— Исключительно добровольная помощь, — сказал оперуполномоченный товарищ Орлов и изложил суть дела.
— Я вам не верю, — прошептала мадам Лавандер, — Додика все равно расстреляют. С таким приговором из тюрьмы не выходят.
— У вас нет выхода, гражданка, — сказал Орлов, — вы же мать, а не волчица. Потом, я даю вам свое честное революционное слово.
Мадам Лавандер какое-то время молчала, глядя на свои белые ухоженные руки, не знавшие стирки и кухни. Потом сказала:
— Хорошо. Я знаю, вы все равно меня обманете, но я не хочу потом остаток жизни себя упрекать, что не сделала ничего, чтобы спасти Додика. Я сделаю все, что вы скажете. Все. Я имею в виду, буквально — все.
Поздним вечером того же дня маруха Гриши Маленького, Маня Пластомак, состоявшая с ним в давней ссоре и публично утверждавшая, что знать не хочет этого пошляка и грубияна, помирилась со своим дружком. По-человечески это было понятно, какая женщина откажется от мужчины, неделю назад взявшего товару на четыреста миллионов рублей? Тем же вечером знаменитая Верка с Молдаванки обратила свое благосклонное внимание на Сему Зехцера, напарника и душевного друга Гриши Маленького.
Оба были арестованы в постелях своих марух два дня спустя, во время ночной облавы на Молдаванке. Всего в ходе операции было арестовано восемьдесят два человека.
Додика Лавандера, бывшего гимназиста Первой Одесской гимназии, семнадцати лет, беспартийного, расстреляли по приговору Чрезвычайной судебной тройки во дворе тюрьмы неделю спустя.
Еще через два дня путем опроса личного состава товарищу Орлову удалось установить личность загадочного наводчика. Им оказался уполномоченный информотдела ЧК Женскер. Женскер в том числе сознался и в том, что снабжал грабителей чекистскими документами. Пишбарышни в ЧК шепотом рассказывали друг другу, что сознался товарищ Женскер после того, как пробыл в кабинете у товарища Орлова не менее часа, глядя в глаза страшному хрустальному черепу, служившему прессом для бумаг. Череп, говорили суеверные девушки, как бы смотрит на каждого, кто входит в кабинет товарища Орлова, и входящий как бы прикипает, не в силах отвести взгляда от пустых глазниц, в которых светятся красные огоньки. И поэтому товарищ Орлов знает о своих сотрудниках все-все-все… Впрочем, известно, что пишбарышни умом не отличаются.
Папа Сатырос сидел под шелковичным деревом.
Зоя вынесла бутылку сливовицы, поставила на стол свежевыпеченный хлеб и брынзу и ушла в дом. Папа Сатырос был доволен.
Дом белел свежей чуть голубоватой известкой, пчелы гудели в цветах, а в море шла кефаль. Внуки росли, а Ставрос собрался наконец жениться. Даже этот никчемный Янис остепенился и стал помощником счетовода в артели «Красный маслодел».
Рядом с папой свежий воздух вкушал отец Христофор, священник местной греческой церкви, а заодно — сосед и старый знакомый.
— Устала земля, — сказал отец Христофор, наблюдая за тем, как в небесах парит, трепеща крыльями, жаворонок, — покоя хочет. Цвести хочет. Вон Зойка твоя цветет, а земля чем хуже?
— И когда они все уймутся? — мрачно спросил сам себя папа Сатырос, скручивая цигарку. — Господина Рубинчика в расход пустили. Прижал его все-таки товарищ оперуполномоченный Орлов.
— Да, лютует товарищ оперуполномоченный Орлов, — покачал головой отец Христофор, — кровавыми слезами умывается Одесса. А был такой хороший, вежливый мальчик. Впрочем, слышал я, его в Москву вызывают. Уж очень хорошо он, товарищ Орлов, себя выказал.
— Ну, Одесса таки вздохнет спокойней, — философски заметил папа Сатырос, — и что оно такое с людьми творится, а, отец Христофор? Или Господь нас совсем оставил в милости своей? Вот чудо бы какое, а? Чтобы все успокоились и занялись своей жизнью, а за то, чтобы строить новый мир, как-то и не думали.
— Чудо, говоришь? — отец Христофор задумался и, задумавшись, выпил еще одну стопку. — Была у меня тут интересная и поучительная беседа с рабби Нахманом, знаешь рабби Нахмана?
— Со Слободки? — спросил папа Сатырос. — Кто ж не знает рабби Нахмана со Слободки. А все ж странно, что вы с ним в таких душевных отношениях.
— Бог один, — сказал отец Христофор, крякнув и выпив стопочку сливовицы, — это мы, дураки, разные. Так вот, рабби Нахман как-то сказал, что, согласно иудейскому вероучению, миров как бы множество.
— Знаю, — сказал папа Сатырос, — звезды и планеты. Зойка лекцию слушала, в планетарии, приезжал профессор Карасев и рассказывал, что на Луне тоже люди живут.
— Нет, рабби Нахман про звезды ничего не говорил. Он говорил, что миры — это как бы сосуды, вложенные друг в друга. И кровь, брат мой Сатырос, действует на эти сосуды со страшной разрушительной силой. Особенно когда этой крови много льется. Как сейчас, чуешь? Оттого на войне чудес всегда много. Только толку от них никакого.
— Как это может быть — чудеса и без толку? — лениво поинтересовался папа Сатырос, наблюдая, как дым от самокрутки растворяется в синем небе. — Ежели там ангелы живут, в этих сферах?
— А вот представь себе, брат Сатырос, попадает к нам из такой сферы светлый ангел, и только-только он успел оглядеться, как его хватают, как нежелательного элемента, и ставят к стенке! А что еще в наше время эти безбожники можуть сделать с ангелом?
— Жалко, — сказал папа Сатырос.
— Или того хуже. Там, за стенкой, — зло. А мы его — сюда. А, брат Сатырос?
Сатырос посмотрел на пустую стопку и налил себе сливовицы.
— Рабби Нахман завсегда был умным человеком, — сказал он, — он знает грамоте и читает старые книги. Так и я за это думал. Вот возьми контрабанду. Пока есть люди, всегда есть контрабанда, так? Скажем, где-то есть зло, ну такое зло, аж небо над ним чернеет, его обложили сторожевыми катерами, патрули там, а кто-то под носом у сторожевых катеров шныряет, ну, вроде «Ласточки»… Потому что зло таки имеет спрос, в чем мы имели неоднократный случай убедиться.
— И что?
— И в один печальный момент сосуды соприкоснулись. И — раз! — к нам попала их контрабанда, причем такая баснословная пакость, отец Христо, такая пакость, что она всем нам еще отольется кровавыми слезами. Вот попомните мои слова через пару лет.
Он сдвинул густые черные брови.
— Интересно, что эти уроды будут делать с тем товаром, который должны были принять мы? — спросил он сам себя.
За окном поезда мелькали, припорошенные мелким серым дождиком, березняки и ельники, осыпанные чернобелым конфетти сорок; печальные водокачки да товарняки. Товарищ оперуполномоченный Орлов лежал на узкой спартанской койке, привычной ему, поскольку ничем она не отличалась от узкой спартанской кровати у него дома.
Он развернул нехитрый набор командировочного — житный хлеб и сало, завернутое в серую тряпицу. Товарищ Орлов был неприхотлив в еде и в жизни был неприхотлив, он давно забыл, как люди радуются жизни и веселятся просто так, потому что делал только то, что было полезно и нужно стране и мировой революции.
Потом он нагнулся над старым порыжевшим саквояжем и осторожно достал двумя ладонями хрустальный купол, тускло отблескивающий в сером свете средней полосы.
— Что это у вас, товарищ? — с испугом спросил молоденький курсант, его сосед.
— Раритет, — с нежностью, неожиданной для себя, сказал товарищ Орлов, надежно размещая череп на купейном столике. — Такая, понимаешь, штука… Очень интересная и занимательная штука. Это, можно сказать, мой дружок…
Курсантик осторожно покосился на товарища Орлова и ничего не сказал. Он был молод, но успел навидаться всякого разного, потому что в смутное время с людьми делаются смутные вещи.
— И если мне выпала честь работать бок о бок с самим товарищем Дзержинским, — мечтательно сказал товарищ оперуполномоченный Орлов, и его лицо озарилось слабой улыбкой, — то как же я могу оставить своего друга в Одессе? Я никак не могу оставить своего друга в Одессе, товарищ курсант. Я надеюсь, на Лубянке есть музей раритетов. На Лубянке просто обязан быть музей раритетов. И мне кажется, этот экземпляр для него подойдет.
Он на миг прикрыл глаза, и ему в который раз нарисовалась картина, как худой и высокий товарищ Дзержинский сидит, подперев щеку рукой, и смотрит на череп, и череп рассказывает ему о чем-то замечательном, важном и интересном, как он рассказывал ему, товарищу Орлову. Товарищу Орлову было жалко отдавать череп, но ради революции надо жертвовать всем, что любишь, верно ведь?
Поезд покачивался, и молоденький курсантик в ужасе забился в дальний угол койки, не в силах отвести глаз от красноватых огоньков в прозрачных гладких глазницах, и, даже когда он закрывал глаза, эти два огонька парили под его веками, как два медленных алых мотылька. А товарищ оперуполномоченный Орлов, подложив ладонь под щеку, спал как ребенок, и улыбался во сне.
Мишель Александр
РАСПЛАТА
В 1945 году нацизм был повержен. Адольф Гитлер проиграл, его режим пал. Но что было бы, если бы он выиграл? Если бы нацистская утопия реализовалась окончательно и бесповоротно? Во что превратился бы Тысячелетний рейх, просуществуй он действительно тысячу лет?
В своем рассказе Мишель Александр пытается дать ответ на этот вопрос.
Император Герман V смотрел на голографическое изображение посла маркроху, повисшее в центре зала. Расположившиеся на сиденьях вдоль стен министры, военные и придворные слушали речь посла, окаменев от ужаса. Однако император выглядел лишь смертельно уставшим.
— Война между нами является абсолютной необходимостью, — вещал посол через переводчика. — Это ясно любому разумному существу, понимающему устройство мироздания. Впрочем, это даже и войной назвать нельзя. Мы лишь восстанавливаем высшую справедливость, по неизвестным причинам нарушенную в глубокой древности.
Герман с тоской смотрел на голограмму дипломата, который несколько часов назад спешно покинул Землю и унесся на своей яхте в сторону ближайших систем, принадлежащих маркроху. Скоро таких систем будет больше, много больше, промелькнуло в голове императора.
Внешность дипломата производила отталкивающее впечатление. Этакая пирамида плоти три метра ростом, увенчанная шарообразной головой с четверкой выпученных глаз и ротовой щелью, под которой располагался венец длинных и тонких щупалец.
— Мы, маркроху, не можем мириться с существованием созданий, подобных вам, людям. Это противоестественно, — продолжал посол. — Вы не имеете права осквернять собой Вселенную.
В эти минуты, как доносили императору со всех концов Тысячелетней Державы, армады маркроху превращали в радиоактивную пыль военные корабли людей. Соотношение сил было чудовищным. Инопланетные флоты обладали как численным, так и технологическим превосходством.
Информация, поступающая во дворец, выводилась на дисплей, размещенный в широком подлокотнике императорского трона. Последняя строчка, зловеще оборвавшаяся на середине, сообщала о падении очередной планетной системы полчаса назад, больше известий не было. «Уже недолго осталось», — подумал Герман. Почему-то император совершенно не испытывал страха. Ни сейчас, ни когда получил первое сообщение о нападении маркроху.
— Мы не надеемся, что до вашего убогого сознания дойдет истинная суть происходящего, — говорил посол, размахивая щупальцами. — Но все же считаем своим долгом объясниться, не столько с вами, сколько с другими немногочисленными разумными расами. Мы ведем борьбу за обеспечения существования и распространения нашей расы, за то, чтобы она могла выполнить свое предназначение!
«Вообще-то в Сообществе насчитывается до сотни разумных рас», — подумал император.
— Ваша раса омерзительна. Мы долго искали хоть одну вескую причину, оправдывающую ваше существование, и не нашли. Вы уродливы. Вы не умны, а лишь хитры. Хитростью, подлостью и ложью вы захватили все свои планетные системы, коварством продолжаете удерживать их. Разве есть во Вселенной хоть одно нечистое дело, хоть одно бесстыдство какого бы то ни было сорта, в котором не был бы замешан, по крайней мере, один человек?! Мы решили, что так продолжаться не может.
— Да как он смеет! — вскочил багровый от ярости имперский маршал Куртер. — Лишь благодаря нашей доблести, нашей отваге мы колонизировали эти планеты!
— А наши философы? — вторил ему управляющий имперского дворца. — Да ведь их работы изучают во всей Галактике! Наши композиторы побеждают на Вселенских фестивалях!
— Вы паразиты, — вещал посол. — Вы отравляете своим ядом разумные существа и паразитируете на их достижениях, а сами ничего не способны создать. Уродливое, химерное образование, которое вы осмеливаетесь называть Тысячелетней Державой, оказалось на пути расширения жизненного пространства истинно великой империи — Империи Маркроху! Мы имеем полное право на самосохранение нашей расы, и мы воспользуемся им.
Императору смутно показалось, что такие или подобные речи он уже слышал. Только вот где и когда?
— Держатель Меча, Властелин Галактики и Посланец Провидения решил, что ваша раса должна быть уничтожена! — торжественно объявил посол. — Доблестные армии маркроху выполнят волю владыки. Никто из нас не дрогнет, ибо воля владыки — это воля Провидения!
По Тронному залу пронесся глухой ропот. Герман усталым взглядом окинул бледные лица первых людей в имперской администрации и вновь посмотрел на посла.
— Наши ученые долго изучали вас. Ведь многие существа, даже если они не разумны, вроде вас, а лишь притворяются таковыми, можно использовать. Но не в вашем случае. Вы неспособны работать на Истинную Империю. От вас не будет никакой пользы, а ваше содержание только приведет к бессмысленным расходам, более того, оно опасно, ибо вы пустите в ход свое изощренное коварство, чтобы вновь постараться поработить нас. Поэтому вы будете уничтожены!
— Это чудовищно! — прошептал первый министр.
— Те, кто сдадутся маркроху добровольно, будут умерщвляться безболезненно и быстро, путем инъекций или в газовых камерах. Их тела отправятся в конверторы, и таким образом даже эти мерзкие существа смогут хотя бы после смерти оправдать толику своего существования, — пообещал посол. — Остальные будут уничтожаться так, как того пожелают наши воины. Вы еще можете решить, как желаете умереть, — такова милость, оказываемая вам Посланцем Провидения, хотя люди ее недостойны.
Изображение медленно померкло. Находившиеся в зале возбужденно заговорили, кто-то кричал, кто-то призывал кары небесные на головы инопланетян, кто-то взывал к императору. Но Герман никого не слушал. Он вспомнил, кто изъяснялся точно такими же терминами, как посол маркроху.
Взгляд императора был устремлен на противоположную стену Тронного зала, где в обрамлении красных знамен с черной свастикой в белом круге висел портрет основателя Тысячелетней Державы Адольфа Гитлера.
Александр Рыбалка
СТРАЖИ ПОСЛЕДНЕГО НЕБА
Каббала и детектив — что между ними общего? Наверное, обилие тайн, решение которых, возможно, чрезвычайно опасно — не только для жертвы, но и для сыщика.
В мистическом детективе Александра Рыбалки, действие которого разворачивается в годы Первой мировой войны, полицейский сталкивается с невероятным случаем. Но для настоящего полицейского и настоящего религиозного еврея, решившего во что бы то ни стало раскрыть загадочное преступление, нет и не может быть преград.
Кроме одной.
1. Зал Сапфирового кирпича
— Синьор комиссар! Синьор комиссар! Вы дома?
Я только-только задремал и, когда меня разбудили, несколько секунд еще лежал с открытыми глазами, стараясь прийти в себя.
В дверь продолжали колотить.
— Сейчас, сейчас! — крикнул я, вставая с кровати.
За дверью стоял карабинер из моего участка. Из-за его спины выглядывал Грациадио — один из руководителей еврейской общины Рима.
— Синьор Рафаэль, — сказал Грациадио, — скончался один из членов общины, надо засвидетельствовать смерть.