Высоко над головой висели многочисленные звёзды. Хорошо всё.
29 августа, понедельник. Поход в Нахрен
Я проснулся от утреннего холода на крыше дома в Хинджане, собрался, слез, попрощался с хозяевами и ушёл поскорее, желая не пропустить первые утренние машины на Бану. Вернуться на дорогу оказалось непросто — всюду лабиринты ступенчатых полей, по каналам с журчанием стремится вода, оступишься — и в грязи по колено. Наконец спустился до реки, перешёл мост, у которого я вчера искал научный ночлег, и вернулся на дорогу.
По ней, пыля, двигались сотни овец, голов пятьсот или более того, огромное стадо, занимающее всю ширину дороги и метров на сорок длиной. Пришлось переждать, пока это облако пыли не скроется. А вскоре меня подобрал грузовичок.
За рулём сидел седобородый человек лет пятидесяти, а в кузове — четверо молодых людей, его дети, и поедали они дыни и арбузы прямо на ходу. Меня тоже стали угощать: им-то дыни уже надоели, а тут я. Пока ехали до Бану, пока обгоняли это бесконечное стадо, с бибиканием продираясь сквозь овечью толпу, прошло часа два. Вся дорога шла вдоль речки, той самой, которая протекала и в Хинджане; мелкие посёлочки чередовались с полями; по пыльной дороге шли разные граждане — дети в школу, старики на поле, мужики по своим делам, и водитель всех аккуратно и бесплатно подвозил. Попутный автостоп — дело привычное в афганской провинции. Я часто видел, как местные мужики, идущие по пыльным дорогам, стопили грузовики и проезжали пять-десять километров в кузове, денег за это никто не просит. А вот дальних автостопщиков, хотя бы на сотню километров, я не видел ни разу: на большие расстояния здесь ездят редко и только на общественном платном транспорте.
Один из пассажиров оказался англоговорящим, позвал меня в гости в Бану, и обломал, я с этим сталкивался уже неоднократно. Человек, только недавно слегка выучивший английский, с радостью видит возможность поговорить и начинает «проявлять вежливость»: звать меня в гости, предлагать всякие блага; я всегда уточняю на всех языках: твоя родина — посёлок Бану? Твой дом в посёлке Бану? Тот подтверждает, радостный, но когда я соглашаюсь на его предложения пойти в гости, он сначала надеется, что ослышался или неправильно понял, а потом путано объясняет, что я его неправильно понял, что нет у него ни хлеба, ни чая, ни дома вообще, и что сам он бомж.
В Бану мы расстались: грузовичок поехал дальше; англоговорящий человек спрыгнул с кузова и скрылся в толпе базара, чтобы я его не настиг, а я тоже вылез и пошёл на базар, пропитался, набрал лепёшек и воды из речки и уточнил, где находится дорога в заветный Нахрен (на иностранных картах Nahrin, произносится средне между «Нахрен» и «Нарин»).
Дорога вела на север… Водитель последней машины, старик, ехавший на грузовике в горы за строительным камнем, сказал, что дорога в Нахрен ведёт через горы и ближайший кишлак будет за горами, в 20 км. Он угостил меня кислыми яблоками, вспомнил несколько слов по-русски и пожелал удачного похода.
Карта Афганистана (1 см = 16 км), которой я пользовался, была составлена неизвестным иранским топографом в 1981 году и отражала его скудные и ошибочные представления об афганской географии. Хотя это и самая лучшая карта из имеющихся в свободной продаже (её можно приобрести в Афгане всего за 1$), — мелким дорогам, указанным на ней, доверять не стоит. Моя дорога превратилась в пешеходную тропинку, круто взбирающуюся в горы. По счастью, у меня теперь были запасы лепёшек и яблок, а в горах попадались источники вод, — но почти целый день обещанных населённых пунктов не было видно. Не было и людей.
Хотя кто-то же здесь ходит! Там и тут в горах явно виднелись тропинки — людские или козьи, неясно; попадались шарики скотских какашек. Я забирался всё выше, и сверху видел в дымке долину реки и пос. Бану, который покинул несколько часов назад. А вот другую сторону обзора заслонял горный хребет, а я предполагал, что пос. Нахрен должен быть на другой стороне хребта, к северу. Итак, я думал, что мне нужно забраться на перевальную точку, и с неё спускаться по любой расщелине вниз, тогда я приду к ручьям на северной стороне гор, а там будут кишлаки и дорога Нахрен.
Наконец, я забрался на гору с остатками сторожевой башни (неизвестного времени постройки) и с неё увидел противоположную долину и три кишлака. Это оказался не город Нахрен и не его предместья, а изолированные от Большого мира поселения. Пошёл туда, и спустился быстро — всего за час (а наверх топал четыре часа). Машины сюда не доходят, тут нет электричества, телевизоров и радио, не завозят газированных напитков. В самом крупном кишлаке (там обитает не меньше тысячи человек) есть магазин, куда доставляют товары на ослах; из товаров — пакистанский стиральный порошок «РАК», не нужный никому шампунь в упаковках по одной ложке, склеившиеся иранские конфеты и прогорклое печенье в пачках по пятьдесят граммов. Спрос на товары близок к нулю.
Местные жители были несказанно удивлены человеку, спустившемуся с гор. Щедро накормили, но фотографировать и даже ходить по посёлку не разрешили. Уединённая жизнь, позволившая им пересидеть все минувшие войны, даёт о себе знать: каждый кишлак — закрытое существо, как местная женщина в чадре. Попытка осмотреть кишлак привела к тому, что дети стали пуляться в меня камушками, и я ретировался.
Решил пойти куда-либо вниз, полагая, что спуск по сухому руслу ручья приведёт меня в цивилизацию. Я уже не доверял карте и не надеялся достичь города Нахрен — местные жители даже не знали, что такой городок есть в природе. Когда свечерело, я расстелил свой спальник в горах в ложбине, защищённой от ветра и (как я надеялся) — от посторонних взглядов.
Но совсем стать невидимым мне не удалось: меня-таки обнаружил некий крестьянин, и долго мешал моему сну, так как заунывно уверял меня, что спать в горах нецелесообразно, потому что здесь ходят разбойники («Али-баба») и враги («душман») и лютует страшный ночной холод. Только я усну, а он опять приходит и опять уговаривает меня идти в посёлок. Но я не пошёл.
30 августа, вторник. Городок Андараб. Пули-Хумри
Проснулся вовремя. С самого рассвета на тропинке образовался значительный поток людей, могли заметить и меня. Быстро собрался и пошёл вниз. На этот раз утреннее солнце светило мне в лицо. Тропинка спускалась всё ниже, и вот уже далеко внизу показался четвёртый, большой кишлак.
Интереснейшее дело! Вдоль ручья тянулась то одна, то две колеи, но они не были порождены машинами или мотоциклами. Эти колеи протоптали сотни ослов и пешеходов, ежедневно ходящими в свои горные аулы и обратно!
Навстречу попадались колоритные бородатые мужики с котомками, старики на осликах, мужья с жёнами в чадрах. Я их фотографировал; жители беспокоились и прятали женщин от глаза фотоаппарата. Бывало даже: идут женщины, открыв лицо — сняли чадру, ведь горы, пустыня, людей нет, никто не видит, и тут из-за поворота навстречу иностранец — я! И-и-и-и! Визг, срочно закрываются в чадру и бочком-бочком, отвернувшись от меня, проходят мимо.
Наконец я обнаружил, что спускаюсь к большому посёлку. Его не было на иранской карте; потом узналось, что он называется Андараб. На большом холме, над посёлком, окружённые распаханными полями, стояли четыре танка, и дула их были направлены чуть вниз, на посёлок, в разные его стороны, чтобы расстрелять весь.
Чьё же это творение? Явно не американских войск (те в глубинке не появляются)! Сперва подумал залезть на эти танки и пофотографироваться, но затем решил не делать: во-первых, могут оставаться мины, а во-вторых, я же не знаю, какие воспоминания в жителях посёлка разбудит моё танковое баловство!
И правильно. Спустившись в посёлок, увидел его население. Девяносто процентов — мрачные бородачи, типичная «Аль-каида», другие десять процентов — типичные стукачи, безбородые молодые придурки с автоматами, следящие за всеми остальными. Зашёл в полутёмную харчевню, попросил чай и лепёшку, сижу, озираюсь вокруг, а люди наблюдают меня. Узнали мою сущность, перешёптываются: «Шурави, шурави» (советский). Один даже спросил, был ли я здесь двадцать лет назад. Я отвечал отрицательно.
В углу харчевни, на вытертых тысячами людей половиках, сидели два мрачных афганца и считали огромную сумму денег. Три года назад у меня у самого могли быть подобные пачки. Теперь, после деноминации 1:1000, такая гора крупных купюр означала 50-100 тысяч долларов. На такие деньги можно купить, наверное, весь посёлок.
Не стал задерживаться в харчевне, вышел. По пути увидел на улице большое дерево, прямо под холмом, на котором стояло четыре танка. Дерево было очень толстое — метра три в диаметре, но внутренность ствола его была пустая, выжженная с той стороны, где стояли танки. Может быть, когда-то в дерево попал снаряд, а потом дупло так и не заросло. Эх, ведь это мои соотечественники двадцать лет назад из танков расстреливали посёлок!
Стал фотографировать дерево — стукачи тут как тут: покажите паспорт! Талаши не везёте ли? Что вы тут делате? Пошли в ментовку! — Почувствовал недоброе, отобрал у них паспорт и свалил в западном направлении, где намечалась машинная дорога. Несмотря на крики и свист сзади, я не стал оборачиваться. А тут, по счастью, уже появилась машина, меня подобрали, и я уехал из Андураба обратно в цивилизацию, в уже знакомый мне Хинджан. Ехали часа два. Денег не попросили.
В Хинджане один из пассажиров машины проболтался ментам, что подобрали меня в Андарабе. Из-за этого меня стали преследовать и здесь, шпионили за мной, свистели, кричали, хотели отобрать паспорт и задержать меня. Я опять отругал всех блюстителей порядка и пешком покинул Хинджан. А пройдя три километра, поймал грузовик до Пули-Хумри и совсем исчез из зоны досягаемости ментов.
Уже позднее, в Москве, я узнал, что пос. Андараб действительно был опорной базой моджахедов в советско-афганскую войну; в 1980-х годах там шли весьма кровавые бои. Так что я угадал в своих предположениях.
Пули-Хумри, как всегда, были весьма хороши. Дешёвые фрукты-овощи, многочисленные харчевни, красивые горы справа. Только вот длинный этот город, километров десять он всё тянется вдоль дороги.
Пока шёл, мимо с бибиканием пронеслась и затормозила маршрутка.
— Помнишь нас? Мы видели тебя в Ишкашиме! Если идёшь в Ишкашим, поехали!
Я удивился неожиданной встрече. В маршрутке ехали работники того самого хотеля, в котором я остановился в свой первый афганский вечер. Но сегодня в Ишкашим мне было не надо, и они весело уехали.
А я добрался до северного выезда из города, туда, где три года назад мы с Книжником мылись и стирались на горной речке. К сожалению, речка сия загрязнилась и обмелела, так как для орошения и электрификации на ней организовали небольшое водохранилище. Я прошёл дальше, город кончился, начались арбузные и дынные поля.
На ближайшем ко мне поле, под деревом на деревянном помосте, сидели три крестьянина, те самые, которых я фотографировал неделю тому назад. А у меня уже был готовый снимок. Я подошёл поближе — меня узнали — поздоровался и вручил фотографию.
То-то было удивление и восторг! Старик — тот вообще, наверное, никогда не фотографировался, может быть, только на паспорт — но и зачем ему паспорт? Только чтобы проголосовать? Младшие тоже были фотографиями не избалованы. И так её смотрели, и этак, и что-то обсуждали, тут же послали младшего за самой большой дыней. Её тут же зарезали и скормили мне, сколько было возможно. Тут же побежали за второй дыней и вручили мне в подарок — пришлось засунуть в рюкзак, отчего он заметно потяжелел. Потяжелел и я.
Поскольку ночевать на арбузном поле мне не хотелось, я пошёл дальше, не стопя, ожидая интересного развития событий и приглашения в гости. Но домов вдоль дороги не было — одни лишь поля. Через десять минут другой седобородый старик, обихаживавший свою арбузную плантацию, обратил на меня внимание, подозвал и с большой радостью скормил мне длинный арбуз прямо с грядки. Съев большой арбуз после большой дыни, я чрезвычайно отяжелел и стал подумывать о скором приземлении.
По счастью, справа от дороги показалось село с мечетью. Вот то, что нужно! Свернул туда. Маленькая деревенская мечеть приютилась среди кустов и арбузных полей. Несколько крупных, высоких, бородатых стариков тусовались на циновках подле мечети, ожидая захода солнца.
Моё появление вызвало большой интерес. Постоянные посетители мечети оказались умными, добрыми и осведомлёнными в мировой политике людьми. Назавтра оказалось, что большинство из них — школьные преподаватели, а имам — по совместительству и директор школы (можно сказать «церковно-приходской»), а также и доктор народной медицины.
Здесь никто не стал нервничать, остерегаться «Аль-Каиды», проверять документы и звать ментов, чего я немного опасался. Наоборот, все стали расспрашивать, потом пытались накормить ещё одним арбузом, потом принесли ужин. Сгустилась ночь. Электрического освещения не было видно, всё происходило при свете газовой лампы. По причине жары молитвы проходили не в самой мечети, а во дворе её, на циновках. Газовая лампа ставилась впереди и указывала направление на Мекку. Однако, азан (призыв на молитву) звучал не простым голосом, а через микрофон и динамик. Может быть, Саудовская Аравия спонсирует афганские мечети динамиками на батарейках?
После пятой (ночной) молитвы меня устроили спать в комнате у имама.
31 августа, среда. Сельская школа. Мазари-Шариф
Рано утром к имаму пришёл человек, ведя за руку маленького пятилетнего ребёнка, и неся с собой два длинных ивовых прута.
Имам коротко поговорил с пришедшим, достал ножик и произнёс молитву. «Ага, наверное будет делать обрезание», — подумалось мне. Но имам взял пруты и ножик, прислонил один прут к плечам ребёнка, произнёс «Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим» («во имя Бога, милостивого, милосердного») и отрезал кусок ветки по ширине его плеч. Потом опять прислонил прут к ребёнку, произнёс те же слова и отрезал ещё кусок. Приложил к талии, опять произнёс и опять отрезал. Так, произнося «Бисми Ллахи р-рахмани р-рахим», он как бы снял мерку с ребёнка, переведя все его линейные размеры в кусочки прутьев. «Мерку снимает зачем-то», — удивился я.
Когда нарезка прутьев была завершена, имам убрал ножик, произнёс ещё одну молитву и похлопал ребёнка по плечам. Взрослый, довольный, наблюдавший за процессом, вручил имаму пять афгани ($0,1) и увёл ребёнка.
— Что это было? — спросил я имама.
— Лечение. Ребёнок приболел, но, иншалла, теперь он будет здоров! — отвечал имам.
Я удивился. Но тут ещё продолжил удивляться: оказалось, мечеть функционирует ещё не только как поликлиника, но и как школа, а имам — её директор! Вчерашние же старики, посетители мечети, многие работают здесь же как преподаватели!
Вот дети собираются на учёбу. Обучение происходит во дворе мечети, на постеленных на землю циновках. Преподаватель с бородой и в халате, достаёт книжку и начинает читать по ней — оказалось, урок истории.
Дети разновозрастные, кому с виду 10, а кому и все 14 лет, все мальчики. Один ученик очень длинный, остальные обычного размера. Все делают вид, что слушают историка. Но поминутно оглядываются на иностранца. Пришлось, чтобы не срывать учебный процесс, временно спрятаться в домик имама, где уже чудно возник завтрак — рис, хлеб и чай. Наверное, жена имама принесла угощение, пока я глазел на школьников, а они на меня.
Пока пил чай, урок сменился на математику. Другой учитель, похожий на первого, достав доску, чертил мелом на доске примеры, а ученики по очереди решали их. Задали примеры и мне — я решил три, от самого простого до относительно сложного (конечно, тоже простого). Учитель, переведя мой ответ из европейских цифр в афганские, был удивлён и обрадован «высоким уровнем» моих знаний.
Третий учитель был географом. Этот, как и первый, доской не пользовался. Карт и других пособий у него тоже не наблюдалось, но он зачитывал с учебника. Я взял у одного из учеников тетрадку и в ней проявил своё знание географии, нарисовав схематическую карту Афганистана и сопредельных стран. Урок был безнадёжно сорван, все ученики галдели и толпились вокруг меня.