Но в моих снах присутствовала еще одна фигура, которая наводила на меня ужас. Господин граф. Откуда-то издалека мне слышались его слова, которые со временем стали звучать так громко, что мне порой казалось, что кто-то кричит мне в самое ухо.
Я в ужасе проснулась. Кто-то действительно кричал. Везде слышались голоса, громкие и торопливые шаги по лестницам и коридорам. Замок быстро пробуждался, хотя была еще глубокая ночь. Я поспешно зажгла свечу и посмотрела на лежавшие на соседнем столице часы. Оказалось, что было всего лишь начало двенадцатого, еще даже не наступила полночь. Я поняла, что происходит. Случилось то, чего все ожидали и боялись: господин граф вернулся домой!
Я долго лежала без сна, пытаясь представить себе, что принесет мне грядущее утро.
Когда я проснулась утром в свое обычное время, в замке стояла полная тишина. Я быстро встала и позвонила горничной. Служанка, как я отметила про себя, выглядела и вела себя совсем иначе. В ней ощущалось напряжение и скованность. Так, значит, господин граф оказывал свое воздействие даже на бессловесных слуг?
— Вам подать ваш первый завтрак, как обычно, мадемуазель?
Я удивленно взглянула на нее и ответила:
— Да, конечно, прошу вас.
Я представила себе, как все они обсуждают теперь вопрос обо мне и о том, как со мной поступят. Я оглядела комнату. Не исключено, что мне уже больше не придется здесь ночевать, подумала я. И поймала себя на мысли, что буду чувствовать себя несчастной, если мне не придется остаться в замке, никогда не узнать всех этих людей, которые так занимали мое воображение. Мне бы так хотелось сблизиться с Женевьевой, попытаться понять ее. Посмотреть, какое воздействие оказало возвращение графа де ла Таля на его кузена Филиппа. Определить, в какой степени Нуну виновата в своенравности и капризности своей подопечной. И, в конце концов, узнать, как жила мадемуазель Дюбуа до того, как приехала в замок. И конечно же Бастиды. Мне так хотелось сидеть в их маленькой уютной гостиной и разговаривать о виноградниках и о замке.
Но больше всего на свете мне не терпелось увидеть графа — не только один раз, чтобы услышать короткий и решительный отказ. А чтобы как можно больше узнать о человеке, который, по мнению большинства живущих в округе людей, был повинен в смерти своей жены, даже если он на самом деле и не давал ей той смертельной дозы.
Мне принесли завтрак, но я была так взволнована ожиданием встречи, что утратила аппетит. Однако мне не хотелось, чтобы все в замке говорили, что я от страха не могла даже съесть свой завтрак, поэтому заставила себя выпить, как обычно, две чашки кофе и съесть горячую булочку. Потом я отправилась в галерею.
Заставить себя работать было очень нелегко. Я уже подготовила все расчеты, которые, как сказал Филипп, надо было вручить графу по его возвращении. Когда я отдала Филиппу бумаги, он улыбнулся и, взглянув на них, заметил, что они сделаны очень умело и компетентно. Похоже, он очень надеялся на то, что они удовлетворят графа, хотя бы в том плане, чтобы оправдать данное мне Филиппом разрешение остаться в замке.
Я была уверена в том, что он желает, чтобы работа была поручена именно мне, потому что своим поведением я все-таки выдала страстное стремление получить этот заказ. Филипп представлялся мне человеком, не лишенным доброты к людям, если только проявление этой доброты не обходилось ему слишком дорого.
Я представила себе, как граф знакомится с моими выкладками, выслушивает сообщение о том, что вместо мужчины приехала женщина. Но я никак не могла себе его ясно представить. Единственное, что рисовало мое воображение, так это надменный человек в белом парике и короне. Это была картина, которую я видела, — либо портрет Луи XIV, либо Луи XV. Король… Король Замка.
Если он позволит мне остаться, говорила я себе, я настолько уйду в работу, что пусть он убьет хоть двадцать жен, мне не будет до этого никакого дела.
Среди картин галереи была одна, которая особенно привлекла мое внимание. Портрет женщины. Судя по платью, портрет относился к середине восемнадцатого века или был выполнен чуть позднее. Он меня пленил великолепным исполнением. И хотя здесь были куда более ценные и более ранние по времени написания произведения, это из-за своего плохого состояния в первую очередь нуждалось в реставрации. Портрет сильно потемнел, и вся его поверхность была какая-то шершавая и испещренная трещинами, как бывает у людей с кожными болезнями. Складывалось впечатление, что картина долгое время находилась на открытом воздухе.
Я как раз рассматривала ее, когда уловила позади себя какое-то легкое движение. Я быстро обернулась и увидела мужчину, который вошел в галерею и остановился, внимательно глядя на меня. Я почувствовала, как ёкнуло сердце и начали дрожать колени. Наконец-то я стояла лицом к лицу с графом де ла Тал ем.
— Это, конечно, мадемуазель Лоусон, — сказал он. Даже голос у него был не совсем обычный — низкий и холодный.
— А вы граф де ла Таль?
Он поклонился. Но не сделал ко мне ни шага. Стоя вдалеке, он внимательно рассматривал меня, и весь его вид был столь же холодный, как и его голос. Я отметила, что он довольно высокий и очень худой. Он немного напоминал Филиппа, только в этом человеке не чувствовалось ни крупицы той мягкости и доброжелательности, которые были свойственны Филиппу. Он был более темноволосым, чем его кузен; высокие скулы придавали лицу какое-то сосредоточенное выражение, которое можно было назвать даже дьявольским. У него были очень темные глаза. Сейчас они казались просто черными, и, как я позднее определила, цвет их менялся в зависимости от его настроения. Они были очень глубоко посажены и прикрыты тяжелыми веками. Орлиный нос придавал лицу еще более надменное выражение. Подвижный рот полностью соответствовал тому человеку, которому принадлежал, и менялся вместе со своим хозяином. Но в данный момент я знала лишь одного человека — упрямого и надменного Короля Замка, от которого полностью зависела моя судьба.
На нем был черный костюм для верховой езды с бархатным воротником, — на фоне белого галстука лицо его выглядело бледным, даже жестоким.
— Мой кузен рассказал мне о вашем приезде. — И он стал подходить ко мне. Он шел так, как короли, очевидно, проходят через тронный зал.
Я быстро взяла себя в руки. Его надменность и высокомерие заставили меня немедленно ощетиниться — в таком состоянии я чувствовала себя более уверенно и защищенно.
— Рада, что вы наконец-то здесь, господин граф, — сказала я. — Ибо вот уже несколько дней я жду вашего возвращения, чтобы узнать, решите ли вы оставить меня и поручить мне выполнить эти работы.
— Вы, должно быть, устали от неопределенности, не зная наверняка, теряете ли вы тут время или нет?
— Смею заверить, что ваша галерея очень интересная, поэтому терять время именно таким способом было вполне приятным занятием.
— Очень жаль, — продолжал он, — что вы не сообщили нам о смерти вашего отца. Это избавило бы всех нас от стольких сложностей.
Итак, мне предстояло уехать. Я сердилась на себя за то, что почувствовала себя подавленной и несчастной. Придется ехать обратно в Лондон и искать себе квартиру. На что я буду жить, пока не найду работу? Я мысленно забежала на несколько лет вперед и представила себе, как постепенно превращаюсь в мадемуазель Дюбуа. Боже, какая бессмыслица! Но я могла бы поехать к кузине отца Джейн… Никогда, никогда!
В этот момент я просто ненавидела графа, потому что была уверена в том, что он читает мои мысли и знает, о чем я сейчас думаю. Он, должно быть, предполагает, что такая независимая женщина, как я, очевидно, оказалась в совершенно отчаянном положении, раз приехала сюда под таким сомнительным предлогом, поэтому наслаждался, причиняя мне боль и мучая меня. Как должна была ненавидеть его собственная жена! Может быть, она и лишила себя жизни, чтобы избавиться от него. Я не удивилась бы, если бы мое предположение оказалось правдой.
— Я никогда не могла предположить, что все вы во Франции столь старомодные, — сказала я весьма язвительно. — У нас в Англии я выполняла такие работы вместе с отцом. И никто не возражал против того, что работу делает женщина. Но поскольку здесь царят совсем иные убеждения, то нам больше не о чем говорить.
— О, я не согласен с вами. Нам как раз есть о чем поговорить.
— Тогда, — сказала я, глядя ему прямо в лицо, — может быть, вы и начнете?
— Мадемуазель Лоусон, вы хотели бы заняться реставрацией этих картин или нет?
— Моя профессия — реставрировать картины, и чем больше они нуждаются в помощи, тем более интересной становится задача их восстановления.
— А вы считаете, что мои картины нуждаются в такой помощи?
— Ведь вы же знаете, что некоторые полотна в очень плохом состоянии. Я как раз изучала одно из них, когда вы вошли в галерею. Что же с ним делали, если оно в таком плачевном состоянии?
— Прошу вас, мадемуазель Лоусон, не смотрите на меня столь сурово. Не я виноват в том, что картина в плохой сохранности.
— Да? Я полагала, что она уже давно принадлежит вам. Вот посмотрите, как поврежден красочный слой. Он весь белесый! А это значит, что с картиной очень дурно обращались!
Он чуть улыбнулся. На лице появились проблески какого-то внутреннего удовольствия и веселья.
— Сколько в вас неистовства! Вам бы бороться за права человека, а не за сохранность картин.
— Когда вы желаете, чтобы я уехала?
— Во всяком случае, не ранее того, как мы все обсудим.
— Поскольку вы считаете, что не можете нанять женщину для выполнения реставрационных работ, то я думаю, что нам нечего обсуждать.
— Вы очень импульсивны, мадемуазель Лоусон. Мне кажется, что реставратор старых картин мог бы обойтись и без этого. Я не говорил вам, что не смогу пригласить женщину для реставрации картин. Это лишь ваше собственное предположение.
— Но я вижу, что вы не одобряете моего пребывания в замке. Этого вполне достаточно.
— А вы ожидали, что я одобрю ваш… обман?
— Господин граф, — сказала я, — я работала вместе с отцом и взяла на себя все его заказы. Вы уже давно условились с ним о его приезде в замок, и я полагала, что договоренность и приглашение все еще остаются в силе. Поэтому не вижу в этом никакого обмана.
— Тогда вы, должно быть, были очень удивлены, увидев всеобщее изумление, вызванное вашим приездом.
— Мне было бы очень трудно выполнять эту сложную и тонкую работу в атмосфере неодобрительного ко мне отношения.
— О, понимаю!
— Поэтому…
— Поэтому? — повторил он.
— Я могла бы уехать уже сегодня, если бы меня довезли до станции основной железнодорожной магистрали. Как я поняла, есть только один утренний поезд из Гайяра.
— Как предусмотрительно с вашей стороны, мадемуазель, что вы все продумали, но я еще раз повторяю, что вы слишком импульсивны. Вы должны понять мое затруднительное положение и извинить меня за мои слова, но вы не выглядите достаточно солидной по возрасту, который мог бы предполагать наличие большого опыта.
— Я много лет работала с отцом. Есть такие люди, которые достигают солидного возраста, но никогда не приобретают мастерства. У человека должно быть врожденное чутье, понимание, любовь к живописи.
— Вы, оказывается, не только художник, но и поэт. Но в возрасте… э-э-э… тридцати лет или около этого… человек еще не может иметь достаточного опыта.
— Мне двадцать восемь! — горячо возразила я и тут же поняла, что попалась в ловушку.
Граф решил сбросить меня с пьедестала, на котором я пыталась утвердиться, и показать мне, что я прежде всего обыкновенная женщина, которая не может позволить, чтобы ее считали старше, чем она есть на самом деле.
Он удивленно поднял брови — этот разговор начинал ему нравиться. Я поняла, что дала ему понять, что нахожусь в отчаянно затруднительном положении, и теперь его жестокий характер вынуждал продлевать мои мучения.
Впервые с тех пор, как пустилась в это авантюрное предприятие, я потеряла над собой контроль.
В течение нескольких минут он разглядывал меня с деланным удивлением. Но как только я направилась к двери, мгновенно оказался рядом со мной.
— Мадемуазель, вы меня не поняли. Возможно, ваше знание французского не столь совершенно, как познания в живописи.
Я взбеленилась:
— Моя мать была француженка. И я прекрасно поняла каждое произнесенное вами слово.
— Тогда мне следует винить самого себя за неумение ясно и четко выражать свои мысли. Я вовсе не желаю, чтобы вы уезжали… пока…
— Ваша манера выражаться предполагает, что вы готовы доверить мне работу.
— Это ваше собственное предположение, мадемуазель, смею вас уверить.
— Так вы имеете в виду, что хотели бы, чтобы я осталась?
Он немного задумался.
— Если вас это не обидит, я хотел бы предложить вам небольшое… испытание. Только, пожалуйста, мадемуазель, не обвиняйте меня в предрассудках по поводу вашего пола. Я готов предположить, что в мире могут существовать замечательные женщины. Я все еще нахожусь под впечатлением ваших слов, когда вы рассказывали о том, как видите и любите живопись. Меня также очень заинтересовало ваше мнение и оценки состояния картин и стоимости их реставрации. Все это было изложено ясно и обоснованно.
Я очень боялась того, что мои глаза выдадут мое волнение. Если, думала я, он понял, насколько важно для меня получить этот заказ, то, наверное, будет и дальше продолжать терзать меня. А он, несомненно, понял.
— Я собирался предложить… Но вы, кажется, приняли решение все же уехать сегодня или завтра…
— Я проделала длинный путь, господин граф. И конечно, я бы предпочла остаться и выполнить работу, — если бы для этого были благоприятные условия. Так что вы собираетесь мне предложить?
— Чтобы вы отреставрировали одну из картин. И, если результат меня удовлетворит, вы сможете продолжать работу над остальными полотнами.
В этот момент я была просто счастлива, потому что ни на минуту не сомневалась в своих способностях. Итак, мое ближайшее будущее было определено. Мне не придется возвращаться в Лондон! Никакой кузины Джейн! Меня охватило чувство радости, нетерпения, волнения. Я была уверена, что выдержу испытание, а это значит, что надолго останусь в этом замке — он станет моим домом на многие месяцы. Я смогу бродить по нему, изучать и созерцать все его богатства и сокровища и удовлетворить свое любопытство в отношении обитателей замка.
Мое любопытство было совершенно ненасытным. Я знала об этом уже давно. Мой отец обратил внимание на это мое качество и очень осуждал его, но я никак не могла удержаться от того, чтобы не стараться узнать то, что скрывают люди за своими словами и поступками. Узнавать и открывать — это означало для меня то же самое, что и снимать налет разрушения со старинной картины. А попытаться узнать, что представляет собой граф, — означало увидеть живую картину.
— Кажется, предложение пришлось вам по вкусу?
— Оно очень привлекательно, — ответила я.
— Тогда мы договорились. — И он протянул мне руку. — Это старая английская привычка, не так ли? Мадемуазель, было очень любезно с вашей стороны, что вы вели наши переговоры по-французски. Так давайте же скрепим нашу договоренность по-английски, рукопожатием.
Пока он держал мою руку, взгляд его темных глаз словно проникал в мою душу, и я почувствовала себя очень неуютно. Я почувствовала себя какой-то безвольной, бессловесной, и, как мне показалось… точнее, я была совершенно уверена, что именно этого он и добивался.
Я отняла свою руку с некоторой заносчивостью, которая, как мне казалось, могла бы скрыть мое смущение.
— Какую же картину вы выбрали… для испытания? — спросила я.
— Что вы скажете о той, которую вы как раз изучали, когда я вошел.
— Замечательно. Она более чем все другие нуждается в реставрации.
Мы подошли к картине и, стоя бок о бок, внимательно стали ее рассматривать.
— С ней обращались очень плохо, — жестко сказала я. Теперь уж я прочно сидела на своем коньке. — Картина не очень старая, ей всего лет сто пятьдесят самое большее — и тем не менее…