– Ничего, – проговорил он и на «го» пересекся голос. – Не спится. Хотел поговорить. Вы не спите Дора?
Он сел на кровать. Дора не поняла. Никогда еще полураздетый мужчина не сидел так близко. Дора слегка отодвинулась.
– Мне тоже не спится, – сказала она. – Это от ожидания.
У Бориса стучали зубы. Дора не слышала. Но увидала над собой острые глаза, показавшиеся злыми и чужими.
– Может быть скоро умрем, Дора, правда? – прошептал Борис сжимая ее руку, голос был необычен. – Ах, Дора, Дора, – прошептал он нежно и его руки вдруг обняли ее и порывисто придвинулось в темноте лицо. Только тут Дора поняла, зачем он пришел.
– Уйдите! Сейчас же, уйдите!
– Дора… Дора, может быть через три дня…
– Это подло! Я сейчас же уйду… «Глупо» пробормотал, вставая, идя к дивану, Борис. Но Дора встала с кровати. Он видел в темноте, как она быстро одевалась. «Какая ерунда», проговорил Савинков.
– Выпустите меня, – оделась Дора. – Я не останусь.
– Что вы выдумали? – зло проговорил Савинков. – Я буду выпускать вас среди ночи? Вы с ума сошли! Номер заперт. И я вас не выпущу. Можете спать совершенно спокойно. Метафизическая любовь к Покотилову без вашего желанья не будет нарушена.
Слезы подступили к горлу Доры.
Борис сидел, поджав ноги под одеялом.
Ему показалось, Дора плачет.
– Дора, – проговорил он тихо. – Простите, я оскорбил вас. Я не хотел. Я думал, вы в любви тела также свободны и просты, как я. Вот и всё. Не делайте драмы. Выпустить я не могу, вы понимаете. Гостиница заперта. Надо вызывать швейцара. Ложитесь и спите.
Дора сидела у стола, закрывшись руками. Она плакала.
Борис тихо встал, бесшумно пройдя по ковру. Дора слышала его приближение, но теперь она его не боялась.
Подойдя, он взял ее руку. Рука была в слезах. Борис отнял ее от лица, несколько раз поцеловал. Потом поцеловал ее в голову, тихо проговорил:
– Простите за всё, Дора, может быть мы оба через несколько дней сойдем с ума… Прощаете?
Дора не отвечала. Но ее пальцы едва заметно сжали руку Бориса. Она прощала всё, но плакала. Борис еще раз поцеловал ее в волосы. И прошел к дивану. Он слышал, как Дора долго плакала. Прошла к кровати и, не раздеваясь, легла. Дальше Борис ничего не слыхал, заснул, провалившись в бездонную черную яму сна. Ничто не снилось ему. Не снилось и Доре, заснувшей в странной, вывернутой неудобной позе.
19
Карюю кобылу Каляева давно уж подвязали цыгане к широкой распялке розвальней, вместе с другими лошадьми вели далеко от Москвы. Лошади трусили за розвальнями, запряженными пятнастой белой кобылой с провислой спиной. Когда набегу кусались незнакомые лошади, били ногами, старый цыган кричал что-то дикое, отчего лошади успо-каивалсь. И тихо бежали за розвальнями.
Но «Мальчик» еще ковылял по Москве. Вместо обычного гарнца получал теперь два. На рассвете долго жевал съеденными зубами, выпуская в кормушку смешанное со слюной зерно, снова подхватывая теплыми, похожими на мухобойку, губами. Его можно было видеть в Кремле. Он дремал у царь-пушки, закрывая старые глаза.
Хозяин был с ним всё ласковее. Скребницей чеша старый круп, говаривал: – Ты, «Мальчик» молодец, свое дело знаешь. – «Мальчик» косился слезящимся глазом. Словно, чтоб отблагодарить, сразу брал подпрыгивающей рысью от извозчичьего двора.
«Мальчик», стоя, спал в Большом Черкасском переулке. Он не знал, что сегодня 2-е февраля и зачем к саням подошел, поскользнувшийся на льдистом тротуаре барин в бобрах.
20
Несколько часов тому назад Савинков звонил по телефону Доре в «Славянский базар», говоря.
– Погода прекрасная, думаю мы сегодня поедем.
– Как хотите, Джемс – ответила Дора, И взволнованно прошла в свой номер. В нем Дора заперлась. Быстро открыв шкаф, с трудом вытащила чемодан с динамитом. Останавливаясь от волненья, твердя «возьми себя в руки, возьми себя в руки», начала приготовление бомб для Сергея.
Иногда Доре казалось, кто-то стучит. Она вздрагивала, приостанавливалась. Это был обман, самовнушение. В большой фарфоровой, с синими цветочками, посуде мешала бертолетову соль, сыпала сахар. Наполнила серной кислотой стеклянные трубки с баллонами на концах, привязала к ним тонкой проволочкой свинцовый грузик, в патрон гремучей ртути вставила трубку с серной кислотой, на наружный конец ее надела пробковый кружок. Дора знала, при падении свинцовый грузик разобьет стеклянные трубочки, вспыхнет смесь бертолетовой соли с сахаром, воспламенит гремучую ртуть, взорвется динамит и… умрет генерал-губернатор.
Беря большую трубку, Дора вспомнила Покотилова. «Крепись, Дора, возьми себя в руки, возьми себя в руки». К четырем часам в номере всё было прибрано, подметено. Завернутые в плед лежали две десятифунтовые бомбы.
Дора сидела в кресле. Как всегда от динамита пахло горьким миндалем, разболелась голова. Чтоб не поддаться сну, она открыла окно. В комнату клубами повалил белый, морозный пар. Скоро Доре стало холодно. Она надела шубу. В шубе села в кресло с книгой в руках, ожидая стука, который должен быть точно в шесть. Так он и раздался, желанный стук: – два коротких удара.
Савинков вошел заснеженный от езды и мороза, был бледен. Не снимая шубы и шапки, спросил:
– Готово?
– Всё.
– Это? – указал он.
– Да.
– Почему у вас так холодно?
– Я отворяла окно.
– Пахло?
– Я боялась заснуть.
– Вы очень устали? – участливо заговорил Савинков, взяв ее руку. – Как мы вас мучим, Дора.
– Почему вы мучите? Не понимаю,
– Вы возьмете или я?
– Лучше я.
– А что вы читали?
– Стихи – смутилась Дора.
– Ладно. Идемте скорей, ждет.
«Мальчик» стоял у гостиницы. Подпрыгивая повез их в Богоявленский. На езде Савинков развязал осторожно плед, перекладывая бомбы в портфель. «Так будет лучше», сказал он, держа портфель на коленях.
Идя по Ильинке, они видели как отделился от стены, пошел за ними прасол, в поддевке, картузе, высоких смазных сапогах. Прасол нагонял их, поровнявшись, сняв шапку, заговорил с барином.
Был уже вечер, стлались зимние коричневатые сумерки. Прасол взял у барина тяжеленький сверток, крепко держа его, стараясь не поскользнуться на льду, пошел к Воскресенской площади, через которую полчаса восьмого должен ехать великий князь Сергей в оперу, на «Бориса Годунова» с Шаляпиным.
21
Возле здания городской думы, Каляев ходил со свертком. Весь он был во власти жгучей легкости наполнившей тело. Знал, через полчаса, может через час, наступит
Савинков молчал..
– Но ведь нельзя же… дети… Савинков сжал руку Каляева.
– Правильно, Янек. Дети невиноваты. Но ты не ошибся, были действительно дети?
– Я был в двух шагах. Мальчик и девочка. Но я попробую, когда поедет из театра. Если один, я убью его.
Они долго сидели в Александровском саду. Вставали, уходили, приходили снова. Наконец начался театральный разъезд и у подъезда Большого театра заметались лакеи, выкликая экипажи. Замахали рукавами, раскричались извозчики зазывая седоков. Из дверей повалила, возбужденная музыкой Мусоргского, толпа шуб, дох, боа, муфт. Каляев, замешавшись в толпе, не спускал глаз с ацетиленовых фонарей кареты.
Девочка за руку с мальчиком прошли опушенными ножками. За ними шла пожилая женщина. Каляев узнал великую княгиню Елизавету. Следом шел высокий генерал-губернатор, и находу разлеталась его шинель на красной подкладке.
Проводив его взглядом Каляев ушел с Театральной площади.
22
Дора ждала в глухом переулке Замоскворечья. Издали она узнала ковыляющего «Мальчика». Савинков взял ее в сани и, молча, передал портфель с бомбами.
– Не встретил?
– Встретил. Но не мог, были дети.
Дора молчала, поправила на коленях портфель.
– Дора, вы оправдываете «поэта»?
– Он поступил, как должен был поступить.
– Но теперь вы снова будете вынимать запалы, разряжать, заряжать. Может произойти неудача. Вы опять рискуете жизнью и всем делом.
– Мы не убийцы, Борис, – тихо проговорила Дора. – «Поэт» прав. Разряжу и заряжу без оплошности.
Свободной рукой она подняла воротник шубки, мороз щипал за уши.
Они ехали по Софийке. Савинков вылез. Остаток ночи до синего рассвета провел в ресторане «Альпийская роза».
23
4-го февраля Савинков и Дора ждали Моисеенко, стоя за портьерой окна.
– Приехал, Дора, одевайтесь, – проговорил Савинков. Он был такой же бледный, усталый, впалые щеки, как у тяжко больного обтянули скулы, глаза обвелись темными кругами, став еще уже. Когда брал портфель, на этот раз с одной бомбой, Дора заметила как дрожат его руки. Она торопливо надевала шубу, шляпу.
– Не проезжал еще? – тревожно спросил Савинков, садясь в сани.
– До двенадцати нет, – ответил Моисеенко.
– Стало быть успеем. Теперь поедет в три.
– Куда везти?
– Да в Юшков же переулок! – раздраженно проговорил Савинков. – Поскорей, нахлестывайте!
«Мальчик», получив два удара, прыгнул галопом. С галопа перешел на возможно быструю, скверную рысь. Такой вихлястой рысью, тяжело дыша, вбежал в Юшков переулок. Тут у сумрачного дома Моисеенко остановился. Путаясь в полости саней вылезла Дора.
– Вы ждете у Сиу, на Кузнецком, так, Дора?
– Да, да, – проговорила она, не оглядываясь, идя. На следующем углу в сани сел Каляев, одетый прасолом, в поддевке, картузе, смазных сапогах. Они поехали к Красной площади.
– Янек, – говорил Савинков, – мы должны сейчас же решить, либо сегодня, либо надо отложить дело. Я боюсь, одного метальщика недостаточно. Может быть надо стать вдвоем? Но у нас сегодня один снаряд.
– Что ты говоришь! – возбужденно сказал Каляев. – Никакого второго метальщика не надо! Позавчера я был тоже один. Ну? И если б не дети, я кончил бы.
Савинков молчал, угнетенно, разбито.
– Ты настаиваешь именно сегодня и ты один?
– Да. Нельзя в третий раз подвергать Дору опасности. Я всё беру на себя.
– Как хочешь. Тогда надо вылезать, кажется, – сказал Савинков, оглядываясь, словно они ехали по совершенно незнакомому месту.
– Что это, Красная ? – спросил он.
– Красная, барин, – ответил Моисеенко с козел.
– Янек, в последний раз, ну, а если неудача? Тогда погибло дело?
Лицо Каляева раздраженное.
– Неудачи быть не может. Если он только поедет, я убью его, понимаешь?
Моисеенко остановил «Мальчика».
– Приехали, барин, – проговорил он, отстегивая полость.
Каляев вылез со свертком. За ним вылез с пустым портфелем Савинков и кинул в ладонь извозчику светленькую мелочь.
– Я к Кремлю, – тихо сказал Моисеенко. Савинков не ответил. Они шли с Каляевым по Красной площади. На башне Кремля старые часы проиграли «два».
– Два часа, – сказал Каляев.
– Ну? – проговорил Савинков. Каляев улыбнулся.
– Прощай, Борис, – сказал он и обнял его. Они расцеловались в губы.
Не обращая ни на что внимания, Савинков смотрел, как легкой походкой, не оглядываясь, уходил Каляев к Никольским воротам. Когда он потерял его, пробормотала «Куда же теперь идти?» Машинально пошел к Спасской башне. Возле башни сгрудились извозчики, не могли разъехаться и, выбиваясь из сил, ругались матерью.
Через Спасскую башню Савинков прошел в Кремль. И вдруг вздрогнул: у дворца стояла карета великого князя. Рысаки мотали головами. «Убьет», – и радость залила его сердце. Он быстро пошел из Кремля на Кузнецкий, к Сиу, где ждала Дора.
24
Он почти бежал по Кузнецкому. Сам не знал почему торопился к Сиу. Предупредить ли Дору, что покушение удастся? Вернуться ли с ней, чтоб видеть? Он сталкивался с людьми. Сердце билось.
Еще не дойдя, услыхал отдаленный глухой удар. И остановился у магазина Дациаро, будто рассматривая открытки. «Неужели Янек? Но почему так глухо?»
У Сиу сидели праздные москвичи, отводящие душу покупкой безделиц на Кузнецком мосту. Дамы пили кофе, ели пирожные. Савинков увидал Дору в глубине кафе. Перед ней стояла чашка.
– Пойдемте отсюда, – сказал он, странно скаля зубы, пытаясь сделать улыбку.
Дора поднялась. Взглянув в витрину окна, она увидела, что по улице бегут люди, кто-то машет рукамм, кто-то споткнулся, упал, тяжелый господин смешно перепрыгнул через него, убегая, за ним вихрем пробежали какие-то мальчишки.
– Что такое? – спросила Дора. Публика из кафе бросилась к выходу. Савинков стоял бледный.
– Да пойдемте же.
– Простите, мадам, вы, мадам, не заплатили, – подбежал лакей.
– За что? – спросила Дора.
– За кофе и за два пирожных.
– Пирожных я не ела, – сказала Дора, рассеянно шаря в сумочке.
– Кого?! – Что?! – Убило?! – Кого?! – закричали в кафе. Кузнецкий мост залился бегущими, все бежали к Кремлю.
Савинков сжал руку Доры, тащил ее сквозь толпу. От Никольских ворот площадь залилась людьми. Все молча лезли куда-то. Толпа, сквозь которую нельзя было пробиться, казалась Савинкову отвратительной. – Вот, барин, извозчик!
В пяти шагах, у тротуара стоял «Мальчик». Дора была бела, губы сини, она что-то шептала.
– Поедемте на извозчике, – сказал Савинков. Дора не сопротивлялась, тихо шепча – «Янек, Янек».
«Мальчик» медленно продирался сквозь сгрудившуюся толпу. Когда ехали по Страстному бульвару, Моисеенко попридержав «Мальчика», повернулся:
– Слышали?
– Нет.
– Я стоял недалеко. Великий князь убит, – чмокнул он, дернул возжами, и стегнул кнутом «Мальчика». «Мальчик» дернул сани, Савинков и Дора качнулись. Но не от толчка Дора упала на плечо Савинкова. Дора рыдала глухими рыданиями.
– Господи, Господи, – слышал, склонившийся к ней Савинков, – это мы, мы его убили…
– Кого? – тихо спросил Савинков.
– Его, великого князя, Сергея, – вздрагивая худым телом, рыдала Дора.
Савинков улыбнулся и крепче ее обнял.
25
В это время четверо жандармов, скрутив ноги и руки Каляеву, везли его в арестный дом Якиманской части. Он старался закричать – «Да здравствует свобода!» Лицо было безобразно сине. Окровавленный, он полулежал в санях. В сознании смутно неслось происшедшее, как виденная и давно забытая картина. Каляев ощущал запах дыма, пахнувший в лицо. Мимо плыла еще, в четырех шагах, черная карета, с желтыми спицами. На мостовой лежали еще комья великокняжеской одежды и куски обнаженного тела. Потом напирала толпа. А великая княгиня металась, крича: