– Прошу вас, мадемуазель, – пригласила она меня в гостиную, где на небольшом столике стояли две фарфоровые чашечки и пирожные.
Она еще раз попросила меня объяснить, кто я и кого представляю. Историю семьи Лукичевых, живших до революции, она знала не хуже меня (а во многом даже и лучше), и ей было интересно узнать, что случилось с оставшимися в России родственниками.
– Как жаль, что ваши соседки не могут приехать! – воскликнула Мари.
– Одной из них восемьдеят пять, другой – семьдесят три, – заметила я. – И главная причина даже не в этом. Наверное, вы плохо представляете, как живут пенсионеры в России. Одинокие пенсионеры. У сестер никого нет. Кроме маленькой пенсии, выплачиваемой государством, других доходов у них нет.
Мари Жакэ очень внимательно посмотрела на меня. Или ей не понравилось, что я заговорила о доходах и бедственном положении сестер? Ей не нравится, что они на что-то претендуют? А кому бы это понравилось?..
– Что вы хотите? – прямо спросила Мари, глядя мне в глаза. – Зачем вы приехали?
– Во-первых, Ольга и Анна Ваучские просили меня выяснить, как сложилась судьба отца Анны Николаевны и Нины, сестры матери моих соседок.
Они, правда, не просили об этом, даже не надеясь, что мне удастся разыскать их родственников, но в данном случае сказанные мной слова были ложью во спасение. И я точно знала, что бабулек интересует судьба родственников, да и мне самой было любопытно.
– Зачем им это? Ведь прошло уже столько лет. Ничего не изменить, время не повернуть вспять… И им это ничего не даст.
Я с трудом сдержалась, чтобы не закричать. Ну почему нельзя удовлетворить любопытство двух пожилых женщин? Люди хотят знать свои корни, знать историю своей семьи, что вполне естественно. Я всегда жалела, что не знаю, чем занимались мои прадеды, где они жили, совсем ничего о них не знала. По-моему, человек просто обязан знать, откуда он вышел. А тут перед смертью – ну пусть не перед смертью, а на старости лет – две женщины все-таки решили разобраться, почему у их матери – да и у них самих – так сложилась жизнь. Что бы было, если бы Николай Алексеевич вернулся в Россию? Что бы было, если бы он взял с собой во Францию Полину Александровну и тогда еще маленькую Аню? Уж точно бы две сестры не ютились в одной комнате, с трудом сводя концы с концами.
Я попыталась объяснить все это парижской даме Мари Жакэ. Наверное, ей было сложно представить судьбу своих ровесниц да и тех, кто постарше или помоложе, живущих в России и угробивших свое здоровье, в поте лица работая на государство, которое все годы уверяло их, что надо еще чуть-чуть потерпеть, совсем чуть-чуть, а потом обещало золотые горы.
Я говорила долго, не жалея красок на описание быта петербургских коммуналок. Вспомнила и про пожар, случившийся у нас этим летом. Мари встала, направилась к бару и достала из него бутылку коньяка. Затем принесла крохотные рюмочки и наполнила их. Да уж, француженка, хоть и с русскими корнями, не ожидала услышать подобное. Ее сын, работающий в России, этой стороны нашей жизни не видел или просто не хотел замечать. Да и круг общения у него явно был совсем другой.
– Моему сыну звонили из России… – медленно проговорила мадам Жакэ.
– Насчет скелета? Не волнуйтесь, следствие не будет больше беспокоить Франсуа. Они провели экспертизу. Ни ваш сын, ни его… – брат? – не могли поместить этот скелет в нишу.
Я не стала добавлять, что могу лично еще раз поговорить с капитаном Безруких, который ведет дело, и убедить его в полной невиновности и неосведомленности французов. Но для себя я уже решила: если Мари Жакэ расскажет мне все, что ей известно (или полностью удовлетворит мое любопытство), я представлю капитану нужную французам версию; если же нет – Безруких не оставит ее сыночка в покое.
– Анна Николаевна и Ольга Николаевна предполагают, что это может быть скелет мужа Нины Александровны.
Мадам Жакэ вздохнула и заговорила. История семьи передавалась у них из поколения в поколение, и перед смертью и Николай Алексеевич, и Нина Александровна, дедушка и бабушка Мари, просили кого-то из потомков каким-то образом вынуть скелет из ниши и похоронить по-христиански. Это была их последняя предсмертная просьба.
Николай Алексеевич был женат трижды. Его первая жена, от которой имелся сын Алексей Николаевич, дед Анри, умерла молодой, схватив воспаление легких. Затем он женился на Полине Александровне, которая родила ему дочь Аню. Но это был брак по расчету, правда, Николай с первого взгляда влюбился в младшую сестру своей невесты, Нину. Николай Алексеевич не мог разорвать помолвку с Полиной – тогда путь в дом Лукичевых был бы ему закрыт. Познакомившись с дедом Лукичевым, отцом двух дочерей, и заключив с ним соглашение, Николай подозревал, что не получит вообще ничего – ни младшую сестру, ни богатство, если выскажет будущему тестю свои истинные желания. Он женился на Полине. Нину вскоре выдали замуж за некоего Савватея Митрофановича, который был ей противен. Она продолжала тайно встречаться с Николаем и каждый раз рыдала у него на груди. Николай не мог смотреть на то, как мучается его любимая, и решил отомстить Савватею за страдания Нины. Николай не признавался своим потомкам, что именно он предпринимал, но две его попытки оказались безуспешными: соперник остался жив.
А потом они столкнулись лбами в гостиной деда Лукичева. Николай Алексеевич вместе с Полиной Александровной жил в огромной квартире тестя, а Нина – у Савватея, но на время отъездов мужа по делам перебиралась в квартиру отца, объясняя это тем, что ей одиноко в пустом доме, когда нет мужа. Правда, цель ее была другая – находиться поближе к Николаю.
Из своей последней поездки Савватей вернулся раньше, чем его ждали; телефонов не было, и он не мог позвонить и предупредить. Он приехал за женой, в квартиру деда его впустила прислуга, и Савватей проследовал в гостиную. Нина целовалась там с Николаем.
Скорее всего прислуга знала о происходящем и, возможно, хотела наказать неверную жену или открыть глаза мужу-рогоносцу. Савватей с кулаками набросился на Николая. Нина хотела их разнять, завязалась драка, все орали. Потом Нина крикнула, что она ненавидит своего мужа, что он испортил ей жизнь, погубил ее молодость. Тот на мгновение опешил, отпустил Николая, которого уже собирался размазать по стене (Савватей был гораздо сильнее), и уставился на Нину. Этим воспользовался Николай и нанес удар, в который вложил всю свою силу. Савватей упал, ударившись виском об острый край комода.
То есть в той злосчастной гостиной произошло два убийства почти по одному сценарию – только мотивы были разные. Нина, как и Алена почти век спустя, грохнулась в обморок. Очнулась она от дикого крика своего отца. Он держал за грудки Николая и что есть мочи тряс его. Нина не могла допустить, чтобы погиб и Николай. Дед Лукичев, совладав с эмоциями, быстро принял решение.
О существовании потайной ниши в стене ни Николай, ни Нина раньше не знали. Дед нажал на нужный кирпичик, и стена отошла. Затем Лукичев приказал дочери принести шкатулку с ее драгоценностями, которые она, перебираясь в квартиру родителей, обычно привозила с собой. Ничего не понимая, Нина принесла ее.
Дед поставил труп Савватея в нишу, а шкатулку положил между его ног. Потом снова нажал на кирпич, и стена закрылась.
– Ты немедленно отправишься в Париж, – приказал он оставшемуся в живых зятю. – И будешь жить там, пока я не разрешу тебе вернуться. А ты, – повернулся он к Нине, – останешься здесь и будешь выходить из дома только тогда, когда я разрешу. И только под присмотром. И вы оба будете молчать.
Нина долго рыдала, но противиться не смела. Николай уехал в Париж, забрав с собой сына от первого брака, до этого проживавшего у его матери.
Шел тысяча девятьсот четырнадцатый год. Худо-бедно Николай обустроился в Париже и писал Нине письма, направляя их на адрес своей матери. Та по возможности переправляла их Нине.
После смерти матери в тысяча девятьсот пятнадцатом году Николай приезжал в Россию, но деда об этом в известность не ставил. С Ниной встретиться они не смогли, но теперь у Николая были средства для того, чтобы принять Нину во Франции, – если той каким-то образом удастся приехать. Он продал усадьбу, в которой жила его мать, и получил в наследство кое-какие драгоценности.
Насчет Савватея Митрофановича все знакомые думали, что он умер где-то в дороге. Знакомые жалели Нину – вроде и не вдову, но и не жену. Для всех судьба Савватея оставалась тайной. Бросить имевшееся в Петербурге (вернее, уже в Петрограде) имущество просто так он не мог. Управлением дел Савватея занялся дед, опять же все знакомые восприняли это нормально: не доводить же процветающее дело до упадка.
Нину отец кормил, но строго следил за ней. Своих средств к существованию у нее не было, не осталось даже ничего из драгоценностей. А дед при каждой возможности, когда его никто не слышал, кроме младшей дочери, издевался:
– Если хочешь, возьми свои броши, пойди открой нишу. Он там стоит, охраняет твои побрякушки. Пойди возьми, если сможешь.
Нина не могла. Она вообще обходила стороной комнату, где произошло убийство. Потом дух Савватея стал являться ей во сне. Она думала, что сходит с ума.
Полина ничего не понимала. Когда Николай убил Савватея, она находилась в усадьбе дедова друга и какого-то дальнего родственника их семьи, где-то в Новгородской губернии.
– А у деда Лукичева была усадьба? – спросила я.
– Нет, – покачала головой мадам. – Усадьба была у этого Фрола Евстафьевича Уварова. Дед, бывало, ездил туда на охоту, ездили туда и Полина с Ниной, иногда гостили даже по месяцу.
«Значит, Полина Александровна ошиблась, утверждая, что у деда была усадьба в Новгородской губернии? – промелькнуло у меня. – Или она просто не помнила, чья она? И маленькая Аня там бывала…» Ну и что? – тут же одернула я себя. Можно подумать, дед оставил там сокровища. Хотя как знать…
Полине сказали, что муж уезжает за товаром в Париж, а также намерен показать город своему сыну. Полина ждала его возвращения, он писал ей письма, но так и не вернулся.
Дед продолжал ездить в Париж по делам, заодно проверяя зятя. В конце тысяча девятьсот пятнадцатого года, в декабре, дед умер, возвращаясь домой из столицы Франции.
– Вы знаете, где? – спросила я. – Анна Николаевна и Ольга Николаевна хотели бы побывать на его могиле, но сведений о месте его смерти нет никаких…
– Это у вас никаких, – вздохнула Мари и продолжила рассказ.
Дед заболел уже на территории России, но сумел добраться до Фрола Евстафьевича. Там он и слег. За ним ухаживали и жена Фрола, и местная знахарка, но сделать они ничего не смогли. Дед был уже немолодым человеком. Фрол Евстафьевич прислал письмо, но Нина, возненавидевшая отца, не желала ехать на его могилу и ничего не сказала Полине, скрыв послание.
Трудно сказать, что подумал помещик Уваров, когда ни одна из дочерей так и не приехала на могилу отца. Нина написала Николаю в Париж, тот прислал денег ей на дорогу, и она стала собираться как бы на воды – так сказала сестре. Николай написал и Полине, сообщил, что ее отец простудился еще в Париже. Николай уговаривал его подзадержаться и подлечиться, но упрямый дед Лукичев его не послушал и все-таки поехал домой, где его ждали неотложные дела. Как решила Полина, отец умер где-то по дороге; и это место найти невозможно. Помещик Уваров больше с дочерьми Лукичева не связывался. Может, он знал, что произошло в гостиной, – пожалуй, он был единственным, кому дед мог рассказать о случившемся, – поэтому пришел к выводу, что младшая дочь воспользуется информацией о смерти отца. Старшая же… Старшая тоже уже могла встретить кого-то другого и винить отца в несложившейся личной жизни.
Нина приехала в Париж, да так там и осталась. В России грянула революция. У Нины и Николая родился сын Александр. Чувствуя свою вину перед отцом, Нина решила назвать сына в честь него. Александр – отец Мари Жакэ.
Про своих русских родственников ни Нина, ни Николай никогда не слышали. Они также не представляли, что произошло с Фролом Евстафьевичем.
– У него могли отобрать все, убить… Новая власть особо не церемонилась с помещиками, – пожала плечами я. – Или, возможно, успел покинуть Россию.
– В общем, это все… – сказала Мари.
– А ваш сын и Анри?.. – спросила я.
Как Мари уже говорила, и Николай, и Нина просили перед смертью, чтобы кто-то по-христиански похоронил останки Савватея. Драгоценности Нины перейдут к тому, кто это сделает. Нина Александровна мучилась своим грехом до самой смерти, более того, с Николаем они жили невенчанными – ведь никто из них не знал точно, жива Полина или нет. В последние годы жизни у Нины начались психические отклонения, она утверждала, что Савватей на пару с дедом Лукичевым часто приходят к ней и зовут за собой, обещая адские муки. Она кричала, что на их семье проклятие и только предание останков земле может его снять. И драгоценности тогда принесут радость, а не несчастье.
И Франсуа, сын Мари, и Анри, потомок сына Николая Алексеевича от первого брака, – строители. Когда их фирме предложили контракт в России, они сразу же вызвались отправиться на родину предков. Там они стали наводить справки о доме, построенном дедом Лукичевым. Тут им очень повезло: хозяин части изначальной дедовой квартиры собирался эмигрировать во Францию. Они пришли к нему с конкретным предложением о покупке квартиры. Русский господин согласился.
Однако они не успели сделать все, что требовалось, – в Париже в возрасте девяноста восьми лет умер Алексей, дед Анри. Французам как раз полагался отпуск, правда, они собирались уезжать домой на неделю позже, но в фирме пошли им навстречу.
Но, самое главное, – драгоценностей они не нашли. Кто-то явно открывал эту нишу, взял шкатулку, а потом зацементировал ее.
– Они искали не только в нише, – заметила я.
– Но ничего не нашли, – вздохнула Мари.
Перед тем как покинуть Россию, Николай Алексеевич снял обручальное кольцо и оставил его в одном из тайников. Как бы показывая этим, что оставляет законную жену. Таких тайников, насколько знала Нина, в квартире было несколько. Николай воспользовался тем, который находился в одной из печей: при нажатии на какую-то кнопочку, может, рычажок должна была отходить нужная плитка.
«А мы-то ее разбивали, – подумала я. – С другой стороны, где искать этот рычажок?»
Франсуа и Анри решили разобрать все, что можно, – вдруг что-то осталось от их предков. Но не нашли ничего…
Мари поинтересовалась, что сейчас происходит в купленной ее сыном и племянником квартире.
– По-моему, она опечатана, – пожала плечами я. – Не волнуйтесь, – еще раз успокоила я мадам, – у них не возникнет проблем. Пусть валят все на мастеров. Вот только ремонт им в самом деле предстоит.
– Это не страшно, – сказала Мари.
Меня интересовал последний вопрос: не могла бы Мари точно назвать место, где в Новгородской губернии располагалась усадьба Фрола Евстафьевича Уварова?
– Я не помню… Да и зачем она вам? Неужели ваши соседки поедут искать могилу своего деда? Скорее всего она не сохранилась.
– Я не знаю, поедут они или нет, – ответила я, – но я обещала им выяснить все, что смогу. Если захотят – они должны знать, куда ехать. Хотя бы примерно. И это не так далеко от Петербурга, поездка в Париж им не по силам, а в Новгородскую область – вполне.
Мари в очередной раз вздохнула и сказала, что должна позвонить отцу Анри, сыну недавно умершего Алексея. Может быть, он помнит название деревни.
Мадам Жакэ удалилась в другую комнату и отсутствовала минут пятнадцать, наверное объясняя родственнику, кто приехал к ней в гости. Вернувшись в комнату, она объявила:
– Он тоже не может сказать ничего определенного. Что-то связанное с ягодами. То ли брусникой, то ли с черникой. И там недалеко должна протекать какая-то река.
– Спасибо, – поблагодарила я.
Мадам Жакэ спросила, не хочу ли я встретиться еще с кем-то из ее родственников. Я не видела в этом необходимости.
Перед уходом я оставила ей свои телефоны в Петербурге (ведь у меня их теперь два – домашний и сотовый) и объяснила, где расположен вход в нашу квартиру, чтобы Анри и Франсуа могли навестить своих русских родственниц.
– В Петербурге так мало людей говорит по-французски, – заметила Мари. – Им будет легче с соседкой, с которой они могут пообщаться на родном языке.