Они стояли у окна, и луч косо пронизывал комнату, и в солнечной дорожке искрились тысячи маленьких пылинок. «Никогда не подозревал, что в этой комнате так много пыли, — подумал Сен-Жюст. — Здесь плохо убирают… А интересно, чистоплотна ли она? Однажды мне показалось, что она прячет коричневые пятна на своем носовом платке. Неужели она тайком нюхает табак?..» А потом, по странной непоследовательности, он вдруг вспомнил афоризмы о женщинах — свои афоризмы, которые записывал в блокнот, всегда хранимый на груди.
«…Чтобы быть счастливым с женщиной, нужно сделать ее счастливой, не давая ей этого почувствовать…
Оставь ее абсолютно свободной… Если хочешь сделать женщину счастливой, предоставь ее самой себе…
Опасно быть слишком предупредительным с женщиной, еще опаснее слишком удовлетворять ее. Нужна индифферентность, чтобы ее воспламенить…»
…Они стояли у окна, и лучи солнца косо пронизывали комнату.
— Милая Анриетта, — сказал он, пытаясь придать голосу нежность, — ты разрешишь мне объявить о нашей помолвке?
— Да, конечно, — ответила она.
«Не так должно было произойти это, — думал он. — Нужна индифферентность… Но не слишком ли много ее? — И вдруг снова екнуло беспокойство: — Интересно, разыщут ли они сегодня досье Батца?..»
Он все рассказал у Дюпле. Их поздравили с шампанским. Элиза смахнула слезу, Филипп же хлопал в ладоши, как ребенок. Робеспьер обнял друга и отвел его в угол комнаты.
— Лучшего я не мог ожидать. Когда играем свадьбу?
— Зачем спешить? — неопределенно пожал плечами Сен-Жюст.
— В наше время спешить необходимо, а то будет поздно.
— Это правда. Долгая жизнь не входит в наши планы. Но уж хотя бы дождемся весны — вантоза или жерминаля…
Вантоза или жерминаля… Разве не знал он, что произойдет в вантозе и жерминале? Разве не сам, не своими руками готовил неизбежное, что не должно было оставить места для личных радостей?..
Впрочем, еще раньше вантоза и жерминаля случилось
Она молчала.
— Ты ведь была мне неверна? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Прекрасно, — сказал он. — Надо все забыть и разойтись.
Она встала и вытерла глаза.
— Впрочем, мы еще увидимся, — сказал он. — Нам надо о многом поговорить, а я ведь ничего не знаю о тебе. Ты придешь ко мне завтра.
Она ничего не ответила.
«…Опасно быть слишком предупредительным с женщиной, еще опаснее слишком удовлетворять ее».
…Кажется, он избежал этой опасности.
Провожая, он обнял ее. Она не сопротивлялась, но и не отвечала. Она была спокойна.
Он запер дверь и повернул ключ два раза.
Потом упал на кушетку.
В голове был сумбур, в чувствах тоже.
Но он с предельной ясностью понял одно: он не любил ее больше. Дьявольское наваждение окончилось, ушло вместе с ней, и это было хорошо. Это было единственной отрадой во всем пошлом и гадком сегодняшнем вечере. Нарыв лопнул, гной вытек, и больной спасен. Ее приход спас его. И от нее, и от Анриетты. И за это он должен быть ей благодарен.
Он вынул из нагрудного кармана свой маленький блокнот и в сумерках, с трудом разбирая слова, стал просматривать свои афоризмы.
Ага, нашел. Нашел страницу, на которой была одна только строчка:
Удивительно, как он вспомнил это двустишие… Он написал его когда-то в дни юности, когда сочинял свою никем не признанную комедию «Арлекин-Диоген». Уже тогда он понял, что обладает великим сердцем, созданным не для любви к женщине, а для любви к родине… Понял? Нет, конечно же в те времена, шатаясь вместе с Демуленом по грязным притонам Пале-Рояля и заводя интрижки со случайными актрисами, он ничего подобного понять еще не мог — где ему было понять это в те времена! Но он почувствовал это помимо погрязшего в пороках сердца, помимо мозга, разгоряченного крепкими напитками, он почувствовал пророчески…
Ну разве мог он теперь любить Терезу? Да и не только Терезу, а и кого бы то ни было, скажем эту самонадеянную восемнадцатилетнюю девочку, Анриетту…
Сердце его болезненно сжалось.
Он сразу постарел на несколько лет, он вдруг понял многое, о чем и не догадывался раньше. Он понял, между прочим, почему бедная Элеонора Дюпле никогда не дождется своего сказочного принца, почему его друг Максимильен Робеспьер никогда не станет ей ни мужем, ни любовником.
Нет, мы не созданы для обычных чувств. Мы обрекли себя на иную любовь, и эта любовь выжгла наши сердца и опустошила наши души, она отказала нам в самом обычном, чем наделен всякий; мы слишком любим человечество, чтобы любить человека, мы навсегда останемся одинокими в этом огромном мире. Мы сами обрекли себя на одиночество и борьбу, борьбу без перспектив. Ибо мы будем бороться до последнего врага или до последнего патрона; если не сможем одержать победу, то погибнем, и если одержим ее, но не закрепим, погибнем тоже…
В комнате стало совсем темно.
Постепенно все мысли ушли, точно влага в песок, и осталось одно оцепенение. Так он лежал бездумно и бесцельно, потеряв представление о времени, не имея ни желаний, ни боли, ни надежд.
И вдруг почувствовал страх.
Он вспомнил, что пригласил ее на завтра. И она придет! И даже не завтра, а сегодня, сейчас! Еще миг — и он услышит это противное поскребывание. И тогда он умрет.
Сен-Жюст вскочил. Он задыхался от ужаса.
Прочь отсюда! Он не может здесь оставаться дольше, ни единой минуты, ни единой секунды…
Набросив что-то, он устремился к двери, открыл ее и быстро пошел, почти побежал в темноту холодной январской ночи.
Было около двенадцати, когда он появился у Добиньи.
Старый приятель был несказанно удивлен.
— Вот так сюрприз, черт возьми! Откуда ты, старина, среди ночи? Стряслось что-нибудь?
— Ничего не стряслось, Вилен. У тебя можно переночевать?
— Переночевать у меня? Тебе? В моей жалкой конуре? Вот так штука… Может, сгорел твой отель?
— Отель на месте, Вилен. Пожалуйста, постели где-нибудь, а то я безумно хочу спать.
Хозяин квартиры понял, что расспросы бесполезны.
Вилен Добиньи был старинным приятелем Сен-Жюста. Когда-то он вместе с Демуленом участвовал в юношеских забавах Антуана. Потом, уже находясь в Конвенте и Комитете, Сен-Жюст тянул за уши Добиньи, помогал устроиться ему на хорошее место и отбивался от его врагов. И все же сердечной близости между ним и Виленом теперь не было. Быть может, именно потому, что в прошлом их сближало слишком многое?..
На следующее утро, едва открыв глаза, он спросил у Добиньи, готовившего кофе:
— Вилен, нет ли у тебя адреса дома, где можно было бы устроиться на длительный срок?
— Есть, конечно же есть адресочки. Сейчас ежедневно арестовывают у кого мужа, у кого брата, а то и целыми семействами — пустых квартир много.
— А можно не из таких?
Добиньи порылся в бумажнике и вынул крохотную записку.
— На ловца и зверь бежит. Вот, возьми. Улица Комартен, дом номер 3. Сдается комната. Хозяйка — очаровательная особа и к тому же художница.
— Вероятно, дорого?
— И это спрашивает всесильный децимвир! Стыдись, друг.
В тот же день Сен-Жюст перебрался на новую квартиру. Но этого показалось ему недостаточно. Она ведь могла узнать его новый адрес точно так же, как узнала старый!
Нет, нужны коренные меры.
Он отправился в Комитет общей безопасности.
В Комитете, как всегда, дежурил старый Вадье. С ним находился член Комитета Жаго. Ни Леба, ни Давида, к счастью, не было.
— А, — приветствовал Вадье Сен-Жюста, — опять явился подбирать матерьяльцы?
— Нет, Вадье, ты ошибся. На этот раз, напротив, я собираюсь вам их дать.
— Это занятно, — протянул Вадье.
— Запиши, гражданин. Поступили сведения о подозрительной женщине, приехавшей откуда-то из провинции.
— Кто такая? — схватил блокнот Жаго.
— Некая Тереза Торен.
— Чем подозрительна?
— Связана с эмигрантами. Ее муж и отец бежали к тиранам.
— Ого! Это серьезно.
— Живет по фиктивным бумагам.
— Это еще серьезнее. А где проживает опа теперь?
— В отеле «Тюильри», что против Конвента.
— Ишь ты, где укрылась! Спасибо, гражданин. Возьмем ее немедля.
Сен-Жюст помялся.
— Я полагаю, ее нет нужды арестовывать. Можно ограничиться высылкой из столицы.
Он ведь вовсе не желал зла Терезе; он только хотел обезопасить себя от встречи с нею…
Его желание исполнилось скорее, чем он думал.
Вечером Жаго поймал его в Комитете общественного спасения.
— Ты что же, коллега, смеяться над нами вздумал?
Сен-Жюст вопросительно посмотрел на него.
— Твоей красотки и след простыл. Сразу после разговора с тобой я принял меры. Днем Эрон с ребятами нагрянул в «Тюильри». И что же ты думаешь? Там таковой не оказалось. Она выбыла рано утром в неизвестном направлении.
«Слава богу, — вздохнул Сен-Жюст. — Она оказалась умнее, чем я думал, и жаждет новой встречи не более моего. Теперь совесть моя спокойна и честь спасена».
День спустя он уехал на фронт.
21
Антуан Сен-Жюст не возился со своими ранами, сколь бы глубоки они ни были. Дело у него всегда перевешивало, не оставляя места для мелких страстей, воспоминаний, сожалений.
Тем более что рядом был верный Филипп.
Правда, присутствие Филиппа и радовало, и смущало: слишком уж внимательно смотрел он в глаза, слишком откровенно и упорно ждал признаний. Сен-Жюст под конец даже разделил инспекцию между собой и другом: в то время как сам он направился в Гиз, Леба покатил в Авен, и далее, вплоть до встречи в Амьене 24 плювиоза, они действовали раздельно.