— Кого вы, Ваше Величество, избираете для возложения на вас короны? — спросила Габриэль.
Жан-Пьер сделал вид, что внимательно изучает всех присутствующих; потом его глаза задержались на мне. Я показала ему взглядом в сторону Женевьевы, и он мгновенно понял мое желание.
— Мадемуазель Женевьева де ла Таль, выйдите вперед, — сказал он.
Женевьева вскочила с места, ее щеки пылали, глаза блестели.
— Ты должна возложить корону на его голову, — сказал Ив.
Женевьева торжественным шагом направилась к подушечке, которую протягивала ей Габриэль, взяла корону и возложила ее на голову Жан-Пьера.
— Теперь встань на колени и поцелуй его руку, — скомандовал Ив, — а потом поклянись служить королю.
Я смотрела на Жан-Пьера, сидевшего в кресле с короной на голове, на Женевьеву, преклонившую перед ним колени на положенную на пол подушечку. Его лицо сияло полным триумфом: со своей ролью он справлялся просто великолепно.
Ив нарушил торжественную церемонию, спросив у Жан-Пьера, каким будет первое повеление Его Величества. Жан-Пьер на секунду задумался, посмотрел на меня, на Женевьеву и сказал:
— Мы должны отступить от формальностей. Повелеваю всем присутствующим обращаться друг к другу по имени.
Габриэль бросила на меня понимающий взгляд, и я, улыбнувшись, сказала:
— Меня зовут Даллас. Надеюсь, вам удастся выговорить мое имя.
Все произнесли его с некоторым акцентом, делая ударение на последнем слоге. Дети весело смеялись, слушая, как я по очереди поправляю каждого. — Это распространенное английское имя? — спросил Жак.
— Как Пьер и Ив во Франции? — спросил Ив.
— Совсем нет. Это только мое имя, и ему есть свое объяснение. Моего отца звали Даниэл, а мать Алисой. Отец очень хотел, чтобы родилась девочка, а мать ждала мальчика. Он собирался назвать будущую дочь именем моей любимой жены, а она — его именем, Даниэлем. И когда я появилась на свет, они из двух своих имен сделали одно — Даллас.
Мои слова очень развеселили детей, и они принялись соединять все имена, испытывая от этой игры огромное удовольствие.
Мы все немедленно повиновались воле короля, и переход на обращение друг к другу по именам сделал наш праздник еще более милым и домашним. Жан-Пьер с короной на голове важно сидел в кресле, как самый настоящий монарх, и мне порой казалось, что в его глазах мелькает такое же выражение высокомерия и надменности, которое я часто видела во взгляде графа.
Жан-Пьер заметил, что я наблюдаю за ним, и рассмеялся.
— Просто великолепно, Даллас, что вы присоединились к нам в нашей игре, — сказал он.
Не знаю почему, но я вздохнула с облегчением, услышав, что он рассматривал все это лишь как игру.
Когда в комнату вошла служанка Бастидов, чтобы закрыть ставни, я подумала, как быстро пролетело время. Мы провели здесь замечательный день: играли в различные игры, отгадывали шарады, разыгрывали пантомимы — и все под руководством Жан-Пьера. Мы танцевали, а Арман играл нам на скрипке, внося тем самым и свой вклад в общее веселье.
Есть еще только один праздник, который по своей прелести может сравниться с Рождеством, рассказывала мне Марго, обучая меня танцевать «сотьер шарентез», — это праздник урожая… Но все равно он не такой славный и замечательный, потому что нет подарков, праздничного дерева и короля на весь день.
— Праздник урожая — это праздник для взрослых, — глубокомысленно заметил Ив. — А Рождество — для детей.
Я с удовольствием наблюдала за тем, как Женевьева всецело отдалась веселью и радостям танцев и игр. Я видела, что ей хотелось, чтобы этот день продолжался до бесконечности, однако нам пора было возвращаться в замок. Даже сейчас наше отсутствие, должно быть, уже заметили, и я не знала, какова будет реакция.
Я сказала мадам Бастид, что нам, к сожалению, нужно домой, и она сделала знак Жан-Пьеру.
— Мои подданные желают поговорить со мной? — спросил он, остановив теплый взгляд своих глаз сначала на мне, потом на Женевьеве.
— Нам пора уходить, — объяснила я. — Мы просто тихо исчезнем… не привлекая внимания остальных. Никто и не заметят, что мы ушли.
— Невозможно! Все будут очень огорчены. Не знаю, не следует ли мне применить свои королевские прерогативы…
— И тем не менее мы уходим. Поверьте, мне очень не хочется уводить отсюда Женевьеву: она провела у вас незабываемый день.
— Я провожу вас до замка.
— О нет, в этом нет никакой необходимости…
— Нет необходимости… когда уже почти темнеет! Я настаиваю. И вы знаете, что я имею на это право. — Его глаза смотрели на меня с глубокой тоской. — Правда, этим правом я обладаю только сегодня, но я хочу использовать до конца данные мне полномочия.
Почти всю дорогу к замку мы прошли молча, а когда подошли к подъемному мосту, Жан-Пьер остановился и сказал:
— Ну вот. Теперь вы уже дома!
Он взял одной рукой мою руку, другой — руку Женевьевы, поцеловал их, но продолжал держать. Потом совершенно неожиданно он вдруг привлек меня к себе и нежно поцеловал в щеку, а потом и Женевьеву.
Мы обе остолбенели от удивления, а он, глядя на нас, улыбался.
— Все, что бы ни делал король, — правильно, — напомнил он нам. — Завтра я буду обыкновенным Жан-Пьером Бастидом, но сегодня — я король в своем маленьком замке.
Я засмеялась и, взяв Женевьеву за руку, сказала:
— Ну что же, прекрасно, благодарим вас, Ваше Величество, и всего доброго.
Он поклонился, а мы по подъемному мосту направились в замок.
Нуну, немного обеспокоенная, ждала нас.
— Господин граф заходил сегодня в классную комнату. Он спрашивал, где вы, и мне пришлось сказать ему.
— Конечно, — ответила я, почувствовав, как заколотилось мое сердце.
— Ведь вас не было дома ко второму завтраку.
— Нет смысла делать из нашей прогулки секрет, — ответила я.
— Он хотел видеть вас, как только вы вернетесь.
— Нас обеих? — спросила Женевьева, и я подумала, что вот уже и нет той сияющей, беспечной девочки, которая совсем недавно от души веселилась у Бастидов.
— Нет, только мадемуазель Лоусон. Он будет в библиотеке до шести часов. Вы как раз успеете застать его там, мадемуазель.
— Я немедленно иду туда, — сказала я и отправилась в библиотеку, оставив Нуну с Женевьевой.
Граф читал и, когда я вошла, лениво, почти нехотя, отложил книгу в сторону.
— Вы хотели видеть меня? — спросила я.
— Садитесь, пожалуйста, мадемуазель Лоусон.
— Я должна поблагодарить вас за миниатюру. Она прелестна.
Он склонил голову.
— Я был уверен, что вы оцените ее. Вы, конечно, узнали ее?
— Да. Она очень похожа. Но боюсь, что вы слишком щедры.
— Разве можно быть слишком щедрым?
— Вы были очень добры, что положили свои подарки в башмаки.
— Но вы же разъяснили мне мой долг… — Он улыбнулся. — У вас был приятный визит?
— Мы были у Бастидов. Я считаю, что общение Женевьевы со сверстниками оказывает на нее благотворное влияние, — сказала я несколько вызывающим тоном.
— Не сомневаюсь в вашей правоте.
— Ей так было интересно участвовать во всех играх… в рождественских празднествах… соблюдать традиции, видеть их простоту и непосредственность. Я надеюсь, что вы не имеете ничего против нашего визита.
Он пожал плечами и сделал рукой жест, который мог означать все, что угодно.
— Женевьева должна быть с нами сегодня за обедом, — сказал он.
— Я уверена, что она будет рада.
— Не думаю, что мы сможем соревноваться в непосредственности и простоте с местными жителями, но я просил бы и вас присоединиться к нам вечером… Если пожелаете, мадемуазель Лоусон.
— Благодарю вас.
Граф снова наклонил голову, давая понять, что разговор окончен. Я поднялась с кресла, и он проводил меня до двери, распахнув ее и давая мне возможность выйти.
— Женевьева очарована вашим подарком, — сказала я. — Как жаль, что вы не видели ее лица, когда она открыла коробочку!
Граф снова улыбнулся, и я ощутила прилив счастья. Я ожидала выговора, а вместо этого получила приглашение. Что за великолепное Рождество!
Итак, мне представилась возможность покрасоваться в моем новом платье. Я была очень взволнована, взволнована ожиданием чего-то необычного, как будто тот факт, что я надела платье, которое он сам выбрал для меня, превращал меня совсем в иную женщину.
Но ведь он ничего не выбирал. Просто заказал в парижском магазине платье, которое подошло бы женщине, которая прежде носила то, черное бархатное. И, тем не менее, цвет нового платья как нельзя лучше подходил моей внешности. Ничего более удачного и придумать было нельзя. Случайно ли это?
Или он сам назвал цвет? Мои глаза буквально сверкали изумрудным блеском, а волосы отливали золотом. Я была уверена в том, что в новом платье выгляжу почти привлекательной.
В приподнятом настроении я начала спускаться по лестнице, как вдруг лицом к лицу столкнулась с мадемуазель де ла Монель. Она выглядела просто ослепительно в шифоновом платье бледно-лилового цвета, отделанном зелеными шелковыми бантами; ее светлые волосы были завиты локонами, закрепленными на макушке большой жемчужной заколкой, а несколько завитков прелестно ниспадали вдоль ее красивой и тонкой шеи. Она посмотрела на меня с некоторым недоумением, как будто пыталась вспомнить, где и когда мы встречались раньше. Я объяснила это тем, что в новом платье выгляжу совершенно иначе, нежели в малопривлекательном костюме для верховой езды.
— Я Даллас Лоусон, — сказала я. — Реставрирую в замке картины.
— Вы обедаете с нами? — услышала я удивление в ее неприязненном тоне.
— По приглашению графа, — ответила я не менее холодно.
— Неужели?
— Именно так.
Ее глаза внимательно изучали каждую деталь моего платья, оценивая и прикидывая его стоимость. Оно удивило ее, наверное, не меньше, чем приглашение графа.
Она повернулась и пошла впереди меня, показывая всем своим видом, что даже если граф настолько эксцентричен, что пригласил кого-то, кто работает на него, влиться в компанию его друзей, то это касается его лично, а она просто не желает меня знать.
Гости собрались в одной из столовых около банкетного зала. Граф был поглощен разговором с мадемуазель де ла Монель и не заметил моего появления, но Филипп тотчас же направился мне навстречу. Я подумала, что он, должно быть понимая, как я буду себя неловко чувствовать в этой компании, уже поджидал меня. Еще одно свидетельство его доброты.
— Могу я позволить себе заметить, что вы выглядите очень элегантно?
— Благодарю. Я хотела бы спросить вас: присутствующая здесь мадемуазель де ла Монель из той самой семьи, о коллекции картин которой вы упоминали?
— А… собственно… почему… Да. Ее отец тоже здесь. Но я надеюсь, что вы не говорили об этом моему кузену?
— Конечно нет. В любом случае я вряд ли оставлю замок, чтобы поработать в ее доме.
— Вы думаете так сейчас, но, если когда-нибудь…
— Хорошо, я буду помнить о вашем предложении.
К нам подошла Женевьева. На ней было розовое шелковое платье, но выглядела она очень подавленно и уныло — никакого сравнения с той девочкой, которая всего несколько часов тому назад возлагала корону на голову короля.
В этот момент всех пригласили к столу, и мы перешли в зал, где красиво сервированный стол был освещен свечами в канделябрах, расставленных на столе на равных промежутках друг от друга.
Я сидела рядом с пожилым джентльменом, который проявил большой интерес к картинам, и мы с ним много говорили на эту тему. Наверное, меня специально посадили таким образом, чтобы я смогла его развлекать. Подали индейку, фаршированную грецкими орехами и трюфелями, но я почти к ней не притронулась, потому что уже пробовала это блюдо у Бастидов. А может быть, потому, что все время ощущала присутствие мадемуазель де ла Мотель, сидевшей рядом с графом, который, казалось, был полностью захвачен оживленным разговором с ней.
Боже, как же я была глупа, когда думала, что выгляжу привлекательной женщиной в этом прекрасном платье! И как было еще глупее вообразить, что он, знавший столь многих красивых женщин, будет помнить обо мне, находясь рядом с такой красавицей. И вдруг я услышала, как он произнес мое имя:
— Мадемуазель Лоусон ответит на этот вопрос.
Я подняла голову, и наши взгляды встретились.
То ли он был мной недоволен, то ли просто решил позабавиться.
Скорее всего недоволен тем, что я потащила его дочь в это рождественское утро отведать праздничное блюдо в доме людей, которые работали на его полях. Мадемуазель де ла Монель тоже бросила взгляд в мою сторону. Холодный, оценивающий взгляд бледно-голубых глаз. Она была явно раздражена, ибо уже второй раз за вечер была вынуждена обратить на меня внимание.
— Да, мадемуазель Лоусон, — продолжал граф. — Вчера вечером мы осматривали картину, и гости восхищались тем, что вам удалось сделать с одной из моих прародительниц. Как много долгих лет она была скрыта от нас под темным слоем пыли и грязи. А теперь явилась нам во всей своей красоте, равно как и ее изумруды. Это те самые изумруды…
— … Которые снова, как и всегда, вызывают всеобщий интерес, — закончил фразу Филипп.
— И вы, мадемуазель Лоусон, на этот раз именно вы пробудили этот интерес. — Он посмотрел на меня с напускным раздражением.
— А разве у вас они не вызывают интереса? — спросила я.
— Кто знает? Не исключено, что при очередной вспышке такого интереса изумруды могут быть наконец найдены. Вчера, когда мы любовались картиной, кто-то предложил организовать еще одни поиски, и все поддержали эту идею. Так что придется подчиниться. И вы, конечно, должны в них участвовать.
Мадемуазель де ла Монель взяла его под локоть.
— О, мне будет так страшно бродить по этому замку… одной.
Кто-то заметил, что ей вряд ли позволят это сделать. В ответ раздался дружный смех, который не оставил равнодушным даже графа. Когда он снова взглянул на меня, искорки смеха все еще плясали в его глазах.
— Поиски сокровищ просто ради забавы. Вам позже сообщат подробности. Мы собираемся приступить к ним довольно скоро, потому что не знаем, как долго они продлятся. Готье все утро готовит указатели.
Поиски сокровищ начались почти час спустя. Каждому вручили записку с первым указателем, с помощью которого нужно было понять из зашифрованного текста, куда идти дальше, чтобы отыскать следующий указатель. Если вы находили это место, вас ждала целая стопка записок, из которых следовало выбрать одну, с изображением следующего указательного знака. Тот, кто первым обнаружит самый последний указатель, считается победителем.
Кругом стоял гул голосов, то и дело раздавались громкие возгласы — это гости читали записки с первыми ориентирами. Некоторые отправились на поиски парами. Я не видела ни графа, ни Филиппа, ни Женевьевы и чувствовала себя так, будто оказалась в чужом доме среди незнакомых мне людей. Никто ко мне не подходил и не обращался. Может быть, они считали, что женщине, которая находилась в замке только для того, чтобы реставрировать картины, совершенно не обязательно присоединяться к их забавам.
Я увидела одну пару — молодых женщину и мужчину, которые, взявшись за руки, выскользнули из зала, и тут до меня дошло, что целью этих потешных поисков было вовсе не стремление найти все указатели, а дать возможность гостям пофлиртовать друг с другом.
Я решила ознакомиться со своей запиской и прочитала: «Идите и выразите почтение, затем напейтесь, если испытываете жажду».
После минутного размышления все оказалось очень просто. Выражать почтение или приносить присягу было принято при королевском дворе, а во дворе замка был колодец.
Я вышла из замка, подошла к окружавшему колодец парапету, под одним из больших камней которого были спрятаны ориентиры. Я вытащила один из них и поспешила обратно в замок. Взглянув на следующий указатель, я отправилась на верх башни. По случаю поисков замок был освещен укрепленными на стенах свечами.
К тому времени, когда я нашла три ориентира, игра полностью захватила мое воображение. Я поймала себя на том, что полностью отдаюсь охоте за сокровищами, — хотя это была всего лишь игра, но в нее играли в таком великолепном старинном замке!