Неожиданно проснувшись, я ощутила, что кто-то находится в моей комнате.
— Мадемуазель… — Женевьева подошла ко мне с зажженной свечей в руке, — этот стук… Вы просили, чтобы я сказала вам, если снова услышу его.
— Женевьева… — Я села в постели, все еще стуча зубами от страха. Перед самым пробуждением мне снились какие-то кошмары. — Который час?
— Час ночи. Этот стук разбудил меня. Тук-тук… Я испугалась, а вы, помните, сказали, что мы пойдем и посмотрим вместе.
Я сунула ноги в тапочки и быстро накинула халат.
— Но я считала, что все это ваши выдумки, Женевьева.
Она покачала головой.
— Все было также, как и раньше. Тук-тук… так, как будто кто-то пытается дать знать, где они находятся.
— Где?
— Пойдемте в мою комнату. Там все слышно.
Мы с ней отправились в детскую, которая была расположена в самой старой части замка.
— Вы разбудили Нуну? — спросила я Женевьеву.
Она отрицательно покачала головой.
— Нуну трудно добудиться. Она говорит, что когда засыпает, то спит как убитая.
Мы пришли в комнату Женевьевы и прислушались. Кругом было тихо.
— Подождите минутку, мадемуазель, — попросила она. — Он то замолкает, то появляется снова.
— С какой стороны?
— Н-не знаю… Думаю, снизу.
В этой части здания находилась подземная тюрьма. Женевьева знала об этом, и для девочки с ее воображением подобное обстоятельство могло сыграть свою роль.
— Он скоро снова раздастся, — прошептала Женевьева. — Я знаю…
Мы сидели, напряженно вслушиваясь. Где-то вдалеке прокричала птица.
— Это сова, — сказала я.
— Конечно, сова. Думаете, я этого не знаю. Вот! Слышите… тук-тук. Тихонько, затем громче.
— Это внизу, — сказала я. — Пойдемте посмотрим, и если нам удастся, то выясним, что происходит.
Я взяла у нее свечу и пошла вниз по лестнице. Вера Женевьевы в мое мужество придавала мне силы. Хотя мне было довольно страшно бродить ночью по замку, как мы это делали сейчас.
Мы подошли к двери оружейной и немного подождали, прислушиваясь. Раздающийся вдалеке звук теперь был отчетливо слышен. Я не могла понять, что это такое, но почувствовала, как мурашки побежали по телу. Женевьева схватила меня за руку, и в колеблющемся свете свечи я увидела ее испуганные глаза.
И в этот момент мы снова услышали этот стук. Он шел снизу, из подземной тюрьмы.
Больше всего на свете мне хотелось вернуться назад и оказаться в своей комнате. Я была уверена, что Женевьева чувствовала то же самое, но, поскольку не предполагала, что я могу поступить подобным образом, мне приходилось скрывать свой страх. Очень легко быть смелым днем, и совсем другое дело ночью.
Девочка показала на каменную винтовую лестницу, и я, придерживая полы халата рукой, в которой сжимала свечу, стала спускаться вниз, держась другой рукой за веревочные перила. Идущая вслед за мной Женевьева внезапно оступилась и подалась вперед. К счастью, она упала на меня, что помешало ей скатиться по лестнице. Она негромко вскрикнула и тут же зажала рот рукой.
— Все в порядке, — прошептала Женевьева, — я запуталась в халате.
— Ради Бога, подберите его повыше.
Она кивнула, и несколько секунд мы стояли на лестнице, пытаясь обрести спокойствие. У меня сильно билось сердце, и я знала, что у Женевьевы тоже. Я надеялась, что она вот-вот предложит повернуть обратно. И тогда я охотно согласилась бы. Но стойкая вера в мою неустрашимость помешала ей произнести эти слова.
Это же совершеннейший абсурд, думала я. Что я здесь делаю, расхаживая ночью по замку? А если нас увидит граф? Какой же я буду выглядеть дурой. Сейчас надо вернуться в свои комнаты, а утром рассказать ему о странных звуках. Но, если я так поступлю, Женевьева подумает, что я испугалась. И не ошибется. Если бы я не пошла сейчас с ней, она потеряла бы ко мне все то уважение, которое я с таким трудом завоевала. И если я собираюсь помочь ей освободиться от живущих в ее душе демонов, которые толкают ее на странные поступки, я должна сохранить свой авторитет.
Я подняла подол повыше, спустилась до конца лестницы и, оказавшись на нижней ступеньке, с силой толкнула обитую железом дверь подземной тюрьмы. Дверь поддалась. Впереди зияла темная пещера, от вида которой мне еще больше, чем раньше, захотелось вернуться назад.
— Вот откуда идет этот звук, — прошептала я.
— О, мадемуазель, я не могу туда идти.
— Это всего лишь старые камеры.
Женевьева потянула меня за руку.
— Пойдемте обратно, мадемуазель!
Было бы безумием идти вперед, имея всего одну свечу в руке, которая едва освещала нам путь. Пол в подземелье был неровным, и падение Женевьевы на лестнице было для нас серьезным предупреждением. Здесь падение было бы куда более опасным… Так я уговаривала себя вернуться. Но правда заключалась в том, что я инстинктивно понимала: надо идти вперед.
Я подняла свечу высоко над головой и увидела старые стены, покрытые плесенью. Темнота казалась бесконечной. Я могла видеть только одну или две камеры с огромными цепями, в которых держали закованных узников.
— Есть здесь кто-нибудь? — спросила я.
Мой голос отозвался зловещим эхом. Женевьева прижалась ко мне всем телом, и я почувствовала, как она вся дрожит.
— Здесь никого нет, Женевьева, — попыталась я ее успокоить.
Она еле слышно повторила:
— Пойдемте отсюда, мадемуазель.
— Хорошо, мы придем сюда днем.
— О да… да…
Девочка схватила меня за руку и потянула за собой. Я уже хотела поспешить вслед за ней прочь из этого места, но почему-то вдруг почувствовала, что совсем рядом, в темноте, кто-то внимательно следит за мной… искушая шагнуть в эту темноту навстречу опасности.
— Мадемуазель… пойдемте.
Ужасное ощущение улетучилось, и я повернулась к Женевьеве. Все время, пока она поднималась по лестнице впереди меня, мне казалось, что я слышу позади себя чьи-то шаги и чьи-то ледяные руки тянутся, чтобы утащить меня обратно в подземелье. Все это было, конечно, игрой моего воображения, но горло сдавили спазмы страха, так что я едва могла дышать, а сердце тяжелым камнем трепыхалось в груди.
Пламя свечи вдруг метнулось в сторону, и я застыла в ужасе, ожидая, что она вот-вот погаснет. Мне казалось, что мы никогда не одолеем лестницу и не выберемся наверх. Этот подъем никогда не занимал больше одной минуты или около этого, но мне казалось, что прошли все десять. Совершенно бездыханная, я остановилась на верхней ступеньке как раз над тем местом, под которым находилась камера забвения.
— Скорее, мадемуазель, — сказала Женевьева, стуча зубами. — Мне холодно.
Наконец-то мы добрались до моей комнаты.
— Мадемуазель, — сказала Женевьева, — могу я остаться на ночь у вас?
— Конечно.
Я знала, что Женевьеве так же страшно, как и мне, и что она боится спать одна. Я долго лежала без сна, перебирая в памяти каждую минуту ночного приключения. Страх перед неизвестным, уговаривала я себя, мы унаследовали от наших первобытных предков. Чего я испугалась в подземной тюрьме? Духов прошлого? Чего-то, что является, плодом лишь детского воображения?
Когда же я наконец заснула, зловещий стук преследовал меня и во сне. Мне снилась молодая женщина, которая не могла обрести покой, потому что умерла насильственной смертью. Она хотела вернуться, чтобы объяснить мне, как именно она умерла.
Тук-тук!
Я вскочила в постели. Служанка принесла мне поднос с завтраком. Женевьева, должно быть, проснулась раньше, ибо ее уже не было в комнате.
На следующий день после обеда я спустилась в подземную тюрьму одна. Я собиралась позвать с собой Женевьеву, но нигде не нашла ее. Я сама слышала стук, о котором мне раньше рассказывала Женевьева, и мне хотелось выяснить, что же это было такое.
Стоял солнечный день, и все выглядело иначе — веселей, праздничней! Даже древняя лестница не казалась сейчас такой темной, потому что через одну из длинных узких амбразур сюда проникало немного дневного света. И хотя она выглядела довольно мрачно, но все-таки не так ужасно, как ночью при свете единственной маленькой свечи.
Я добралась до двери, ведущей в подземную тюрьму. Даже сейчас, в один из самых светлых дней года, было трудно что-либо рассмотреть. Но после того как я немного постояла, вглядываясь в темноту, мои глаза привыкли к ней и я смогла различить очертания ужасных ниш, которые назывались клетками. Когда я шагнула немного вперед, тяжелая дверь неожиданно захлопнулась за мной, и я не смогла сдержать вскрик ужаса при виде скользнувшей ко мне тени. Чья-то рука схватила меня за локоть.
— Мадемуазель Лоусон!
У меня перехватило дыхание. Передо мной стоял граф.
— Я… я… — пыталась я вымолвить хотя бы слово. — Вы меня так напугали.
— Да, это было глупо с моей стороны. Как здесь темно, когда закрыта дверь. — Однако он не сделал ни малейшей попытки открыть ее. — А я никак не мог понять, кто бы это мог быть, — сказал он. — Хотя следовало бы догадаться, что это вы — с вашим интересом к замку и неуемным стремлением все изучать и исследовать… даже такие ужасные места, как это. Видимо, в них тоже есть своя прелесть.
Граф положил руку мне на плечо. Я дрожала от страха и никак не могла понять, чего именно боюсь. Он прошептал мне на ухо:
— Что вы надеялись здесь обнаружить, мадемуазель Лоусон?
— Я и сама не знаю. Женевьева слышала какие-то звуки, и этой ночью мы спустились выяснить, в чем дело. Потом я пообещала, что мы еще раз придем сюда днем.
— Так она тоже придет сюда?
— Вполне вероятно.
Он засмеялся:
— Звуки… Какие звуки?
— Как будто кто-то стучит. Женевьева говорила мне о них раньше. Вот мы с ней и договорились, что когда она услышит эти звуки снова, то сообщит мне, и мы попытаемся вместе выяснить, что происходит.
— Можно легко догадаться, что бы это могло быть, — сказал он. — Жуки-древоточцы.
— О…
— Вы должны были бы догадаться. Наверняка сталкивались с ними в замках Англии.
— Конечно, но эти каменные стены…
— Здесь очень много дерева. — Он отошел от меня и, подойдя к двери, распахнул ее. Теперь я могла видеть более отчетливо ужасные решетки, страшные кольца, цепи… и графа, бледного, с очень сосредоточенным и более замкнутым, чем обычно, выражением лица. — Если завелись эти жуки…
— Вам придется все очень внимательно обследовать?
— Да, но после сбора винограда, — кивнул он. — Это займет чертовски много времени — обстучать все помещения. Прошло только десять лет с тех пор, как проводили подобную профилактику. Так что вряд ли они успели натворить много бед.
— А как вы оказались здесь? — спросила я.
— Увидел, как вы направились вниз, и пошел за вами. Я подумал, уж не сделали ли вы какого-нибудь открытия? — ответил граф.
— Открытия? Какого открытия?
— Какую-нибудь картину на стене или что-то в этом роде. Вы же сами рассказывали мне, помните?
— Но здесь…
— Всегда трудно предположить, где может быть спрятано сокровище, не так ли?
— Вы, пожалуй, правы.
— Давайте не будем никому говорить о странных стуках. Если о них услышит Готье, он тут же начнет твердить о необходимости пригласить экспертов. Подождем, пока не уберут урожай. Вы не представляете, мадемуазель Лоусон, хотя скоро увидите своими глазами, какое здесь царит лихорадочное оживление, когда поспевает виноград. И в это время нельзя отвлекать работников на какие-то другие дела.
— Могу ли я рассказать Женевьеве, как вы объясняете происхождение звуков?
— Да, конечно.
Мы вместе поднялись по лестнице, и, как всегда в его присутствии, мною владели смешанные чувства. Я ощущала себя так, будто меня поймали на чем-то предосудительном, а с другой стороны, меня неудержимо тянуло говорить с ним снова и снова.
На следующий день во время прогулки верхом я объяснила Женевьеве происхождение звуков.
— Жуки? — вскричала она. — Как? Они такие же ужасные, как и привидения!
— Чепуха, — рассмеялась я. — Вполне материальные создания, и их можно уничтожить.
— Ага, пока они не уничтожили весь замок. Ух! Мне совсем не нравится, если у нас действительно завелись жуки. А почему они стучат?
— Они стучат головками о дерево, чтобы привлечь к себе партнеров.
Сказанное мной развеселило Женевьеву, и у нас обеих сразу поднялось настроение. Я поняла, что девочка почувствовала явное облегчение.
День выдался замечательный. Утро было несколько пасмурное, но зато трава и деревья издавали чудесный запах свежести… Гроздья винограда почти все уже были срезаны. Остались нетронутыми самые лучшие из них, и теперь они без всяких помех вбирали в себя солнечный свет и тепло, чтобы ягоды стали еще более сладкими и дали потом прекрасное вино.
Внезапно Женевьева сказала:
— Мне бы так хотелось, чтобы вы обедали вместе с нами, мадемуазель.
— Спасибо, Женевьева, — ответила я, — но я не могу приходить без приглашения.
— Мне всегда бывает интересно, когда вы разговариваете с папой.
— Вот оно что!
Девочка нахмурилась:
— Лучше бы она не приезжала сюда. Я не люблю ее. И она меня тоже.
— Вы имеете в виду тетю Клод?
— Она мне не тетя.
— Так проще называть ее.
— Почему? Она не намного старше меня. Кажется, все забыли, что я уже взрослая… Давайте зайдем к Бастидам и посмотрим, что они там поделывают.
Недовольное выражение ее лица, вызванное нашим разговором о Клод, при упоминании имени Бастидов мгновенно исчезло. И я с огромным удовольствием повернула своего Бонома на дорожку, ведущую к дому Бастидов.
Ива и Марго мы застали в саду. Они держали в руках корзинки и, согнувшись в три погибели, внимательно обследовали тропинку, напевая что-то тонкими детскими голосами, и непрерывно перекликались друг с другом.
Мы привязали лошадей к столбу, и Женевьева побежала к ним выяснить, чем это они заняты.
— Разве вы не знаете? — воскликнула Марго, которая была в том возрасте, когда всех, кто не знал того, что знала она, была склонна считать чудовищно невежественными.
— Улитки! — закричала Женевьева.
Ив ухмыльнулся и протянул ей корзинку, показывая содержимое. В ней лежало несколько улиток.
— Мы собрались устроить пир.
Он остановился и начал, пританцовывая, припевать: