Она спросила, куда мы направляемся, и я ответила. Когда мы поскакали дальше, Женевьева сказала:
— Уверена, что ей очень хотелось бы запретить нам ходить в гости к Бастидам. Она думает, что здесь хозяйка, но она всего лишь жена Филиппа. А ведет себя так, словно…
Ее глаза недобро сузились. Она не такой уж наивный младенец, как мы полагаем, и прекрасно понимает, что за отношения у Клод с ее отцом, подумала я…
Ив и Марго ждали нас и приветствовали громкими криками.
Я ела улиток первый раз в жизни, и все смеялись над тем, как я старалась побороть в себе чувство отвращения. Возможно, они действительно очень вкусны, но я не могла их есть с таким же энтузиазмом, как все остальная компания.
Дети без умолку болтали об улитках и о том, как они просят своих святых ниспослать дождь, который выгонит их наружу, а Женевьева с жадным интересом слушала. Она смеялась так же громко, как и все остальные, и даже стала подпевать, когда дети опять завели свою песню про улиток.
В самый разгар нашей трапезы появился Жан-Пьер. Я почти не видела его в последнее время, так как он с утра до ночи был занят на виноградниках. Он поздоровался со мной с присущей ему галантностью, и я с некоторой тревогой отметила, как изменилась Женевьева, едва он вошел. Казалось, она отбросила свою детскость, и мне стало ясно, что она жадно слушает все, что он говорит.
— Садитесь рядом со мной, Жан-Пьер! — закричала она, и он без колебаний подвинул стул к столу и втиснулся между нею и Марго.
Они стали опять говорить об улитках, потом Жан-Пьер спел для них. И все это время Женевьева следила за ним глазами, в которых сквозило неприкрытое мечтательное выражение.
Жан-Пьер поймал мой взгляд и тут же стал расспрашивать о том, как идет моя работа.
— А у нас в замке появились жучки, — вдруг громко произнесла Женевьева. — Я бы не возражала, если бы это были улитки. Интересно, а могут ли завестись улитки в замке? Стучат ли они когда-нибудь своими раковинами?
Она делала отчаянные попытки привлечь его внимание и добилась этого.
— Жучки в замке? — спросил Жан-Пьер.
— Да, и они стучат. Мы даже ночью ходили с мадемуазель Даллас смотреть, правда, мадемуазель? Мы спускались прямо в подземную тюрьму. Я испугалась, а мадемуазель нет. Вас, мадемуазель, ничто не может напугать, не так ли?
— Во всяком случае, не жучки, — ответила я.
— Но мы не знали, что это жучки, пока папа не сказал вам.
— Жучки в замке, — повторил Жан-Пьер. — Жук-могильщик? Готов поклясться, что это может привести графа в ужас.
— Вряд ли такое вообще возможно.
— О, мадемуазель! — вскричала Женевьева. — Как это было ужасно… там, внизу, в этой тюрьме, а у нас с собой только одна свеча. Мне казалось, что там кто-то был… кто-то следил за нами. Я чувствовала это, мадемуазель… Я говорю правду. — Дети слушали ее с широко раскрытыми глазами, а Женевьева не могла устоять перед соблазном продолжать привлекать к себе всеобщее внимание. — Я слышала какой-то стук… — продолжала она. — Я знала, что там, внизу, живет привидение. Это кто-то из умерших пленников, чья душа никак не может успокоиться…
Я видела, что она начинает чрезмерно возбуждаться. В ее голосе стали проскальзывать истерические нотки. Я поймала взгляд Жан-Пьера, и он понимающе кивнул мне.
— Послушайте, — воскликнул он, — кто будет танцевать «Марш улиток»? Мы так хорошо ими попировали, что надо бы исполнить танец в их честь. Давайте-ка, мадемуазель Женевьева, мы с вами откроем танцы.
Женевьева с готовностью вскочила, ее лицо пылало, глаза сияли. И, взяв за руки Жан-Пьера, она закружилась с ним по комнате.
Мы покинули дом Бастидов около четырех часов. Как только мы появились в замке, ко мне подбежала одна из служанок и сказала, что мадам де ла Таль хочет меня видеть и я должна как можно скорее пройти в ее будуар.
Я не стала переодеваться и пошла к ней прямо в костюме для верховой езды.
Постучав в дверь ее спальни, я услышала тихий голос, приглашающий меня войти. В изысканно меблированной комнате, где стояла кровать под пологом из переливчатого синего шелка, Клод не оказалось.
Тут я заметила открытую дверь, и в этот момент оттуда донесся ее голос:
— Входите, мадемуазель Лоусон.
Ее будуар представлял собой комнату, вдвое меньшую по сравнению со спальней. В нем находилось большое зеркало, сидячая ванна, туалетный столик, кресла и софа, и над всем этим витал крепкий запах духов. Сама она полулежала на софе в бледно-голубом шелковом платье, ее золотистые волосы красиво ниспадали на плечи. Я не могла не признать, что выглядела она невероятно красивой и соблазнительной.
Она разглядывала свою обнаженную ногу, выставленную из-под голубого платья.
— О, мадемуазель Лоусон, входите. Вы были у Бастидов?
— Да, — отозвалась я.
— У нас, конечно, — продолжала она, — нет никаких возражений против вашей дружбы с Бастидами. — Я удивленно посмотрела на нее, а она тем временем продолжала с улыбкой: — Конечно нет. Они делают для нас вино, а вы реставрируете наши картины.
— Я не вижу здесь никакой связи.
— О, уверена, что это не так, мадемуазель Лоусон. Вы найдете ее, если хорошо подумаете. Но я говорю о Женевьеве. Я уверена, что граф не хотел бы, чтобы она водила такую… близкую дружбу с… его слугами. — Я хотела было возразить, но Клод быстро продолжала, и тон ее голоса был почти нежным, словно она старалась причинить мне как можно меньше неприятностей: — Возможно, мы здесь стараемся оберегать своих детей больше, чем это делают в Англии. Мы считаем неразумным позволять им слишком свободно общаться с людьми из других социальных слоев. При определенных обстоятельствах это могло бы привести к осложнениям. Не сомневаюсь, что вы понимаете меня.
— Вы намекаете на то, что я должна была бы помешать Женевьеве посещать дом Бастидов?
— Вы согласны, что это разумно?
— Мне кажется, вы заблуждаетесь насчет моего влияния на Женевьеву. Я не в силах помешать ей делать то, что она хочет. Я могу лишь просить ее зайти к вам, чтобы вы сами высказали ей свое мнение.
— Но вы вместе с ней ходите к этим людям. Именно под вашим влиянием она…
— И тем не менее я уверена, что не могла бы остановить ее. Я скажу, что вы хотите поговорить с ней. — И с этими словами я покинула спальню мадам де ла Таль.
В тот вечер, придя в свою комнату, я легла спать, но еще не успела заснуть, как в замке поднялась страшная суматоха. Я услышала чьи-то гневные крики, вопли страха и, накинув пеньюар, вышла в коридор.
Пока я стояла у дверей своей комнаты, не зная, что предпринять, мимо пробежала одна из служанок.
— В чем дело? — спросила я.
— Улитки в постели мадам!
Да, таков был ответ Женевьевы. Она выслушала замечание Клод довольно спокойно — по крайней мере, так казалось, — но тут же решила отомстить, И из-за этого-то и разгорелся весь сыр-бор.
Я отправилась к ней в комнату и постучала в дверь. Ответа не последовало, я вошла и увидела, что Женевьева лежит на кровати и притворяется спящей.
— Это бесполезно, — сказала я.
Она открыла один глаз и рассмеялась:
— Вы слышали вопли, мадемуазель?
— Их слышали, наверное, во всем замке.
— Представляете себе ее лицо, когда она их увидела?
— На самом деле это не очень весело, Женевьева.
— Бедная мадемуазель. Мне всегда жаль людей, лишенных чувства юмора.
— А мне всегда жаль людей, которые откалывают такие номера. Как вы думаете, чем теперь все это кончится?
— Она будет знать, что ей следует заниматься только собственными делами и не совать нос в мои.
— Но все может обернуться совсем по-иному!
— Ох, ну не надо! Вы такая же плохая, как она.
Попытка запретить мне видеть Жан-Пьера и всех остальных ни к чему не приведет. Это ей не удастся.
— А если ваш отец запретит…
Она выпятила нижнюю губу:
— Никто ничего мне не сможет запретить!
— В любом случае надо отказаться от этих детских штучек с улитками.
— Да что вы говорите? Но разве вы не слышали ее криков? Держу пари, она страшно перепугалась, и поделом.
— Думаете, что это так просто сойдет вам с рук?
— Она может делать все, что ей нравится. А я буду делать все, что нравится мне.
Я понимала, что разговаривать с ней совершенно бесполезно, и решила уйти. Но была очень обеспокоена, и не столько ее глупым поведением, сколько ее явно растущей привязанностью к Жан-Пьеру.
На следующее утро, когда я работала в галерее, туда явилась Клод. На ней была темно-синяя амазонка и такого же цвета шляпа для верховой езды. От этого ее глаза казались еще более глубокими и голубыми. Я видела, как она раздражена и сердита, хотя и пыталась это скрыть.
— Вчера ночью произошла отвратительная история, — сказала она. — Вы, очевидно, в курсе.
— Да, — ответила я.
— У Женевьевы скверные манеры. Неудивительно, имея в виду компанию, в которой она вращается. И я думаю, мадемуазель Лоусон, в какой-то мере в этом можно обвинить и вас. Согласитесь, что с того времени, как вы сюда приехали, она стала дружить с виноградарями.
— Эта дружба не имеет ничего общего с ее плохими манерами. Они были скверными еще до того, как я приехала в замок.
— Вы оказываете на нее дурное влияние, мадемуазель Лоусон, и поэтому я прошу вас покинуть замок.
— Покинуть замок?
— Да. Это будет наилучшим выходом из создавшегося положения. Я прослежу, чтобы вам заплатили все, что причитается, и мой муж поможет вам найти другую работу. Но я не хочу слушать никаких возражений. Мне хотелось бы, чтобы вы покинули замок в течение двух часов.
— Но это абсурд. Я еще не закончила работу.
— Мы найдем, кто сможет ее завершить.
— Вы не поняли. У меня свои собственные методы работы, и поэтому я не могу оставить картины, пока сама их не закончу.
— Я здесь хозяйка, мадемуазель Лоусон, и прошу вас уехать.
Как она была уверена в себе! Неужели ее влияние на графа было столь велико? И поэтому она могла требовать все, что ей угодно? Видимо, да. Она считала, что граф ей ни в чем не откажет.
Ее губы презрительно скривились:
— Вы получите распоряжение от самого графа.
Меня обуял холодный ужас. Скорее всего она уже просила его уволить меня, и он, стремясь доставить возлюбленной удовольствие, удовлетворил ее желание. Идя за ней следом в библиотеку, я всячески гнала прочь мрачные предчувствия. Она широко распахнула дверь и крикнула:
— Лотэр!
— Клод, — сказал он, — что вам угодно, дорогая?
Он поднялся с кресла и двинулся ей навстречу и тут вдруг увидел меня. Его замешательство длилось всего лишь долю секунды, потом он склонил голову в знак приветствия.
— Лотэр, — заявила она. — Я сказала мадемуазель Лоусон, что она не может здесь более оставаться. Однако она отказывается принять увольнение от меня, поэтому я привела ее к вам, чтобы вы сами сообщили ей об этом.
— Сообщил ей? — спросил он, переводя взгляд с ее сердитого лица на мое, полное презрения.
Должна признать, что в этот момент она была прекрасна. Гнев разрумянил ее щеки, что еще больше подчеркивало необыкновенную голубизну ее глаз и белизну прекрасных зубов.
— Женевьева подложила мне в постель улиток. Это было ужасно!
— Мой Бог! — пробормотал он. — Что за удовольствие она испытывает, разыгрывая такие глупые шутки?
— Она находит это забавным. Ее манеры ужасны. Что можно ожидать… Вы знаете о том, что ее самыми близкими друзьями являются Бастиды?
— Нет, я этого не знал, — сказал граф.
— Поверьте мне, что так оно и есть. Она постоянно торчит там. И даже сказала мне, что мы все ей безразличны. Мы не так приятны, не так интересны, не так умны, как ее дорогой друг Жан-Пьер Бастид. Да, он ее самый дорогой друг, хотя она обожает всю эту семью. Бастиды! Вы знаете, кто они такие.
— Лучшие виноградари в нашей округе, — сказал граф.
— Совсем недавно девушку из этой семьи пришлось срочно выдавать замуж.
— Подобная поспешность не такая уж редкость в нашей округе, Клод, уверяю вас…
— И этот изумительный Жан-Пьер. Он известный ловелас, так я слышала. И вы позволяете своей дочери вести себя, как деревенская девчонка, которая очень скоро может узнать, как бы побыстрее выкрутиться из щекотливого положения.
— Вы слишком взволнованы, Клод. Женевьеве никто не позволит вести себя предосудительно. Но какое все это имеет отношение к мадемуазель Лоусон?
— Она поощряет эту дружбу, сопровождает Женевьеву к Бастидам. Все очень просто. Это она ввела Женевьеву в их круг, и поэтому я сказала, что она должна уехать.
— Уехать? — удивился граф. — Но она же не закончила работы с картинами. Кроме того, мадемуазель Лоусон собиралась обследовать стены…
Она подошла к нему совсем близко, глядя на него своими прекрасными голубыми глазами.
— Лотэр, пожалуйста, прислушайтесь к тому, что я вам говорю. Ведь я волнуюсь о Женевьеве.
Он взглянул на меня поверх ее головы:
— А вы ничего не хотите сказать, мадемуазель Лоусон?
— Мне было бы жаль оставить картины незаконченными.
— Об этом не может быть и речи.
— Так, значит, вы на ее стороне? — взвизгнула Клод.
— Это значит, что я не понимаю, какую пользу принесет Женевьеве отъезд мадемуазель Лоусон, но зато совершенно отчетливо вижу, какой вред нанесет моим картинам.
Я подумала, что она сейчас его ударит, но Клод вдруг сделала вид, будто вот-вот заплачет, и, повернувшись, поспешно вышла из комнаты.
— Она очень рассердилась на вас, — сказала я.
— На меня? А я думал, на вас.
— На нас обоих.
— Женевьева опять ведет себя очень плохо.
— Боюсь, что так. Это потому, что ей запретили ходить к Бастидам.
— А вы брали ее с собой, когда ходили в их дом?
— Да.
— Вы считаете это разумным?
— Одно время я считала это очень разумным. Ей не хватает общения со своими сверстниками. Девочка ее возраста должна иметь друзей. Но у нее их нет, и именно поэтому она такая непредсказуемая… с этими ее внезапными вспышками и бесконечными шуточками.
— Понятно. И вам пришла в голову идея познакомить ее с Бастидами?
— Да. И у Бастидов она всегда чувствовала себя очень счастливой.
— И вы тоже?
— Да, мне очень нравится общаться с ними.
— Жан-Пьер имеет репутацию человека очень… галантного.
— Ну и что? Галантность так же обычна в этой части страны, как виноград. — Разговор с графом придал мне силы и храбрости. Я чувствовала, что должна непременно выяснить, как он ко мне относится… и что представляют собой его чувства ко мне по сравнению с теми, которые он питает к Клод. — Но, может быть, действительно было бы лучше, если бы я уехала отсюда, — сказала я, — скажем… через две недели. К этому времени я закончу те картины, с которыми начала работать. Это очень обрадовало бы мадам де ла Таль, а поскольку Женевьева вряд ли сможет одна часто наведываться к Бастидам, проблема разрешится сама собой.
— Такая четкость в суждениях бывает не очень нужна в определенных жизненных ситуациях, мадемуазель Лоусон.
Я рассмеялась, а вслед за мной засмеялся и он:
— Ну а теперь, пожалуйста, не говорите больше об отъезде.
— Но мадам де ла Таль…
— Я сам улажу с ней эту проблему.
Он посмотрел на меня, и одно чудесное мгновение мне казалось, что с его лица наконец соскользнула маска. Оно как будто говорило, что мысль потерять меня столь же невыносима для него, как и для меня мысль о том, чтобы покинуть замок.
Когда в следующий раз мы встретились с Женевьевой, она выглядела очень угрюмой. Она заявила мне, что ненавидит весь мир. В основном же это относилось к женщине, которая называет себя тетя Клод.
— Она опять запретила мне ходить к Бастидам, мадемуазель. И на этот раз папа был заодно с ней. Он сказал, что я не должна туда ходить без его разрешения. А это значит, что я туда больше никогда не попаду… потому что он никогда не разрешит мне.
— Он разрешит. Если…