Девочка проехала чуть вперед, потом оглянулась на меня через плечо и засмеялась. Я пришпорила лошадь, и мы пустились галопом. Женевьева скакала рядом со мной. А я никак не могла выбросить из головы красивое лицо мадемуазель де ла Монель. В полном молчании мы с Женевьевой добрались наконец до замка.
На другой день, направляясь в галерею, я лицом к лицу столкнулась с графом. Я была уверена в том, что он, будучи полностью поглощен своими гостями, просто поздоровается со мной и пройдет мимо, но он вдруг остановился.
— Какие успехи делает моя дочь в английском?
— Очень хорошие. Думаю, что вы были бы очень довольны.
— Я знал, что из вас получится прекрасная учительница.
— Неужели я действительно выгляжу как гувернантка, хотелось бы мне знать? У нее есть интерес, а это очень помогает. Она теперь выглядит более счастливой.
— Более счастливой?
— Да, а разве вы не заметили?
Он покачал головой.
— Но я вам верю.
— Всегда можно найти причины, объясняющие, почему подростки хотят что-то разрушить или уничтожить… без всякой причины.
— Думаю, что вы правы.
— Мне кажется, что она очень глубоко переживает потерю матери и еще ей очень недостает обычных детских радостей.
При упоминании умершей жены ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Радостей, мадемуазель Лоусон? — повторил он.
— Она рассказывала мне о том, как раньше выставляла свои башмаки перед очагом в канун Рождества, и в ее голосе звучала такая тоска…
— Но разве она уже не достаточно взрослая для таких радостей?
— Вряд ли можно быть слишком взрослым для таких радостей и удовольствий!
— Вы меня удивляете.
— Это очень приятная и замечательная традиция, — продолжала настаивать я. — Мы решили обязательно исполнить весь ритуал в это Рождество, и, возможно, вас удивит мое предположение, но…
— Я уже перестал чему-либо удивляться.
— Я подумала, что вы, может быть, тоже положили бы свой подарок вместе с другими. Это очень обрадует ее.
— Считаете, что, если моя дочь обнаружит подарок в своем башмачке вместо того, чтобы получить его, скажем, за обеденным столом, она откажется от всех этих штучек, которые иногда выкидывает?
— Господин граф, — вздохнула я, — извините меня, но я же сказала, что высказала лишь предположение.
Я быстро пошла в галерею, а он не счел нужным остановить меня и продолжить разговор. В галерее я никак не могла заставить себя работать. В моем воображении неотступно стояли два образа: гордый невиновный человек, бросающий миру вызов… и бессердечный убийца. Который из них был настоящим? Мне так хотелось понять это! Однако какое мне до этого дело? Мое дело — это картины, а не этот человек.
В канун Рождества мы отправились к полуночной мессе в старую церковь Гайяра. Граф сидел на первой скамье, предназначенной для членов семьи владельцев замка. Рядом с ним была Женевьева. На скамье позади них располагались гости. Еще дальше сидели мы с Нуну, и поскольку здесь же присутствовали слуги, то все скамьи, принадлежащие замку, были заполнены.
Я увидела семью Бастидов, одетых в праздничные наряды. Мадам Бастид вся в черном, а Габриэль замечательно смотрелась в сером. Рядом с ней сидел молодой человек, которого я уже не раз видела на виноградниках. Это был Жак, тот самый Жак, который был вместе с Арманом Бастидом, когда с тем произошел несчастный случай, — я узнала его по шраму на щеке.
Ив и Марго с трудом удавалось сохранять спокойствие. Девочка наверняка считала уже не часы, а минуты, оставшиеся до наступления Рождества.
Я видела, что Женевьева искоса наблюдает за ними, и была уверена, что она предпочла бы вместе с детьми порадоваться наступлению Рождества в доме Бастидов, а не возвращаться в замок.
Я была рада, что заранее объявила ей, что собираюсь поставить свои башмаки перед очагом в классной комнате, и предложила ей сделать то же самое. Конечно, это будет весьма скромное торжество, особенно по сравнению с неудержимым весельем, которое будет царить в рождественское утро в доме Бастидов. Но все-таки это лучше, чем ничего, и я поразилась тому энтузиазму, с которым Женевьева отнеслась к предложению. В конце концов, она ведь не привыкла жить в большой семье. Когда была жива ее мать, их было всего трое — Женевьева, Франсуаза и Нуну, хотя, возможно, еще и гувернантка. А что же граф? Уверена, что, когда была жива его жена и дочь была еще маленькой, он тоже участвовал в рождественских праздниках.
Все четыре комнаты, относившиеся к детской, находились не очень далеко от моей. Первая — классное помещение, с высоким куполообразным потолком, с узкими окнами в виде амбразур и широкими массивными подоконниками, как и во всем замке. В этом помещении был большой очаг, в котором, как утверждала Нуну, можно было зажарить быка. С одной стороны висел огромный оловянный котел, в котором всегда лежала большая куча поленьев. Три двери вели в другие комнаты: одна — в спальню Женевьевы, другая — в комнату Нуну и третья — в комнату гувернантки.
Вернувшись с полуночной мессы, мы торжественно прошествовали в классную комнату и поставили свои башмаки перед угасавшим очагом.
Женевьева отправилась спать. И, когда мы с Нуну решили, что она уже заснула, положили в башмаки свои подарки. Я — шелковый шарф пурпурного цвета, который можно было использовать в качестве галстука во время наших прогулок верхом. Для Нуну я приготовила то, что владелица кондитерской назвала ее любимым лакомством, — торт со сливочным кремом и ромом в красивой коробке. Мы с Нуну, сделав вид, что не замечаем подарков, приготовленных друг для друга, пожелали одна другой спокойной ночи и разошлись по своим комнатам.
Рано утром меня разбудила Женевьева:
— Посмотрите, мадемуазель! Вы только посмотрите!
Толком не проснувшись, я все-таки поняла, что наступило Рождество.
— Шарф просто замечательный. Благодарю вас, мадемуазель. — Она надела его Прямо поверх ночной рубашки. — А Нуну подарила мне носовые платки с очень красивой вышивкой. И еще… О, мадемуазель, я пока не открывала. Это от папы. Коробочка лежала в моем башмаке вместе с другими подарками!
Я все еще продолжала сидеть на кровати и была взволнована не меньше, чем она.
— Замечательно! — воскликнула я.
— Он уже много лет ничего мне не дарил. Интересно, почему же в этом году…
— Да не все ли равно? Давайте лучше посмотрим!
Внутри коробочки был кулон — жемчужина на тонкой золотой цепочке.
— Боже, какая прелесть! — искренне восхитилась я.
— Просто чудо! — подхватила Женевьева.
— Вы довольны?
Она даже не могла говорить — лишь кивнула.
— Примерьте его, — сказала я и помогла застегнуть цепочку.
Женевьева подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Потом снова подошла к моей кровати, взяла подаренный мною шарф, который сняла, чтобы надеть цепочку, и накинула теперь его на плечи.
— Какое счастливое Рождество! — сказала она радостным голосом.
Я подумала, что хорошо бы, чтобы оно действительно было счастливым. Женевьева настойчиво звала меня пойти в классную комнату.
— Нуну еще не встала. Она получит свои подарки позднее. А теперь, мадемуазель, давайте посмотрим, что подарили вам.
Я взяла сверток, в котором был подарок от Женевьевы, — книга о замке и его окрестностях. Она с удовольствием наблюдала за мной, пока я перелистывала книгу.
— О, Женевьева, благодарю вас. Вы очень добры, что подумали обо мне. Так, значит, вы знаете, что я очарована этим местом?
— Да вы даже не можете этого скрыть, мадемуазель. И вы любите старые замки, не так ли? Но только не начинайте читать ее прямо сейчас. Лучше посмотрите. Вот эта салфетка для подноса — от Нуну. Я знаю, кто сделал ее. Моя мама. У Нуну их целая стопка!
Носовые платки, салфетка для подноса… все вышитое руками Франсуазы! Интересно, как это Нуну решилась расстаться с ними…
— Здесь для вас еще кое-что, мадемуазель.
Я увидела сверток, и мне в голову пришла невероятная мысль, которая при всей своей абсурдности была столь волнующей, что я даже не решалась взять его в руки, страшась испытать разочарование.
— Разверните его! Скорее! — скомандовала Женевьева.
Я послушалась и увидела великолепную миниатюру, украшенную жемчужинами. Это был портрет женщины со спаниелем на руках. По стилю прически и платью женщины я поняла, что портрет был выполнен около ста пятидесяти лет назад.
— Вам нравится? — воскликнула Женевьева. — Это от кого?
— Прекрасная, но слишком дорогая вещь. Я…
Женевьева подняла выпавшую из свертка записку:
«Вы без сомнения узнаете даму, которую так умело вернули к жизни. Возможно, она вам столь же признательна, как и я, и мне кажется, что будет весьма разумно, если миниатюра станет вашей собственностью. Я собирался вручить ее вам при нашей следующей встрече, но, поскольку вы столь привержены старым традициям, кладу ее в вашу туфельку.
Лотэр де ла Таль».
— Это от папы! — взволнованно воскликнула Женевьева.
— Да. Он очень доволен моей работой над картинами, и это — выражение его признательности.
— О… но в ваш башмак! Кто бы мог подумать… — Ну, он, наверное, подумал, что раз кладет кулон в ваш башмачок, то может положить миниатюру — в мой. Это та самая дама с изумрудами. Вот почему он подарил мне портрет.
— Вам она нравится, мадемуазель? Нравится, да?
— Да, очень красивая вещь.
Я с нежностью рассматривала миниатюру, отметив про себя роскошные краски и прекрасные жемчужины. Я еще никогда в жизни не обладала чем-либо более прекрасным.
Вошла Нуну.
— Что за шум? — спросила она. — Вы даже разбудили меня. Счастливого всем Рождества!
— Счастливого Рождества и вам, Нуну.
— Нуну, ты только посмотри, что подарил мне папа! И подарок лежал в моем башмаке!
— В башмаке?
— Да проснись же ты, Нуну! Сегодня же рождественское утро. Посмотри на свои подарки. Ну, давай же! Вот мой подарок.
И Женевьева протянула красивый передник бледно-желтого цвета, о котором Нуну как-то сказала, что он является мечтой ее жизни. Потом вы разила явное удовольствие от моего подарка — сладостей. Не забыл ее и граф — подарил ей тонкую шерстяную шаль темно-синего цвета.
Нуну была изумлена.
— От господина графа… Но почему?
— А разве он обычно не помнит о Рождестве?
— О нет, помнит. Работники виноградников всегда получают рождественскую индюшку, а слуги в замке — деньги, которые раздает им управляющий. Так было всегда.
— Покажите ей свой подарок, мадемуазель.
Я протянула Нуну миниатюру.
— О! — воскликнула старушка и мгновение не сводила с меня пристального взгляда. Казалось, она была не на шутку встревожена.
6
Утром мы с Женевьевой отправились к Бастидам. Раскрасневшаяся у плиты мадам Бастид вышла приветствовать нас, размахивая черпаком. Габриэль поздоровалась, оглянувшись через плечо, ибо тоже стояла у плиты. Из кухни неслись невероятно аппетитные запахи. Ив и Марго бросились к Женевьеве и стали наперебой рассказывать друг другу, кто что нашел в своих башмаках. Я была очень рада, что ей тоже было чем похвастать, и с удовольствием наблюдала, как Женевьева демонстрирует подарки. Потом она отправилась к яслям и, заглянув в них, издала радостный возглас:
— Он здесь!
— Конечно, — отозвался Ив. — А что же ты думала? Ведь сегодня же рождественское утро.
С огромной охапкой дров вошел Жан-Пьер, и его лицо осветилось счастливой и довольной улыбкой.
— О, сегодня великий день, люди из замка сидят вместе с нами за нашим столом.
— Женевьева едва смогла дождаться этого момента, — ответила я.
— А вы?
— Я тоже сгорала от нетерпения.
— Тогда надо постараться, чтобы вы не были разочарованы.
Это был замечательный и веселый праздник. За большим столом, который Габриэль украсила веточками вечнозеленых кустарников, собралось полным-полно гостей. Среди приглашенных были и Жак с матерью. Она с трудом передвигалась, и было очень трогательно наблюдать, как сын нежно и заботливо ухаживает за ней. Вместе с мадам Бастид, ее сыном с четырьмя детьми, со мною и Женевьевой мы являли собой довольно внушительную компанию, которую восторги и радость детей постоянно поддерживали в приподнятом настроении.
Мадам Бастид расположилась во главе стола, напротив сидел ее сын. Я справа от хозяйки, Женевьева — справа от ее сына. Мы были почетными гостями, и здесь, как и в замке, соблюдали этикет.
Дети без умолку болтали, и я была рада видеть, как Женевьева внимательно прислушивалась к ним и иногда принимала участие в разговоре. Ив просто не давал ей возможности чувствовать себя скованной и застенчивой. Я была уверена, что именно такое общество нужно Женевьеве, ибо никогда не видела ее более счастливой. На ее шее блестел новый кулон. Я могла побиться об заклад, что она никогда не снимет его и даже будет спать с ним.
Мадам Бастид разрезала индейку, фаршированную грецкими орехами и поданную с пюре из шампиньонов. Все было очень вкусно, но самый главный момент наступил, когда под радостные возгласы детей подали огромный пирог.
— Кому это попадется? Кому-это попадется? — распевал Ив. — Кто будет королем сегодняшнего дня?
— А вдруг это будет королева? — возразила ему Марго.
— Это будет король! Какой толк от королевы?
— Если у королевы есть корона, она сможет править.
— Потише, дети, — воскликнула мадам Бастид. — Возможно, мадемуазель Лоусон не знает этого древнего обычая!
Жан-Пьер улыбался мне с другого конца стола.
— Видите этот пирог? — спросил он.
— Конечно, видит! — закричал Ив.
— Он такой большой, — добавила Габриэль.
— Прекрасно, — продолжал Жан-Пьер, — дело в том, что внутри пирога — корона, маленькая корона. Теперь следует разрезать пирог на десять частей — по куску каждому из сидящих за столом. Каждый ест свой кусок, но очень осторожно…
— … Потому что в вашем кусочке может оказаться корона, — вставил Ив.
— Очень осторожно… — повторил Жан-Пьер, — и кто-то из присутствующих обязательно обнаружит в своем куске маленькую корону.
— И когда он ее обнаружит — то что дальше?
— Он становится королем сегодняшнего дня! — закричал Ив.
— Или королевой, — добавила Марго.
— И они должны носить корону? — спросила я.
— Она очень маленькая, — сказала Габриэль, — но…
— … Лучше всех других. Тот, кому достанется корона, будет королем — или королевой — в течение целого дня, — объяснил Жан-Пьер. — Это значит, что он… или она… правит всей семьей, всем домом. Его, — Жан-Пьер улыбнулся Марго, — или ее слово — закон.
— И так весь день! — вскричала Марго.
— Если она достанется мне, — сказал Ив, — я даже не знаю, что сделаю!
Мальчик был так переполнен радостным ожиданием, что не мог произнести ни слова, и все вокруг тоже начали проявлять явное нетерпение.
Когда мадам Бастид воткнула в пирог нож, над столом повисло напряженное молчание. Но вот пирог наконец был разрезан. Габриэль встала, взяла стопку тарелок и стала раздавать их по кругу. Я наблюдала за Женевьевой, которая несказанно радовалась этой незамысловатой забаве.
Когда все начали есть, в комнате не раздавалось ни единого звука или шороха — только тиканье часов и потрескивание дров в очаге.
Вдруг раздался торжествующий крик, и мы все увидели в руке Жан-Пьера сверкающую золотом корону.
— Она досталась Жан-Пьеру! Жан-Пьеру! — распевали дети.
— Прошу называть меня теперь Ваше Величество, — заявил Жан-Пьер с деланной важностью. — Я сообщаю всем, что церемония моей коронации состоится немедленно, без всякого отлагательства.
Габриэль вышла из комнаты и вскоре вернулась, неся на подушечке металлическую корону, украшенную блестками. Дети в восторге вскочили со своих мест, а Женевьева следила за происходящим круглыми и немигающими глазами.