– «Как вам не стыдно! Что вы здесь смотрите!?» – Толпа хотела смотреть куски мяса ее мужа. И напирала.
Возле арестного дома Каляев потерял сознание. Жандармы вволокли его за руки и за ноги.
26
Вечером Каляев пришел в себя. На допросе ничего не говорил, слабо улыбаясь. Тогда его повезли в Бутырскую тюрьму, в Пугачевскую башню. С Николаевского вокзала в это время уходил скорый поезд. В купе 1-го класса сидел худой господин с газетой. Светски полу поклонившись напротив сидящей старой даме Савинков спросил:
– Я не помешаю вам, если буду курить?
– Пожалуйста.
Господин с удовольствием закурил.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
После убийства великого князя Сергея московской группой Б. О., петербургская – спешно готовила убийство великого князя Владимира виновника расстрела рабочих 9-го января.
Максимилиан Швейцер жил недалеко от Зимнего дворца: в отеле «Бристоль», на углу Морской и Вознесенского. В его распоряжении было достаточно динамита. И воля шести товарищей была как динамит.
Но чья-то рука мешала. Филеры спугивали наблюдение, боевик «Саша Белостоцкий» бежал, боевиков Маркова и Басова схватили. Но Швейцер всё же работал по ночам в отеле «Бристоль» готовя бомбы.
Но вдруг прохожие, застигнутые на углу Морской и Вознесенского, с криком метнулись в стороны от отеля «Бристоль». Извозчичьи лошади подхватили. Из четырех этажей «Бристоля» летели стекла, каменья, доски. На улицу из развалившихся стен падала ломанная мебель. Кучей вниз ухали кирпичи, смешанные с розовой пылью. Напротив, у старого Исаакия, взрывом свалило воронихинскую решетку.
Возле капитальной стены нашли тело. Мужчина лежал на спине, страшно. Голова была откинута, лицо обращено к улице. Грудная клетка разворочена, в левой половине не было ничего. Позвоночник был бел, открыт. Руки без кистей и части предплечья валялись рядом. В обломках, мусоре лежали куски мяса, мышц и сердце.
2
На месте взрыва толклась праздная толпа. В толпу с Почтамтской вбежала бледная Вера. Труп был один. И Вера сразу узнала, что это не Савинков.
Вернувшись к себе на Средний, Вера была разбита, измучена. Взглянула на часы: – было 12. Вера поняла, что ждет детей. И когда в передней зашаркали ноги няньки, а потом раздались, близясь к комнате, смешные ударчики по коридору, Вера встала, с улыбкой осветившей испитое лицо, подхватила Витю, покрывая поцелуями его розовые от гулянья щеки, не слушая, что что-то смешное рассказывает Витя.
3
В купэ поезда в Женеву Савинков читал об убийстве великого князя Сергея. Англичане в «Daily Telegraph» писали: – «Снова красная звезда тирано-убийства мрачно засияла на темном русском небе. Сергей был унесен в один момент одной из тех фатальных бомб, которые русские конспираторы умеют так хорошо готовить и так хорошо бросать. Вы не можете безнаказанно доводить народ до бешенства или отрицать за ним элементарные права свободных граждан, не вызывая тем тираноубийства. Сергей был тиран в старом смысле этого слова, каких история и трагедии рисуют в самых мрачных красках. Великое изречение блаженного Августина правдиво и поднесь: – когда справедливость отброшена в сторону, верховная власть является разбоем».
Немцы писали без изречений, деловито: – «Die Zeit» писала: – «Убийство Сергея не вызвало в мире ни удивления, ни ужаса. Его предвидели, ожидали и когда оно исполнилось – произвело впечатление необходимости. Если б в России не было заговоров, надо было бы спросить себя: – каким образом отсутствует следствие, когда налицо причина? Русское самодержавие проповедует посредством залпов незыблемость своих основ и получает в ответ динамитные бомбы. Кто играет в истории такую кровавую роль, как Сергей, всегда должен быть готов к кровавому концу. Царизм не должен удивляться, что его катастрофы не вызывают ни в ком сочувствия».
Француз Франсис Прессансе в «L'Humanite» писал: – «Следует признаться, что таинственные судьи произносят свои приговоры над тиранией без ошибок. Кто осмелился бы защищать Плеве? Кто осмелился бы горевать о судьбе Сергея? Великие князья изъяли себя от действия гуманности. Они ведут себя как хищные звери в бараньем стаде. Пресыщение привело их к удовлетворению чувственности всякой ценой. Их частная жизнь полна преступлений, кутежей. И среди всех этих преступников худшим был Сергей».
Также писали швейцарцы в «Peuple de Geneve»: «Невежественную, безоружную толпу, желавшую на коленях просить о своих нуждах, царь, уступая настойчивым советам своих родичей и приближенных, наградил свинцовым дождем. Этим поступком царь поставил себя вне законов. Он чудовище подобное тем, которые давали ему советы. На царские пули народ отвечает динамитом…»
Савинков выбросил газеты в окно летящего поезда. Им владело странное, но приятное чувство: – «О смерти Сергея Романова пишет весь мир, а убил его он, Борис Савинков». Савинков знал, как его встретят в Женеве.
4
Квартира Гоца была переполнена. В комнате трудно было говорить, кричали все. Старые, молодые, Чернов, Рутенберг, Рубанович, Ракитников, Авксентьев, Тютчев, Натансон, Брешковская, Бах, Шишко, Зильберберг. Много толпилось народу. Самым молчаливым был Азеф. Расплывшейся тушей сидел в углу, только изредка улыбался, когда окружали товарищи и жали руки. Он был главой праздника. Бабушка Брешковская, когда вошел Азеф, поклонилась ему по-русски – до земли. Чернов обнял его, и расцеловал.
– Эх, Ваня, мир без старосты, что сноп без перевясла, так и мы без тебя! Нет уж, товарищи, – покрывал всех его тенор, – не тот разговор будет у нас с социал-демократами! Не тот-с, кормильцы! Много дыму да мало пылу! А тут, как говорится, бай, бай, да и слово молви! За нами пойдут крестьяне, за нами рабочие! Горой пойдут! И власть над революцией будет наша, эсеровская власть! И Россия будет наша, эсеровская Россия. А эс-деков под хвост, товарищи! Да здравствует Б. О.! Да здравствует ЦК партии!
– Нет ли у вас воды? – глухим, сипящим голосом спросил Азеф жену Гоца. Азеф пил короткими, животными глотками. Был взволнован. Убийство Сергея было неожиданным. Азеф думал, Савинков измотавшись в наблюдении, бросит. Поэтому попросил и второй стакан. От нервности мучила жажда.
– Ты чего распился, а? – обнимал его Чернов. Все радостно смотрели на Азефа. – Не воду, дорогой, надо пить! Шампанею! Шампанеей будем тебя отпаивать, Ваня! Так-то!
– Ладно, брось, – прогнусавил Азеф, улыбаясь толстыми, вывороченными губами.
5
На Монбланской Набережной, у Монбланского моста, кафе «Националь» по-прежнему круглый год сияло огнями.
Азеф и Савинков, не торопясь, шли по мосту. Азеф держал Савинкова под руку. Савинков сейчас любил Азефа. Савинков чувствовал, с ним жизненно взяли они одну линию и понимали друг друга. Внутренне знал, что Азеф сильнее. Но в этом не любил признаваться даже себе.
По ярко освещенному залу «Националь» первым шел Савинков. Меж столиков, ни на кого не смотря, за ним шел Азеф. Савинков был щегольской, изящный.
– Пойдем в угол, – сказал Азеф, когда Савинков остановился у столика, у окна. Савинков пошел за Азефом. Тот, обогнув стол, грузно вдавил себя в мягкое кресло.
– Жрать хочется до чорта, – бормотал Азеф, – закусим как следует.
Согнувшись близко головами над напечатанной золотом картой с отельным гербом, они долго выбирали меню.
– Ты как насчет почек в мадере?
– Ничего, давай.
– А «Барсак»?
Азеф поморщился: – Я французское не люблю. Лучше рейнского. Любишь «Либфрауенмильх» ?
Повернув голову вполоборота к лакею, не глядя на него, Савинков заказывал. Лакей необычайно быстро всё записал в блокнотик и, поклонившись, побежал.
– Ну, теперь расскажи, – начал Азеф, – только подробно, всё.
Савинков провел обеими руками по лицу, сверху вниз, словно умылся.
– Да что ж рассказывать, – протянул он. Толстое, словно налитое желтым воском лицо Азефа ласково улыбалось вывороченными, липкими губами.
– Ты уж, Боря, не ленись, – мягко прогнусавил он. Колыхая серебряным подносом с затуманившимися, охолоделыми рюмками и с дымящимися почками в мадере, подбежал лакей.
– Я сам, – остановил раскладывавшего по тарелкам лакея Савинков. Лакей отбежал. Савинков стал раскладывать.
– Как «поэт» себя держал, был спокоен?
– Совершенно. Ты знаешь, – Савинков задержал графин с водкой в руке, глядя на Азефа. – Таких как «поэт» у нас нет и не было в Б. О. Если б таких было больше, можно б было перебить в две недели весь царствующий дом.
Азеф ухмыльнулся: – Преувеличиваешь, а Егор?
– Егор тоже.
Азеф уже ел почки, часто вытирая салфеткой испачканные в соусе усы.
– А Дора волновалась поди, сама хотела, а ? где она?
– Сейчас в Питере. Конечно волновалась, – и, чуть улыбаясь, Савинков рассказал про истерику на извозчике, после убийства. Азеф захохотал. Дальние гости оглянулись. Азеф на них не смотрел.
– Женщины всегда женщины. Кишка тонка, – сказал он.
Лакей подошел, стал убирать испачканную посуду, судки, рюмки.
Савинков рассказывал о делах. О Петербурге, о покушениях, о том, что он узнал от Швейцера, о Леонтьевой, о Барыкове, Ивановской, о боевой группе в Москве, Азеф за едой, словно и не слушал. Задавал вопросы изредка. Ему нужен был эквивалент. Он его искал. И за ужином Азеф выяснял, что отдать полиции взамен отданного партии Сергея. В математически точном мозгу за прозрачным «Либфрауенмильх», которое оба пили небольшими, холодноватыми глотками, у Азефа создалась отчетливая картина, кого безопасно отдать Ратаеву. Когда всё стало ясно, он развалился в кресле, приятно вытянув ноги под столом, и, расправляя складки на жилете, гнусаво сказал:
– Да, брат, дела вообще в шляпе.
– Как будто.
– И даже не как будто.
Теперь Азеф переходил уже к другому.
– Слыхал, ты кооптирован в ЦК? – улыбнулся он толстогубой улыбкой. – Это я настоял. Чернов был против.
– Ах, так? Рыболов был против? – ухмыльнулся Савинков, вспоминая рыжую неприятную ему фигуру теоретика.
– Ерунда, – махнул Азеф. – У Виктора есть странности. Я не об этом. Ты приходи обязательно на первое заседание. Интересный вопрос. Помнишь, я говорил тебе в Петербурге, – прищурил Азеф темные маслины глаз, лицо стало лукавым, – если нам удастся кончить с Плеве, то будут деньги, а если прибавить Сергея, то и вовсе.
– Ну?
– Ну вот. Поступило предложение от члена финской партии активного сопротивления Кони Циллиакуса, через него на террор хотят дать большие деньги. Я проверял: – верно, дают.
– И много?
– Хватит.
– Кто?
– Не то американцы, не то японцы, вообще недурно.
– Между американцами и японцами есть разница.
– То есть? – насупился Азеф.
– Японцы в данный момент на войне бьют русский народ. Если они дают деньги, то наверное не из-за симпатии к русской революции, а чтоб облегчить избиение русского народа на фронте ударами с тылу.
Азеф потемнел, оттопырив влажные губы.
– И что же? При чем тут «симпатии»? Нам нужны деньги? Мы их берем. А кто дает, не всё ли равно?
– Японцы, неудобно. Пойдет крик. Мы можем быть скомпрометированы, от нас отвернется всё общество.
– Общество? – Азеф повернулся и плюнул в плевательницу, пустив длинную слюну. – Общество? Нужны деньги, мы их возьмем. Если сделаем дело, общество и прочая сволочь, само побежит за нами. А если ничего не сделаем, нас же затопчут. Без денег, что ты сделаешь? Ты убил бы Сергея без денег? Ведь я тебе деньги давал. Почем ты знаешь откуда они? Да ты плечами не пожимай! – проговорил бешено Азеф, – это важный вопрос. Я настоял на твоей кооптации в ЦК. Нам надо это дело провести, могут быть возражения. Деньги дают Б. О., а не ЦК, и их надо взять во что бы то ни стало, – рокотал Азеф, низко наклонясь над столом. – Не понимаешь? Ведь деньги на террор, стало быть, я и ты держим ЦК и всю партию в руках.
Савинков улыбнулся вывороченным губам Азефа. Не оттого, что Азеф взволнован, даже хрипит. А оттого, что действительно, с чего он вздумал разводить эти сахарные теории? Ведь на самом деле, не всё ли равно от кого? Неужто он вдруг «пожалел, видите ли» каких-то там вшивых солдат, которых как баранов запарывает царь, гоняя то под японские шимозы, то на усмирение крестьянских бунтов.
Азеф понял его длительную улыбку.
– Ну? – прогнусавил он. – Брать иль не брать? – и в улыбке растянул толстые губы.
– Брать, Иван, всё брать. Азеф засмеялся.
– Эх, ваше сиятельство, людей убиваете, а всё в белых перчатках ходить хотите, верно Гоц тебя скрипкой Страдивариуса зовет. Всё рефлексии, вопросики, декаденщина всякая, как это – «о, закрой свои бледные ноги!» – и Азеф залился долгим гнусавым хохотом.
6
Передав Ратаеву телеграфно о боевиках в Москве, Азеф, после смерти Швейцера, решил петербургских пока оставить. Утром, идя к Чернову, пощупать как мыслит теоретик относительно не то американских, не то японских денег, Азеф сдал тяжеловесное заказное Ратаеву об общепартийных мелочах: – «Наконец то я выбрался вам написать. Дело в том, что не хотелось писать, пока не нащупаешь чего-нибудь существенного. От Чернова я только что узнал, что теперь государь на очереди. Его слова, что Россия не прекратит войны до тех пор, пока жив еще один солдат и в казне имеется один рубль, сделают государя очень непопулярным в России и Европе и покушение, вероятно, будет встречено также сочувственно, как и Плеве. Письмо, мне кажется, из Бадена писано Селюк. Содержание его вами понято правильно. Что касается ряда имен, о которых мне приходилось с вами говорить, то удалось выяснить следующее: Еремей – это Ст. Ник. Слетов. Наталья – Мария Селюк, в Киеве известна под именем Натальи Игнатьевны. Веньямин живет заграницей с прошлого года, пишет в «Р. Р.» изредка на рев. темы, его перу принадлежит статья в № 44 «Р. Р.» – «Без адреса» за подписью «быв. социал-демократ», постоянно, говорят, живет во Фрейбурге, без сомнения террорист, ездивший в Россию, предполагаю, по делам террора. Веньямина здесь теперь уже нет. Я его не застал. Считают его очень талантливым. Павел Иванович молодой человек, черные усы, 28 лет, недавно приехал из Питера. Видал его несколько раз. Трудно ориентироваться в его роли, но во всяком случае шишка. С Пав. Ив. (данные вами приметы Савинкова не совсем подходят к нему – для установления пришлите карточку) я стараюсь сблизиться. Тоже с кн. Хилковым, хотя последний, обладая аристократическим воспитанием, нелегко поддается сближению. Вежлив и только. Удалось мне открыть здесь Кудрявцева. Он в Женеве живет под фамилией Мешковского. Высокого роста, бородка светлая, в очках, одет с претензиями на Чайльд-Гарольда, в плаще, с черным, широким бантом. Ева послана в Одессу для работы в типографии, неважная особа и мало опасная, нелегальная хотя. Маша – не знаю кто, только не Тумаркина, которая живет с Авксентьевым. О Леопольде ничего здесь не слышно и никто такого имени не упоминал. Деньги получаемые Минором от Гав. – это от Гавронского, который живет в Москве и женат на сестре Минора. Платит 100 рублей в месяц. Саша, – который пишет Вере Гоц, – это Саша-Ангел, транспортист. Деньги мы уславливались, что пришлете, как только получите мой адрес, который я и прислал, – другой адрес назначался для открыток. Во всяком случае деньги переводом через банк на Вольде, а чек заказным пришлите немедленно, пост рестант, так как сижу без денег. Пришлите мне расходных 500 рублей и жалованья за этот месяц 500.
Жму руку ваш