Сомнения по-прежнему терзали эделинга. Помогая Годославу, он чувствовал, что действует, может быть, во вред себе. Если князь бодричей найдет с Карлом общий язык, положение Саксонии станет еще более тяжелым, чем теперь. Сейчас у эделингов еще есть шансы, пообщавшись с королем Карлом, по-прежнему придерживаться старой линии поведения. А если бодричи и Карл придут к взаимопониманию, то Саксония окажется между двух огней, и ни о каком восстании тогда не может быть и речи. Но, к чести Аббио, он даже не подумал о том, чтобы предать Годослава. Если уж начал помогать, то помогать следует до конца. Иначе эделинг чувствовал бы себя подлецом. Хотя он понимал, что любое предательство — это только придворные интриги. Карл окружен ими со всех сторон. Каждый старается пробиться ближе к трону и ставит другому подножку в самый трудный момент. Но таким быть молодой эделинг не хотел.
— Ты, Алкуин, что думаешь? — спросил король.
— Я, Ваше Величество, не имея никаких конкретных сведений, могу только попытаться дойти до истины логическим путем, отыскав того, кому выгодно нападение на уважаемого эделинга Аббио. Но это будут только предположения, хотя, думаю, с большой долей вероятности.
— Давай, мой друг, — согласился Карл. — Попробуем. Я много раз убеждался в твоей способности с помощью логики решать сложнейшие политические задачи. Доверюсь твоему уму и в этом вопросе.
— Начнем мы, естественно, с Дании. То есть с той версии, которую и предложил нашему вниманию уважаемый эделинг. Какую выгоду извлекает Дания, если бы покушение на господина Аббио удалось?
— Возобновление войны с саксами, — сказал король. — Причем такое неожиданное, что мы оказались бы просто не готовы к боевым действиям, попав в повторение ситуации с графом Теодорихом. Как ты думаешь, Аббио, сумели бы твои соотечественники в кратчайшие сроки сконцентрировать значительные силы в отсутствии тебя и Видукинда? Нашелся бы у них толковый вождь, который сумел бы нанести нашему войску серьезный урон?
— Может быть, Ваше Величество, даже полное поражение… — поклонился эделинг. — Слишком много здесь собралось наших людей, слишком сильна была бы их ярость и слишком неожиданным для вас оказался бы удар.
Карл прозорливо умолчал о том, что возможность такого удара рассматривалась на малом совете. И люди Бер-нара, с одной стороны, и люди дю Ратье, с другой, полностью ориентированы на предупреждение всяких неожиданностей. Любое скопление агрессивных людей сразу становилось известно королю. Любые попытки подбить народ на провокацию быстро и без шума пресекались. А в одном из купеческих складов Хаммабурга имелся достаточно обширный подвал без окон, где уже немало поработали три королевских палача, проводя допросы слишком говорливых людей. Карл, при всей его открытости характера и внешнем добродушии, всегда считал, что открытыми должны быть только открытые дела, но рядом с ними обязательно присутствуют и дела такие, которые хранятся в строгой тайне.
— А смог бы их удержать, если бы с вами произошел тот несчастный случай, скажем, эделинг Кнесслер? — король, как всегда, стремился вникнуть в мелочи, из которых собирается большое и цельное мнение.
— Даже если бы он захотел, Ваше Величество, — честно ответил Аббио, — это оказалось бы не в его силах. Народ был бы разгневан. А разгневанный народ — это толпа, которая подчиняется одному стадному инстинкту. В данном случае этим инстинктом стал бы гнев. Это как в сражении: один рвется вперед и своей храбростью заражает других, другой бежит с поля боя и своей трусостью вызывает у малодушных панику. Инстинктом толпы управлять достаточг но сложно. Но я не уверен, что Кнесслер, если бы ему доложили, что я убит королевскими солдатами, захотел бы противиться восстанию. Он, как хозяин здешних земель, приглашая меня по вашей просьбе для участия в турнире, дал мне гарантию безопасности своей честью. Кроме того, он посчитал бы себя следующим на очереди…
— Благодарю хотя бы за откровенность. Не каждый способен честно сказать королю правду. Но что выигрывает от этого Дания?
— Все, Ваше Величество, — констатировал аббат. — Готфрид спокойно делает то, что ему хочется, в то время, когда вы увязнете в Саксонии.
— А что ему хочется делать?
— Готфрид давно мечтает захватить земли княжества бодричей и оставить, таким образом, участок суши, связывающий его с Европой, материковые земли, за собой. Более того, по количеству торговых путей, проходящих через это маленькое княжество, с ним не может сравниться ни одно соседнее государство, не считая, естественно, нашего королевства, которое вообще сравнивать не с чем из-за его обширности. Таким образом, в этой войне датский король соблюдает не только интересы своей безопасности, но и решает значительные экономические проблемы.
— Согласен. Готфрид имеет прямую выгоду. Понаслышке зная кое-что о характере Сигурда, я могу предположить, что он явился инициатором этой бандитской акции. Что касается моего брата Готфрида, то мне не хочется верить, будто бы король был в курсе дел, которые, предположительно, я еще раз повторяю — предположительно! — затеял герцог Трафальбрасс. Это было бы просто недостойно монарха.
— Так, Ваше Величество, — согласился Алкуин.
— Почти так, — кивнул и Аббио.
— Что значит ваше «почти»?
— Оно говорит только о том, как мало вы знаете Готфрида, и ничего больше. Кроме того, королем, если вы помните, он назвал себя сам. В действительности же он просто дикий и необузданный конунг, убивший или просто отравивший исподтишка своих главных соперников, и захвативший верховную власть в стране. Но Готфриду захотелось стать частью большой Европы, и он стал называть себя королем. Конунгу Трафальбрассу и конунгу Гуннару пожаловал титулы герцогов, пьяницам братьям Ксарлуупам подарил по графскому званию. Но в душе он остался все еще конунгом, все тем же необузданным и диким. И способен на все… А удары в спину Готфрид любит особо, прошу вас это учесть, Ваше Величество, на будущее…
Карл минуту молчал, оценивая сказанное, но не стал просить Аббио подтвердить слова конкретными примерами. Должно быть, сам знал о Готфриде немало правды.
— Теперь давайте подумаем, что приобретают бодричи, если покушение оказалось бы удачным. Ну, естественно, я тогда не смог бы переправиться через Лабу и Годослав получил бы на одну войну меньше. Неужели это решило бы его проблемы?
— У Годослава нет надежды выстоять против Дании, — категорично сказал Алкуин. — Если бы ему дать еще несколько лет, чтобы завершить начатое…
— Что — начатое? — не понял король.
— Годослав предпринял попытку объединить соседние княжества в единый союз. Вернее, постарался вернуть то, что было раньше. И в зимней кампании добился значительного успеха в войне против лютичей. Сумей он объединить свое княжество с княжеством лютичей и посади на княжение к сорбам своего брата Дражко, имеющего на это спорные права, да еще сумей договориться с князем Бравли-ном, мы получили бы сильное славянское государство, которое смогло бы противостоять не только Дании, но и вам, Ваше Величество. Сейчас же, повторяю, у Годослава шансов нет.
— Он думал создать что-то вроде государства Само[31]?
— Примерно.
— Значит, у него государственный ум… Он верно мыслит и действует в правильном направлении. И хорошо, что мы вовремя предприняли этот поход, хотя, помнится, были предложения отложить его на несколько лет, пока… Впрочем, мы говорим сейчас не об этом…
Король не договорил, что поход предлагалось отложить до тех пор, пока не будут уничтожены саксонские эделинги Аббио и Видукинд.
— Есть еще варианты, Ваше Величество… Я согласен, что у Годослава нет шансов на победу в войне против Дании. Если только сам Годослав не пригласил Готфрида, чтобы с его помощью защититься от франкского короля, — предположил Аббио. — Я слышал, что князь-воевода Дражко недавно посещал Готфрида с посольством, а потом посольство данов вместе с Сигурдом приехало в Рарог.
— Ты предполагаешь, — опять стал уточнять Карл, — что Годослав обратился за помощью против меня, а Готфрид решил воспользоваться этим по-своему? Я имею в виду попытку данов захватить Рарог вместе с мятежными боярами.
— Это возможный вариант. Готфрид понимает, что Годослав не позволит ему хозяйничать в собственной земле.
— Пусть так. Но что в этом случае дает бодричам твое убийство, Аббио?
— Войну только с одной Данией. В противном случае вы, Ваше Величество, просто разделили бы с данами княжество на две части.
Карл задумался надолго.
— Возможно… Хотя я не вижу разницы, останется княжество бодричей целиком под властью Дании или будет разделено на две части… Значит, Годослав готовится оказать Готфриду сопротивление.
— Конечно, Ваше Величество.
— Тогда почему он уехал из Рарога?
— Трудно сказать…
— Я скажу, Ваше Величество, — вдруг твердо заявил Алкуин. — Годослав, я уверен, приехал к нам для участия в турнире. Естественно, как вы и сами понимаете, не для развлечения и не в поисках славы. У него нет времени на развлечения, тем более что в Рароге ранен князь Дражко. Он поставил себе конкретную задачу, и будет стремиться ее выполнить.
— Это я и спрашиваю: для чего он приехал? — нетерпеливо произнес король, уверенный в способности своего любимца делать правильные выводы путем логического умозаключения.
— Он приехал, Ваше Величество, чтобы встретиться с вами…
— Тогда я хочу его видеть немедленно, Алкуин! Найди его…
— Мне кажется, что князь Годослав проживает в соседней палатке с мессиром Аббио, Ваше Величество. И мес-сиру Аббио будет удобнее пригласить его на свидание с вами.
Король встал и пристально посмотрел на эделинга.
— Это пятый участник среди зачинщиков? Аббио не долго колебался.
— Нет, Ваше Величество. Я не могу раскрыть перед вами инкогнито рыцаря, но могу только дать слово, что это не Годослав. Но прошу никому не говорить об этом.
— Но ты знаешь, где Годослав?
— Знаю, Ваше Величество. Но опять же, не могу сказать вам. Годослав, думается мне, сам вскоре предстанет перед вашим величеством. Скорее всего, прямо завтра. Очевидно, у него есть веские причины не сразу просить у вас аудиенции…
Карл сел и принялся сердито стучать по отвороту сапога хлыстом.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Никогда князь-воевода Дражко не думал, что одевание без посторонней помощи покажется ему почти невозможным. Рогнельда удалилась, ушел выполнять необходимые приказания Сфирка. А Дражко предпринял самостоятельные попытки облачиться хотя бы в простой костюм. Но это получилось далеко не сразу, лишь после мучительной борьбы с болью и с жесточайшим превозмоганием ее. Он снова встал. Как ни странно, ходить он уже мог. Ходить было даже легче, чем наклоняться и выпрямляться сидя. Горислав сказал правду. Силы вернулись в одночасье — от одного известия о начале нашествия данов. В том, что нашествие началось в самом деле, воевода нисколько не сомневался. Хотя совсем недавно сам уверял Рогнельду, что не следует полностью полагаться на мнение Власко. Дражко поверил и потому сразу отослал Сфирку с требованием вызвать в город оставленную под стенами воеводскую дружину, которая должна прибыть на площадь перед дворцом. К этому времени сотнику дворцовой стражи было приказано подготовить свою сотню стрельцов, частично отпущенных пока по домам. Одна часть несет дежурство, другая отдыхает до прихода смены. Эта сотня прекрасно себя зарекомендовала в роковую ночь. С первых же выстрелов накрыла полностью полусотню охранных данов герцога Гуннара.
— И собери своих людей, которые за боярскими домами следят. Мне нужны последние сведения. В каком дворе какая дружина стоит: сколько пеших, сколько стрельцов, сколько конных, как настроен сам боярин. И — немедленно! И еще отправь срочно гонца к Годославу. И сам найди такого, чтобы быстрее ветра летел. Пусть князь попробует договориться с Карлом. Это единственное наше спасение. Как смогу, я наступление данов задержу. Пусть так и скажет…
Никто не знал, что задумал Дражко. Сфирка лишь головой качал, представляя, как соберет воевода малые силы, которые сумеет наскрести, и во главе всего-то трех сотен выступит навстречу целой армии данов, двинувшейся с северо-запада. И даже Дворец оставит без стрельцов, что совсем уж никуда не годится, поскольку бояре такие ненадежные и готовы выставить никак не меньше двух тысяч дружинников. А сам князь в седле едва ли удержится, если вообще сможет на лошадь сесть. И кто за таким воеводой в бой пойдет? Причем на верную смерть! Много ли найдется желающих?
Но взгляд Дражко был тверд, как никогда, усы злобно и напряженно топорщились, будто крылья сильной птицы, голос окреп. Страшно было не подчиниться, и Сфирка подчинился. Но, верный своей природной хитрости, потихоньку послал стражника разбудить княгиню-мать. Пожалуй, это единственная управа на воеводу.
Когда мать, прошаркав по коридору, пришла, Дражко уже сумел одеться и ждал, когда кто-нибудь принесет ему кольчугу и оружие. Сфирка зашел следом за старой княгиней, в надежде помочь ей уговорить воеводу отказаться от безумных намерений. Вдвоем-то всегда проще…
— Уже… — неожиданно спокойно и как-то буднично, хотя и не сумев подавить естественный вздох, сказала мать. — А я-то думала, что дадут они тебе еще пару дней отлежаться. Вот же до чего торопятся, рогатые…
Сфирка глазам своим не поверил. Княгиня, вместо того, чтобы начать ругаться и заставлять сына лечь, как должно бы, стала поправлять на нем, одергивать кое-где неаккуратно застегнутую одежду.
— Верно Горислав сказал — в одночасье встанешь… Сделай-ка вот отсюда еще глоток, — протянула она сыну маленькую бутыль.
Дражко глоток сделал, не поморщившись, хотя полынь, как ей и полагается быть, была горька, а конопля отдавала неприятной липкой сладостью.
— А ты чего ждешь? — сердито прикрикнула вдруг старая княгиня на застывшего Сфирку. — Неси быстро воеводе кольчугу полегче, да меч потяжельше. Нет времени на по-глядки!
Растерянный Сфирка не знал, что сказать, молча побежал выполнять приказание княгини, с испугу затопав ногами ничуть не легче стражников, чем удивил, конечно, и самого воеводу, и стражу, теперь стоящую на каждом повороте и у каждой лестницы.
Дражко меж тем начал ходить по комнате. И с каждым шагом движения его становились ровнее, энергичнее, шаг приобретал упругость — будто заново учился ноги переставлять, и учился быстро. Сказывал действие целебный настой, принесенный волхвом. Попробовал воевода развести в стороны и руки, но поморщился, задергал усами, словно в гневе на самого себя, а вовсе не от боли. Это еще давалось тяжело.
Дверь открылась без стука, с легким скрипом. Однако даже не этот звук, а что-то другое привлекло внимание. Невидимое, но ощутимое, сильное. Дражко обернулся. В дверном проеме стоял сам Горислав, легкий на помине. Стоял и смотрел на князя-воеводу как всегда невозмутимым, неподвижным своим взглядом. Долго смотрел, потом шагнул за порог, словно по воде проплыл. Горислав обычно и ходил так — ровно и быстро.
— Пришел час… — изрек устало, словно это он израненный, а не Дражко, и остановился против князя, по-прежнему всматриваясь ему в глаза.
— Как ты и говорил… — сказала княгиня-мать.
— И пора уже… — голос волхва неожиданно стал грозным.
— Пришел час, — согласился Дражко, слегка робея перед волхвом, чего никогда не испытывал перед врагом. Но сила Горислава была вовсе не такая, какой бывает у воина, и потому, наверное, казалась особенно значимой, которой невозможно сопротивляться.
— Садись, — показал Горислав на скамью под окном. — Прямо сиди и спину держи, будто оглоблю проглотил…
Дражко молча подчинился, а волхв водил ладонью над раной, вторую ладонь оставив неподвижной за спиной, и громко шептал:
— Именем Ляда[32]… Чтобы Дражко не ломало, не томило, не жгло, не знобило, не трясло, не вязало, не слепило, с ног не валило и в мать сыру землю не сводило. Слово мое крепко — крепче железа. Ржа ест железо, а мое слово и ржа не ест. Заперто мое слово на семьдесят семь замков, замки запечатаны, ключи в океан-море брошены, кит-рыбой проглочены. Именем Ляда!… Омун!… Омун!… Омун!…