— Так все-таки откуда вам известно о моем приезде? — спросила я.
— Мадемуазель, новости в округе распространяются очень быстро. Мы в первый же день узнали о вашем приезде и очень надеялись, что вы навестите нас. Этот дом был построен Бастидом, мадемуазель, и в нем всегда жили Бастиды — с самого начала. До этого семья обитала в поместье, потому что Бастиды всегда выращивали виноград и делали вино. Говорят, что никогда не было бы вина Гайяра, если бы не было Бастидов.
— Ах, вот как. Виноградники принадлежат вам.
Тяжелые веки совсем прикрыли глаза, и пожилая женщина рассмеялась:
— Как и все остальное в этой округе, виноградники принадлежат графу. Это его земля, его владения. Все здесь — его. А мы — рабочая сила и, хотя говорим, что без Бастидов не было бы вина Гайяра, имеем при этом в виду, что производимое здесь вино не было бы достойно этого имени.
— Было бы очень интересно посмотреть, как делают вино… То есть проследить весь путь производства — созревание винограда, сбор урожая и, конечно, само приготовление.
— Ах, мадемуазель, это самое интересное, что есть на белом свете… Во всяком случае, для нас, Бастидов. Надеюсь, что вы побудете у нас подольше. — Она повернулась к детям: — Идите и позовите своего брата. И вашу сестру, и отца тоже. Скажите им, что у нас гостья.
— О, прошу вас, не стоит их беспокоить ради меня.
— Родные будут очень огорчены, если узнают, что вы были у нас в гостях, а они не смогли повидаться с вами.
Дети убежали. А я сказала несколько слов о том, какие они милые, приветливые и воспитанные. Довольная старушка кивнула в знак согласия. Я точно знала, что она поняла, почему я это сказала. Ведь я могла их сравнить только с Женевьевой де ла Таль.
— Обычно в это время дня, — объяснила она, — нет никакой особой работы вне дома. Мой внук, который у нас сейчас за старшего, должен находиться в погребах, его отец… Знаете, после несчастного случая он не может выполнять тяжелую работу. Должно быть, он помогает ему, а моя внучка Габриэль сейчас в конторе.
— У вас большая семья, и все заняты в виноделии?
Она утвердительно кивнула.
— Это семейная традиция. Когда Ив и Марго подрастут, они присоединятся к остальным членам семьи.
— Как это замечательно, и вся семья живет в этом прекрасном доме! Расскажите мне о ваших близких, пожалуйста.
— У меня есть сын Арман и внуки. Старший из них — Жан-Пьер, ему двадцать восемь лет, скоро будет двадцать девять. Он сейчас управляет всеми нашими делами. Потом идет Габриэль, ей девятнадцать лет; как видите, между ними разница в десять лет. Я долго думала, что Жан-Пьер будет единственным ребенком, и тут вдруг родилась Габриэль. Потом после долгого перерыва появился Ив, а за ним Марго. Между двумя последними разница всего в год. Они были слишком поздними детьми, и, когда она…
— Она?..
Бабушка горестно вздохнула:
— Это было плохое время. Арман, мой сын, с Жаком, одним из работников, ехали на телеге, когда лошадь понесла. Оба были ранены. Жена Армана, бедная женщина, страшно боялась, что он умрет, и, я думаю, эти переживания оказались для нее слишком большим испытанием. Она заболела лихорадкой и умерла, оставив малютку Марго всего десяти дней от роду.
— Как это печально!
— Плохие времена уже прошли, мадемуазель. Беда случилась восемь лет назад. Мой сын поправился и может выполнять посильную работу, а внук — замечательный молодой человек — стал настоящим главой семьи. Он взвалил на свои плечи все тяготы и ответственность за родных и дело. Такова жизнь, не так ли? — Она улыбнулась мне. — Но я что-то заболталась, все говорю и говорю. Должно быть, утомила вас?
— Напротив. Мне очень интересно.
— Как вам понравилось в замке?
— Но я пробыла там еще очень малое время.
— Считаете, что вам предстоит интересная работа?
— Не знаю, придется ли мне там работать. Все зависит от…
— … Графа. О, я понимаю. — Она посмотрела на меня и покачала головой. — Он очень непростой человек.
— Граф непредсказуем?
Она пожала плечами.
— Господин граф ожидал, что приедет джентльмен. Ваш приезд был как снег на голову. Здесь, в Гайяре, невозможно хранить секреты, мадемуазель. Во всяком случае, большинству из нас это не удается. Вот и мой сын говорит, что я слишком много болтаю. А он, бедный, после смерти жены стал на редкость молчалив. Произошедшая трагедия очень изменила его, мадемуазель, он стал совсем другим человеком.
Вдруг она чуть подалась вперед, прислушиваясь к чему-то, и я тоже услышала стук копыт. На ее лице появилась гордая и нежная улыбка:
— Это, наверное, Жан-Пьер.
Дверь распахнулась, и перед нами предстал любимый внук старой женщины. Он был среднего роста, с темными, выгоревшими на солнце волосами. Его карие глаза превращались в узкие щелочки, как только он начинал улыбаться, а загорелая кожа отливала бронзой. Энергия так и била в нем ключом.
— Жан-Пьер! — воскликнула старая женщина. — Эта мадемуазель из замка.
Он подошел ко мне, улыбаясь, как и все члены этой семьи, будто был очень рад встрече со мной. Затем церемонно поклонился.
— Добро пожаловать, мадемуазель. Вы очень добры, что навестили нас.
— Все получилось совершенно случайно. Ваши младшие брат и сестра увидели, как я проходила мимо, и пригласили зайти в дом.
— Молодцы! Надеюсь, что это первый, но не последний визит. — Он сел в кресло. — Что вы думаете о замке?
— Это великолепный образец архитектуры пятнадцатого века. У меня еще не было возможности подробно ознакомиться с ним, но я думаю, что он во многом похож на замки Ланжэ и Лох.
Жан-Пьер рассмеялся:
— Вам известно о сокровищах нашей страны гораздо больше, чем нам, мадемуазель, клянусь!
— Не думаю, что вы правы, но чем больше узнаешь, тем больше понимаешь, сколь безбрежно море того, что еще предстоит познать. Для меня, например, это замки и картины, а для вас… виноград и вино.
Жан-Пьер снова засмеялся, и очень заразительно:
— Какая разница! Духовное и материальное!
— Я думаю, что это очень увлекательное и благородное дело, как я уже говорила мадам Бастид, — сажать виноградную лозу, ухаживать за ней и оберегать, а сочные грозди превращать в вино.
— Да, это очень азартное занятие, — сказал Жан-Пьер.
— Как и всякое другое.
— Вы себе не представляете, мадемуазель, какие мучения мы постоянно испытываем. А не случится ли мороз, который может уничтожить виноградники? А не будет ли виноград кислым из-за холодной погоды? Каждый день виноградники надо осматривать: не появилась ли на лозе мучнистая роса, черная гниль или еще какие-нибудь другие болезни или вредители? Ведь вредителей так много, но у всех у них лишь одно стремление — погубить урожай винограда. И пока урожай не собран, мы не можем чувствовать себя в безопасности и быть спокойными. Но зато после сбора урожая вы можете видеть нас наконец счастливыми.
— Надеюсь увидеть вас счастливыми.
Он выглядел немного опешившим.
— Вы начали работать в замке, мадемуазель?
— Я бы не сказала. Меня еще не приняли. Я должна ждать…
— … Решения господина графа, — сказала мадам Бастид.
— Это вполне естественно, — добавила я, движимая неосознанным желанием защитить графа. — Можно сказать, что я приехала сюда при особых обстоятельствах и не совсем законно. Они ожидали моего отца, а я не сообщила им, что он умер и что я предлагаю вместо него выполнить порученную ему работу. Теперь все зависит от господина графа.
— Все зависит от господина графа, — покорно заметила мадам Бастид.
— Что, как сказала мадемуазель, является вполне естественным, — добавил Жан-Пьер с самой лучезарной улыбкой, — поскольку замок принадлежит ему, картины, которые надо реставрировать, тоже принадлежат ему, виноградники принадлежат ему… и в какой-то степени все мы здесь принадлежим ему.
— Ты говоришь так, будто мы живем еще до Революции, — пробормотала мадам Бастид.
Жан-Пьер посмотрел на меня.
— Здесь, мадемуазель, мало что изменилось за все эти годы. Замок по-прежнему защищает городок и все окрестности, как это и было в течение нескольких веков. И мы, чьи отцы и деды зависели от благополучия и щедрости владельцев замка, все так же зависим от господина графа. Мало что изменилось в Гайяре. Так хочется господину де ла Талю, так оно и есть на самом деле.
— У меня такое чувство, что его не очень-то любят те, кто зависит от него.
— Очевидно, только те, кто любит зависеть, любят тех, от кого они зависят. А независимые всегда восстают.
Я была немного озадачена нашим разговором. Было совершенно очевидно, что далеко не все в округе одинаково благожелательно относятся к графу, но мне все больше и больше хотелось узнать буквально все об этом человеке, поэтому я сказала:
— Да, в настоящий момент я вот тоже должна набраться терпения и ждать его возвращения.
— Месье Филипп не дерзнет взять на себя принятие решения, потому что побоится вызвать раздражение графа, — сказал Жан-Пьер.
— Он очень боится своего кузена?
— Больше, чем многие другие. Если граф не женится, Филипп становится наследником, ибо де ла Тали придерживаются порядков и традиций королевской фамилии, и закон, относящийся к Валуа и Бурбонам, является руководством и для семьи де ла Талей. Но, как и во всем другом, все зависит от графа. Поскольку наследовать должен кто-то из мужчин, то он может передать право на наследование помимо своего кузена кому-нибудь из других родственников. Мне иногда кажется, что это не Гайяр, а Версаль времен Луи XIV.
— Но, по-моему, граф еще молодой… по крайней мере, не старый. Почему бы ему снова не жениться?
— Говорят, что ему ненавистна сама эта идея.
— Мне казалось, что ему, человеку из такой благородной и древней фамилии, нужно продолжить свой род. И это может стать предметом его гордости.
— Да, он самый гордый человек во всей Франции.
В этот момент в дом вбежали дети, ведя за собой Габриэль и своего отца, Армана. Габриэль Бастид оказалась необыкновенно симпатичной девушкой. Как и все остальные члены семьи, она была смуглая и темноволосая, но ее глаза имели глубокий синий оттенок, и именно они придавали ей необыкновенную привлекательность. Она выглядела очень приветливой, но еще более нерешительной и подавленной.
Я как раз рассказывала, что моя мать была француженкой и благодаря ей я так сносно говорю по-французски, как вдруг зазвонил колокольчик, да так неожиданно, что я на мгновение испугалась.
— Это служанка зовет детей есть, — пояснила мадам Бастид.
— Мне пора идти, — заметила я. — Было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь, мы еще встретимся.
Но мадам Бастид и слышать не хотела о моем уходе. Я должна непременно остаться, сказала она, и обязательно попробовать домашнего вина. Детям дали по куску хлеба с толстым слоем шоколада, а нам — маленькие тартинки и вино.
Мы разговаривали о виноградниках, вине, картинах и о том, как живут здесь люди. Мне сказали, что я должна обязательно побывать в церкви и старой ратуше; и каждый раз, когда я буду проходить мимо, я непременно должна заглядывать к ним, Бастидам. Жан-Пьер и его отец, который до сих пор не проронил ни слова, будут рады показать все, что мне захочется увидеть.
Управившись со своим хлебом и шоколадом, дети отправились играть во двор, а наш разговор снова вернулся к замку. Возможно, в этом было виновато вино, пить которое я совсем не привыкла, да тем более еще в такое время дня, но я почувствовала себя гораздо свободнее и непринужденнее, чем обычно.
— Женевьева — очень странная девочка, — сказала я. — Совершенно не такая, как Ив и Марго. Они импульсивные, естественные — словом, нормальные, счастливые дети. Возможно, замок не совсем подходящее место для маленьких детей.
Я говорила довольно опрометчивые вещи, но меня это не заботило. Я, в конце концов, должна как можно больше узнать о замке и еще больше — о самом графе.
— Бедное дитя! — воскликнула мадам Бастид.
— Да, — ответила я, — но я думаю, что поскольку прошло уже три года со времени смерти ее матери, ребенок в таком возрасте должен уже успокоиться и прийти в норму.
Наступило молчание, потом Жан-Пьер заметил:
— Если мадемуазель Лоусон останется в замке на более чем длительное врем, она все равно скоро узнает. — Потом повернулся ко мне и продолжал: — Графиня умерла от слишком большой дозы настойки опия.
Я вспомнила слова Женевьевы, сказанные ею тогда у могилы, и выпалила:
— Нет, ее убили!
— Но они назвали это самоубийством, — сказал Жан-Пьер.
— Ах, — вклинилась в разговор мадам Бастид, — графиня была такая прелестная женщина. — Затем круто сменила тему беседы.
Мы разговорились о большом несчастье, свалившемся на виноградники Франции несколько лет назад, когда филлоксера виноградная уничтожила практически весь урожай. Жан-Пьер, страстно любивший свое дело, говорил о виноградной лозе и вине с таким энтузиазмом и страстью, что невольно заражал ими собеседников. Могу себе представить охвативший всех страх, когда они обнаружили эту страшную болезнь виноградников: ведь перед ними вставала похожая на трагедию дилемма — затоплять виноградники или нет.
— В тот год чертова напасть поразила всю Францию, — продолжал Жан-Пьер. — Это случилось лет десять назад. Я не ошибаюсь, отец?
Тот утвердительно кивнул.
— Все эти годы мы постепенно, с большим трудом, восстанавливаем былое благополучие и надеемся, что со временем сделаем все, как было раньше. Кстати, Гайяр пострадал в тот год гораздо меньше, чем другие местности.
Когда я наконец поднялась, чтобы уходить, Жан-Пьер сказал, что проводит меня до замка. И хотя мне не стоило опасаться, что я не найду дороги домой, я была рада побыть в его обществе, ибо все Бастиды пришлись мне по сердцу своей мягкостью и добротой — качествами, которые я так высоко ценила. Я вдруг с удивлением обнаружила, что когда я находилась в их обществе, то ощущала себя совершенно иным человеком, не похожим на ту холодную и чопорную даму, которой я представлялась всем в замке.
Я была похожа на хамелеона, который меняет свою окраску в зависимости от окружавшей его среды. И это получалось совершенно непреднамеренно и естественно. Я никогда раньше не осознавала всей степени того автоматизма, с которым пряталась в свою защитную скорлупу, и как мне было приятно быть в обществе людей, с которыми я чувствовала себя непринужденно и не было необходимости изображать совсем другого человека.
Когда мы вышли из ворот и ступили на дорожку, ведущую к замку, я спросила:
— А что граф… он действительно внушает всем такой ужас?
— Он аристократ… один из самой старой аристократической фамилии. Его слово — закон.
— Он пережил в жизни трагедию.
— Мне кажется, вы сочувствуете ему. Но, когда с ним встретитесь, вы убедитесь в том, что он меньше всего нуждается в чьем-либо сочувствии и жалости.
— Вы сказали, что они назвали смерть его жены самоубийством… — начала было я. Он мягко оборвал меня, заметив:
— Мы никогда не говорим на эту тему.
— Но…
— Но, — добавил он, — всегда об этом думаем.
В этот момент нашим взорам открылся замок.
Он выглядел таким огромным, внушительным и неприступным. Мне сразу подумалось обо всех тайнах и секретах, которые могут хранить его древние стены, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок страха.
— Прошу вас не беспокоиться, вы можете не идти дальше, — сказала я. — Мне не хотелось бы отрывать вас от работы.
Он остановился в нескольких шагах от меня и поклонился. Я улыбнулась и направилась к замку.
В тот вечер я рано легла спать, потому что давала себя знать предыдущая бессонная ночь. Я вскоре задремала и видела какие-то непонятные сны. Это было очень странно, ибо дома мне никогда ничего не снилось. А сейчас на меня навалились какие-то смутные и беспорядочные сновидения, в которых мелькали Бастиды, подвалы, где хранились бутылки с вином, и над всем этим реяло какое-то безликое существо, которое, как я поняла, должно было быть умершей графиней. Иногда я ощущала ее присутствие, даже не видя в своем сновидении. Складывалось впечатление, что она находится где-то здесь, рядом, и постоянно нашептывает мне слова предостережения: «Уезжайте поскорее. Не дайте затянуть себя в сети этого странного дома».