Доминго опускал глаза и тихо смеялся, но Марко не сдавался.
— Правда, правда. Я ведь тоже разговаривал с матросами.
Я понимал, куда он клонит. Марко хотел разжечь во мне интерес, чтобы я стал моряком и уплыл с ним в Новый Свет. И еще он часто говорил, что намерен взять с собой Руфину и помочь ей начать новую жизнь. Бедный Марко — ему не требовалось так подстегивать свою изобретательность и соблазнять меня. Я уже и сам представлял великолепное житье за далеким горизонтом. И надеялся, что в Новом Свете все унизительное, случившееся в начале моего пути, останется позади и я заживу достойной жизнью с Франческой. Франческа неизменно присутствовала в моих мечтах.
Впервые я заметил ее на Риальто и решил, что девочка одна. Но затем толпа отхлынула и я увидел дородную мать-игуменью. Она стояла у прилавка торговца пряностями, собираясь купить мешочек с черным перцем, поводила носом, как кролик, и по ее застывшему лицу было ясно, что она будет сбивать цену до последнего. Франческа держалась неподалеку, помахивала корзиной и улыбалась прохожим. Ее милая улыбка меня очаровала, задела за живое и больше не отпускала. У нее были прекрасные зубы, сверкавшие белизной на чистом смуглом лице.
Маленькая черная вертлявая собачка понюхала край ее одеяния, Франческа нагнулась и погладила животное. Я услышал ласковые слова, и собачка ткнулась носом ей в руки. Франческа обернулась — не видит ли ее мать-игуменья, — затем быстро достала из корзины колбасу и протянула собачке. Та мгновенно проглотила кусок и посмотрела на девушку с откровенным обожанием. Франческа рассмеялась, и от ее смеха перед моими глазами возник луг в полевых цветах.
Девушка вынула из рукава квадратик кружев, вытерла пальцы, а у меня мелькнула мысль, что мне еще не приходилось видеть монахини с таким изящным кружевным платком. Но я тут же об этом забыл, поскольку рядом с Франческой возникла мать-игуменья.
— Тебе что, больше нечем заняться, как трогать бродячее животное? — прикрикнула она. — Клянусь, ты безнадежная девчонка! Безнадежная!
Лицо Франчески померкло. Она пошла следом за старухой, но оглянувшись на собачку, закатила глаза. Помахала на прощание рукой, и ее пальцы порхали словно бабочки.
Я онемел. Был совершенно раздавлен. И подумал: «Если правильно повести дело, то удастся избавить ее от этой придурковатой старухи и безрадостной жизни затворницы. Я мог бы на ней жениться, купить ей собачку и увезти в Новый Свет».
Да, но потребуется много, очень много времени, чтобы стать опытным моряком. Судя по матросам, которых мы видели в порту, нам с Марко сначала предстояло превратиться в мужчин с грубыми голосами, щетиной на лице и бугрящимися мускулами. И только тогда можно рассчитывать получить место на хорошем корабле. Затем два или три года набираться опыта, прежде чем решиться на рискованное путешествие в Новый Свет. Мы оба замечали пушок у себя над верхней губой, первую поросль на теле и намек на некие формы на длинных, нелепых руках, но из-за плохого питания были костлявыми и казались моложе своих лет. В момент уныния Марко как-то заявил:
— Понимаешь, дурья твоя башка, нам будет за двадцать, когда мы сможем попасть в Новый Свет.
— Плохо, — огорчился я. — Замучаемся ждать.
Марко обвел взглядом оборванных обитателей улицы и добавил:
— Но здесь нас ничто не держит.
— Ничто.
— А ради Нового Света стоит жить.
— Стоит.
Наши мечты о Новом Свете, включавшие счастливо воссоединившихся близнецов, Марко и Руфину, и страстно влюбленных, меня и Франческу, поддерживали нас, когда мы рылись днем в мусорных отходах, а ночью, прижимаясь друг к другу, устраивались спать у чьих-нибудь порогов. Случалось, мы пытались честно заработать, но к тому времени, когда удавалось унять боль в животе, начинало смеркаться и мы успевали лишь вынести засиженные мухами потроха из лавки какого-нибудь мясника или вымести мусор по просьбе бакалейщика. Иногда нам давали несколько медяшек, иногда ничего не платили. И невольно приходилось полагаться на ловкость рук. Мы были грязными, голодными и жалкими — никакого сравнения со здоровенными матросами, карабкающимися на мачты лучших судов. Никто не хотел признаться — это лишило бы нас сил, — но с каждым днем наша мечта становилась все менее реальной.
Как-то утром мы стянули с повозки испанского колбасника сухую копченую салями и устроились на ступенях церкви насладиться трапезой. Мясо всегда приводило нас в оптимистичное настроение.
— Вот что, дурья твоя башка, — начал Марко, — мы можем остаться в Венеции и заработать ту самую награду.
— Награду за книгу? — Я вытер жирные руки о штаны.
— А почему бы и нет?
— Болван, — пихнул я товарища локтем под ребра. — Мы даже не умеем читать.
— Зато умеем держать уши и глаза открытыми лучше, чем кто бы то ни было. — Марко потянулся, скрестил ноги и прислонился к косяку. — Я бы купил Руфине несколько новых платьев. Да что там платьев — целый дом. Скажи, приятно об этом думать?
Мы слышали разговоры о книге на каждом углу. Торговцы болтали о ней с покупателями, слуги шушукались на порогах домов, а по вечерам на темных улицах шептались проститутки. Однажды мы увидели, как из дверей игорного дома вывели голого мужчину. Он прикрывал руками стыд и упрашивал вернуть ему штаны. Тащившим его за руку мотнул головой.
— Скоро мы заберем все твои штаны — и дом в придачу!
— Я достану денег, — хныкал незадачливый игрок.
— Ха! — окинул его презрительным взглядом мучитель. — Ты столько задолжал, что сумеешь расплатиться, если только получишь награду за книгу!
Легенда о книге вновь вынырнула на поверхность, когда в порту объявился турецкий матрос и, едва успев сойти на берег, принялся хвалиться направо и налево. Мы видели, как он собрал у таверны кучку моряков и головорезов. Турок был высокий и смуглый, с густыми усами и копной черных волос. Ходил с обнаженной грудью и носил широкий пояс, поддерживающий его необъятные шаровары.
— Ее привез сюда мой предок, — заявил он. — Тот самый, что тайно переправил в Венецию из Константинополя кости святого Марка. — Он хлопнул себя ладонью по голой груди. — Мой предок! — И продолжал жуликовато: — Кости и книгу спрятали в грузе свинины. Соображаете? Мусульмане никогда бы не стали рыться в таком товаре. Кости и книга прибыли сюда одновременно.
В доказательство он указал на венецианского льва — золотую крылатую статую с раскрытой книгой над входом в базилику Святого Марка, где были погребены священные кости.
— Скажите мне, почему этот лев читает книгу? — Ожидая ответа, турок обводил выпученными глазами собравшихся. Затем широко раскинул руки и прокричал: — Вот в этом и есть разгадка!
Турок ушел в море, а разговоры о книге продолжались и, как и следовало ожидать, перекочевали из матросских таверн в торговые лавки Риальто. Следом за продавцами их подхватили слуги, и таким путем они проникли через задние двери в салоны аристократии. Настал день, когда слухи легли к стопам самого дожа, который немедленно приказал изъять на свет божий кости святого Марка и обыскать могилу.
Никакой книги не нашли, но, учитывая, что ни один другой город не имел с Византией настолько тесных связей, как Венеция, дож и все остальные остались при убеждении — книга спрятана где-то в светлейшей республике. Дож обещал целое состояние тому, кто добудет для него книгу, глашатаи ходили по улицам, звонили в колокольчики и объявляли о щедром вознаграждении. Все только об этом и судачили, и у каждого разгорался аппетит.
Для нас, ничтожнейших из ничтожных, книга являлась предметом пустой болтовни. Мы не умели читать и не отличили бы Священного Писания от записей бакалейщика. Не нам с Марко было заниматься поисками книги, да к тому же у нас и без нее хватало забот: не умереть с голоду и пережить очередной день. Но мы развлекались разговорами о книге и Новом Свете. Как-то вечером, поужинав кожурой апельсина и рыбьими хвостами, мы уселись, свесив босые ноги в тихий канал, и размечтались, как заживем, когда разбогатеем.
— Я получу награду за книгу и куплю дворец в Новом Свете. Руфина будет там почтенной дамой. Слуги станут одевать ее в шелка, а меня — в красные одежды, как сенатора. Я заведу большую конюшню, погреб с изысканными винами, а в кладовой будет столько провизии, что не съесть.
— А я, когда попаду в Новый Свет, — ответил я, — пошлю за нубийкой, чтобы она мне пела. Ты же знаешь, как хорошо они поют. Но я не сделаю ее служанкой — будет завтракать с Франческой и со мной и получит собственную комнату. Когда-нибудь я вернусь в Венецию, принесу сестрам милосердия кошелек золотых и попрошу, чтобы они сказали, кто мои родители.
— Родители? — натянуто переспросил Марко. — Выдумал тоже, дурная твоя башка.
— Я не имел в виду мать.
— Шлюху.
— Но разве ты не хотел бы узнать, кто твой отец?
— Чего ради? — Меня озадачил злой блеск в его глазах. — Мой отец палец о палец для меня не ударил. Как и твой для тебя.
— Ты прав. — Сила, с какой говорил мой товарищ, меня напугала. — Мне все равно, кем он был.
— Нам не нужны родители.
— Согласен.
— Нам никто не нужен.
— Ты мне нужен, Марко, — выпалил я, но тут же прикусил язык: нельзя позволять себе слишком отмякать внутри. Что, если я поторопился со своими словами?
Марко откинулся назад и оценивающе посмотрел на меня своими продолговатыми карими глазами.
— Это правда. Скажу тебе вот что — мы станем побратимами.
Вот это да! О таком я не мог и мечтать!
— Плюнь на ладонь, и мы скрепим наш договор, — предложил Марко.
Мы оба плюнули себе на ладони и обменялись липкими рукопожатиями.
— Я старше тебя, поэтому ты будешь делать то, что я велю. Согласен?
Я поднял глаза на старшего брата.
— Согласен.
— Родители! Фу на них!
— Фу!
Вода в канале зарумянилась от лучей заходящего солнца, затем превратилась в глянцево-черную. Мы откинулись назад и, опершись на локти, выводили ногами на поверхности ленивые рисунки. Сидя рядом со старшим братом, я испытал в тот вечер нечто вроде умиротворения. Но мне не давали покоя вопросы, которые я не решался задать вслух. Баюкала ли меня мать и целовала ли пальчики на моих ногах, как это делают со своими детьми другие женщины? Брал ли меня на руки с неловкой нежностью отец, как поступают другие отцы? Я видел, что так ведут себя родители с детьми. Отняли ли меня у них или родители меня бросили? Не умерла ли моя мать во время родов или жива и разыскивает меня? Красавица она или дурнушка? А мой отец — нежный или грубый? Может, они хотели для меня лучшей жизни, чем та, которую могли мне дать? Или суеверные люди испугались темного родимого пятна на моем лбу?
Предательская слабина внутри углублялась и не собиралась исчезать. Это меня встревожило. Стоит расслабиться, слишком поддаться чувствам, и я буду постоянно испытывать таящуюся во мне боль. Я не такой сильный, как Марко. Мне не безразлично то, о чем я хотел бы спросить. Совсем не безразлично.
Глава V
Книга наследников
Старший повар Ферреро сидел за посыпанным мукой столом, погрузив локти в тесто, а я стоял рядом и умолял его ответить, почему дож убил крестьянина. Дрожащие руки я молитвенно сложил под подбородком.
— Пожалуйста, маэстро, объясните, что такое началось?
Старший повар вздохнул, встал и прошелся передо мной, размахивая деревянной ложкой, этим скипетром своего кулинарного царства.
— Малолетних это не касается.
Малолетних? Мое детство закончилось со смертью Кантерины. Некоторые могут подумать, будто мое детство было слишком коротким и несчастливым. Но люди склонны переоценивать то, что принято называть счастливым детством. Мое детство было полезным. А когда я попал во дворец, у меня над верхней губой уже пробивалась мягкая поросль. Я неотступно следовал за старшим поваром по кухне и приставал к нему как голодный комар.
— Этот крестьянин был преступником? Или дож проводил опыты? Что представляла собой янтарная жидкость? Противоядие? Лекарство?
Ферреро вскинул руки.
— О Мадонна! Лучано, помилосердствуй! — Его взрыв заставил меня утихомириться. Он поправил на голове поварской колпак и примирительно заметил: — Что скажешь насчет урока кулинарии? — Даже в стремлении отвлечь меня старший повар оставался, как всегда, человеком добрейшей души. Ведь для ученика урок кулинарии — большое событие.
Ученик должен заслужить право подняться по служебной лестнице на кухне, и мне еще не разрешалось овладевать секретами мастерства. Повара поворачивались ко мне спиной или отсылали прочь, когда наступало время выбирать травы для рагу, или добавлять в соус ту самую решающую каплю вина. Такие секреты не разглашались, и их позволялось узнавать лишь после должного срока ученичества, когда новичок преодолел все этапы один за другим и достиг необходимого уровня. На этой кухне только пьяница Джузеппе был ниже меня, поскольку ни на что не годился.
Я очень хотел, можно сказать, горел желанием упорно работать, ведь мне требовалось добиться прочного положения в каком-нибудь ремесле, чтобы завоевать Франческу. И еще я был благодарен моему благодетелю за то, что он взял меня с улицы. Я не желал его разочаровывать. Даже занятие кулинарией начинало мне нравиться. Превращение кровавого куска мяса в изысканное блюдо стало казаться привлекательным мастерством. Чтобы приготовить из сырых корнеплодов аппетитное кушанье, требовалось захватывающее искусство алхимии. Я начинал понимать, что в кулинарии содержится нечто большее, чем представлялось на первый взгляд.
Поэтому я честно отрабатывал положенное время. Надолго задерживался на кухне после того, как все уходили, — мыл горшки в такой большой бадье, что приходилось вставать на табурет, стараясь не свалиться в мыльную пену. Чистые горшки я расставлял на деревянном стеллаже, без устали сновал туда-сюда, таская ведра с горячей водой, и ополаскивал их. Потом сметал очистки овощей и просыпанную соль — все, что проглядел неряха Джузеппе, — убирал рабочие столы, скреб разделочные доски, жег сахар и уксус, чтобы избавиться от въедливых запахов, и напоследок проверял оставленные на ночь на маленьком огне горшки с заготовками. Если огонь был слишком силен, содержимое могло перевариться, а если бы потух, то наверняка бы прокисло. Я научился отлично регулировать огонь, чтобы все было в норме.
Моей самой тяжкой обязанностью стало следить, чтобы на кухне не оставалось на ночь запасов воды. У старшего повара имелся пунктик — он боялся стоялой воды. Никто не понимал почему, но таково было одно из самых строгих правил. В мои обязанности входило каждый вечер вынимать из резервуара затычку и выпускать воду в емкость, откуда ее брали лишь для поливки огорода, но ни в коем случае не для питья или приготовления пищи. Старший повар даже настаивал, чтобы я после использования деревянных ведер вытирал их тряпкой, а затем оставлял пропариваться близ огня. Это означало, что на следующее утро мне предстояло снова наполнить резервуар водой. Все это казалось бессмысленным, но являлось непререкаемым правилом. Управившись с делами, я последним ложился в кровать и первым до рассвета возвращался в пустую кухню. Но урок кулинарии — это нечто совершенно иное.
— Спасибо, маэстро! — Я с робкой готовностью вскинул голову, однако про себя решил, что это шанс выудить из моего наставника сведения о доже и крестьянине. В то время я грешил несколько завышенным мнением о своих способностях.
— Что ж, тогда начнем, — бросил синьор Ферреро и, порывшись в корзине, отобрал большую золотистую луковицу с нетронутой кожурой. — Лук, — объяснил он, — король всех овощей. Он придает блюдам приятный окрас, пикантность, волшебный вкус и аромат, который приобретает, пока обжаривается на сковороде и является залогом будущего наслаждения того, кто отведает эти блюда.
— Совершенно справедливо, — согласился я. — Это напомнило мне, с каким наслаждением крестьянин пил вино, пока не упал замертво.