не умру.
Не знаю, сколько раз обрушивались на меня его кулаки, пока я не осознал окончательно, в какой опасности нахожусь. Лишь адреналин поддерживал крохотный островок сознания, за который я цеплялся. Наконец я почувствовал, что скатываюсь в какой-то туннель. Вслед за мной прокатилось эхо моих собственных рыданий и отдаленный хлопок, напоминающий выстрел.
Я медленно приходил в себя, прорывая пелену боли. Запах антисептика и чистого постельного белья просочился через тампоны и бинты, закрывавшие нос. Распухший язык неприятно вжимался в обломки зубов. Я разглядел шланг капельницы, входящий в левую руку. Нижняя челюсть была скреплена проволокой.
Я открыл глаза. Со стула поднялся отец и склонился над кроватью. В дальнем углу сидел бледный и худой человек с белой головой, которого я никогда не видел.
— Больница Кайзера, — объяснил отец. — Ты был без сознания почти восемнадцать часов.
Я зажмурил глаза. Чувство ошалелости, очевидно, происходило от анальгетиков, решил я. И все же их было явно недостаточно.
— Монго? — промямлил я. Слова, протискивающиеся сквозь скрепленную проволокой челюсть, распухшие губы и раздутый язык, звучали, как у Джаббы Хутта без субтитров. Старик понял меня первым.
— Твой отец задремал в спальне. Его разбудил шум, — сказал незнакомец. Его голос пробудил во мне какие-то воспоминания. Может, это один из тех сиплых стариков из клиники физической терапии?
— Я выстрелил ему в задницу, — сказал отец.
Я моргнул, недоумевая, тот ли это человек, что вырастил меня.
— У тебя есть пистолет?
— Он остался у меня со времен «Бури в Пустыне». Я никогда не говорил, что насилие лишено смысла.
Век живи — век учись.
— Он… жив? — выдавил я. Мне было не совсем ясно, что я по этому поводу чувствовал.
— Разумеется, — ответил отец. — В тюрьме, арестован за нападение, избиение и попытку убийства. Ты можешь о нем не беспокоиться. Отсидит некоторое время, затем его депортируют в Перу. Он никогда не приблизится к тебе настолько, чтобы проделать это снова.
— А ВСОК уже навсегда дисквалифицировал его по моему настоянию, — добавил старик.
Теперь я понял, где слышал этот голос раньше.
— Сенсей?
— Да. — Мистер Каллахан с усилием выбрался из кресла и выпрямился с артритной неуклюжестью.
Это был действительно он. Сенсей проделал длинный путь от Сан-Франциско до моего дома в Сакраменто. Я не знал, что думать: меня поразил вид его согбенного старческого тела, хотя я и слышал об этом от учеников-ветеранов. И еще я был чертовски горд тем, что заслужил визит такого человека.
— Похоже, мне еще предстоит поработать над тем верхним блоком, — попытался пошутить я.
Сенсей улыбнулся, протянул узловатую руку и пожал мне локоть.
— Возвращайся в турнирную сетку, как только сможешь. Принимай этот инцидент… как вызов.
Его обычный совет. Я постарался усмехнуться.
— Хай… сенсей, — пробормотал я и провалился в морфийный туман.
К тому времени, как я очнулся в следующий раз, мистер Каллахан уже ушел. В течение следующих недель он не давал о себе знать. К концу моего выздоровления память о его посещении потускнела, слилась с кошмаром боли и лекарств. Все это становилось больше похоже на сон, чем на реальное событие.
Когда мой фантом наконец материализовался в его додзё, сенсей просто указал мне на мое обычное место в строю, словно я был обычным студентом, не прерывавшим занятий. Во время разогрева, базовых упражнений, спаррингов он сосредоточивался на других учениках. А учеников было много. Как обычно, на вечерних занятиях зал был переполнен: на самом деле, виртуальные стены раздвигались, чтобы принять всех желающих. Репутация Томаса Каллахана привлекала сотни, если не тысячи потенциальных учеников. В наши дни призовой фонд турниров по виртуальному карате достигает огромных сумм, к тому же виртуальные додзё снимают проблему тесноты спортзалов и транспортных неудобств. Правда, для участия в парных упражнениях, например, в спарринге, студенту необходимо жить в радиусе действия местного узла связи, поскольку отражение информации от спутников влечет за собой слишком большую отсрочку реакции, зато те, кто согласен ограничиться наблюдением и индивидуальными упражнениями, могут подключиться из любой точки полушария. Каллахан поддерживал численность группы на управляемом уровне лишь путем отбора «сливок» по рекомендации младших инструкторов. Именно таким образом попал к нему и я в возрасте пятнадцати лет.
Никогда прежде я еще не чувствовал себя таким незаметным. Правда, народу было много, но в этот вечер я все же ожидал слова-другого в свой адрес, кивка или небрежного «добро пожаловать». Остальные студенты тоже этого ждали. Они искоса поглядывали на меня и сенсея, ожидая какой-то беседы. Но ничего подобного не произошло. В заключение группа выполнила длинную серию ката и села отдохнуть.
Каллахан надел на себя маску невозмутимого азиата. Это была его постоянная роль. Фантомное тело сенсея было веснушчатым и рыжеволосым, под стать ирландской фамилии, но подобно многим великим американским бойцам, начиная с 60-х, он напоминал окружающим о том, что являлся непосредственным учеником и преемником традиции японских мастеров. Эти старые пердуны никому не давали передышки. Подобно божествам, они представали перед своими студентами как воплощение невозмутимости, строгости и дисциплины, даже если вы им были симпатичны. Возможно, именно в этом случае особенно. В тот вечер я не знал, что варилось в голове сенсея.
— Джийю кумитэ, — объявил Каллахан, знаком оповещая о начале спарринга. В тот вечер предстояли схватки в вольном стиле. В отличие от шиай — соревнований в спарринге — победители и побежденные не назывались, очки не начислялись. Целью занятий было продемонстрировать разнообразие техники карате. Лучшими считались бойцы, показавшие мастерство и сбалансированность репертуара.
Но все же, поскольку все происходило в виртуальной реальности, контакты могли быть очень жесткими. Не исключалась возможность убийства и членовредительства. Это заставляло нас быть начеку. Такая ситуация вырабатывала то отношение к искусству, которого добивался от нас Каллахан, — мы практиковали бусидо, «путь воина».
Я весь подобрался. Заставил себя дышать ровно, синхронизируя дыхание с ритмом сердца. Моя кожа начала излучать тепло, подпитываемое мышечным тонусом. По туловищу побежали ручейки пота. Если бы не отсутствие запахов, мой фантом гораздо больше походил на меня, нежели мое настоящее тело. Временами, отдыхая, я чувствовал легкость в ногах, словно соматические ощущения моего реального тела были записаны поверх симулятора, как в палимпсесте. Но не сегодня. Сегодня я целиком находился в зале.
Мистер Каллахан оглядел длинный ряд учеников, живущих достаточно близко для спарринга. Зачастую для свободного стиля он просто делил всех участников пополам, так, чтобы пары дрались одновременно. Но в тот вечер он выбрал мою любимую методику: вызывал каждый раз одну пару, оставляя остальных изображать публику.
Когда двое из моих товарищей встали друг против друга, я нервно облизнулся. Я хотел быть на месте одного из них.
Большую часть времени эта пара кружила по рингу, сойдя с него практически неповрежденной, если не считать синяков на предплечьях. Вторая пара придерживалась полностью противоположной тактики: один из партнеров немедленно повалил другого и принялся немилосердно избивать его, хотя Каллахан два раза разнимал их и заставлял начинать сначала. В третьем матче соперники набросились друг на друга с таким энтузиазмом, что вскоре оба отключились, перейдя болевой порог.
Внезапно толпа исчезла из поля моего зрения. Настал момент, которого я ждал с таким нетерпением. Единственными фигурами, которых я продолжал видеть, были мистер Каллахан и стоявший напротив меня партнер. Последнего я не мог узнать — его облик представлял из себя смесь типично кавказских черт; впрочем, таким его видел только я.
Мастер-программа додзё временно замаскировала нас. Каллахан полагал, что у студентов могут возникнуть трудности, когда им придется с должной яростью нападать на своих товарищей, потому личности соперников держались в секрете. Только сенсей и аудитория видели, кто есть кто, но они, невидимые и неслышимые для сражавшихся, могли рассказать нам об этом лишь по окончании спарринга. Я не знал, кто стоит напротив меня, например, мой приятель Кейт Накаяма или кто-то другой.
Сенсей дал команду сходиться. Наконец-то.
Как обычно, я перехватил инициативу. Мой оппонент отпрянул назад, избегая прямого удара, и я замахнулся…
Тот парень поднял кулак. Я невольно заторопился с выпадом. Удар скользнул по его подбородку, почти не достигнув цели из-за моей поспешности. В тот же самый момент он крепко ударил меня по ребрам.
Я отпрянул. Мой противник наседал: промахнулся с круговым ударом, слегка задел меня по лицу и крепко приложил в солнечное сплетение. Последний удар я выдержал только благодаря тому, что в последний момент напряг мышцы живота.
Я упустил свой шанс. Хотя я хорошо сражался и причинял противнику много хлопот, матч был явно проигран. Я не мог добиться преимущества. Не мог установить схему «ты мне — я тебе». Мне это всегда удавалось. Довольно скоро Каллахан крикнул: «Ямэ!»
Я отпрыгнул на исходную позицию, поглаживая распухшую щеку, ноющие ребра и ободранный подбородок. У моего соперника из одной ноздри немного сочилась кровь, в остальном он казался невредимым.
Сенсей развел нас. Программа додзё вывела нас из игры. Появившись двумя секундами позже в обновленном фантоме на боковой линии, я понял по реакции товарищей, что моим противником был Марк Иванофф, боец, которого я едва знал. Это был ничем не примечательный студент, выступавший на соревнованиях по уровню С — хороший каратист, но не из тех, с кем у меня прежде бывали проблемы.
Я не «проиграл». Этот термин не применяется в свободном стиле. Не могу сказать, чтобы я очень расстраивался из-за того, что Иванофф так хорошо выступил: он это действительно заслужил. И все же я еще никогда не уходил с матча таким опустошенным.
Я повернулся к Каллахану. Сенсей встретил мой взгляд с безразличным выражением, которое могло означать что угодно, и тут же вызвал следующую пару. Обычная рутина занятий.
Я сделал вид, что мне все равно, равнодушно дождавшись конца последнего спарринга, когда все выстроились, поклонились сенсею и друг другу. По своей привычке Каллахан отключился сразу же после церемонии закрытия. Я последовал его примеру, как только позволили приличия.
Моя реальная спальня приветствовала меня желто-зелеными огоньками ВР-пульта и застоялым запахом одеколона, которым я побрызгался утром. Я остался в кресле, не отсоединив нейронный выключатель и ремешки, и стал смотреть в крохотное окошко, которое почти позволяло разглядеть столицу штата.
«Почти» стало моим ключевым словом. Я почти мог нормально работать. Почти мог обходиться без помощи людей, лишь привлекая их взгляды к своим пустым штанинам.