Глава четвертая СОЛИДАРНОСТЬ
— Скажи, а бабы тут у вас на корабле есть? Чего-то я тут ни одной бабы не видел. — Кирюха обсосал индюшачью косточку и, бросив ее на тарелку, открыл банку пива. — Ну чего ты молчишь, чернявенький? Ну хоть слово скажи. Пива хочешь? Или на посту нельзя?
Здоровенный, под два метра ростом, афроамериканец в полевой форме и с пистолетом на поясе стоял у двери и глупо улыбался, кивая каждому Кирюхиному слову.
— А позволь спросить, чего ты все время лыбишься? — Кирюха отпил пива и закурил, откинувшись на кровати. — Тебе так смешно смотреть на раненого русского моряка? Да как тебе не стыдно, ты же тоже пролетарий, как и я. Разве твоих предков всю жизнь не угнетали? Разве не горбатились они на плантатора за маисовую лепешку? Афроамериканец опять закивал.
— Ну вот видишь, — обрадовался Кирюха. — А где же тогда твоя солидарность? Или это ты у япошек вежливости нахватался? Они. тоже все время лыбятся. Нам даже полицейские улыбались приветливо, когда руки крутили.
Охранник опять кивнул.
— Ну вот видишь. — Кирюха вздохнул, - Негр, а ведешь себя, как какой-то япошка. Нехорошо.
Болтал Кирюха просто так, от нечего делать. Все равно заняться было нечем. В тот же день, как только остальные драпанули, ему выставили охрану. Один стражник в комнате, второй снаружи. Три раза в день приходил врач осматривать ногу, четыре раза в день кормили. Кормили сытно, вкусно, как на убой.
И все.
Два раза приходил какой-то хмырь, пытался допрашивать на каком-то жутко правильном русском языке, да так и ушел ни с чем.
— Слушай, а тебя как зовут? — спросил Кирюха. — Зовут как? Сэм? Том? Джон?
Афроамериканец продолжал улыбаться.
— Меня, — он ткнул пальцем в грудь, — меня зовут Кирюха. Кирюха. Как это по-вашему. Кир?
— Oh! Understand! — радостно закивал охранник. — Your name is Kirill. Yes, may be Kir.
— Да-да, май нейм, — облегченно вздохнул Кирюха. — А твой нейм как? Ты. Как тебя мамка в детстве называла? — Он ткнул пальцем охраннику в грудь.
— My name is Peter.
— Петя, значит. Ну будем знакомы, сержант. — Кирюха с трудом поднялся в кровати и протянул Питеру руку. — Давай пять!
Но Питер вдруг перестал улыбаться, и его рука недвусмысленно легла на кобуру с пистолетом.
— Все, понял. Дальше можешь не продолжать. — Кирюха вздохнул и снова лег. — Как говорил один умный человек, рукопожатия отменяются. Только ты, товарищ угнетенный негр, учти — я от вас все равно убегу. Сашка с братвой вам задницу хорошо надрали. Так ты что ж думаешь, что я не смогу? Да как два пальца об асфальт. Афроамериканец опять заулыбался и закивал.
— Смейся, смейся. — Кирюха вдруг запел. — Смейся паяц над разбитой любовью... А еще хотел тебя спросить — ты артистку Алферову знаешь? Ирина. Краси-ивая... Не знаешь, ясно. Куда уж вам. У вас таких нет.
Убежать было трудно. Было даже, можно сказать, почти невозможно. Но оставаться здесь Кирюхе все равно было нельзя. Потому что наши за него никакого выкупа платить не будут и обменов никаких тоже устраивать не будут. Сразу ведь предупредили — чуть что, мы вас не знаем и знать не хотим. Выкручивайтесь сами. А лучше не попадайтесь.
А Кирюха вот попался. И теперь должен выкручиваться сам. Потому что американцы его тоже просто так не отпустят. Как поймут, что ничего из него вытащить не удастся, так он для них станет просто костью в горле. Если отпустить — растрезвонит всей международной общественности о зверствах американской военщины. А держать просто так тоже без толку. Поэтому он или утонет в пьяном виде, или на машине разобьется. Ну, в лучшем случае закончит жизнь в одиночной камере окружной тюрьмы какого-нибудь штата.
Поэтому надо бежать. Надо бежать во что бы то ни стало. Через «не могу».
Но как? Можно вырубить этого улыбчивого Петю и выбраться из каюты. Если уж очень повезет и удастся вырубить охранника в коридоре, то, может быть, удастся выбраться на верхнюю палубу. Если уж случится такое чудо и его никто не остановит, можно будет со своей больной ногой сигануть за борт.
И вот она, свобода. Плыви, Кирюха, на все четыре стороны. Пока не потонешь.
— Нет, братки, я у вас точно загостился. Пора и честь знать. Буду я, Петя, мазать лыжи.
Петя улыбался и кивал. Улыбался и кивал. Улыбался и кивал...
* * *
Это случилось через два дня. Возможность — лучше не придумаешь. Это Кирюха понял, когда Питер пришел охранять его не только с пистолетом, но и с наручниками.
— Что, делегация у вас какая-нибудь? Или в порт приплыли? — поинтересовался Кирюха, когда наручники защелкивали на его запястьях. — Боишься, Петя, что в твою вахту убегу? Ну, в общем, правильно боишься. Я убегу, Петя.
Застегнув наручники за спиной, Питер отошел на свое привычное место.
Кирюха уже вставал. С трудом, но ходил. Поэтому теперь гулял по больничной каюте, чтобы разработать больную ногу побыстрее.
Сквозь маленький иллюминатор ничего нельзя было разглядеть, кроме кусочка голубого неба и клочка воды. Да и не стоило всматриваться внимательно, чтобы не заставлять волноваться охрану.
— Ну ты бы мне про семью свою что-нибудь рассказал, про маму с папой. — Ничего не увидев за окном, Кирюха принялся прохаживаться по каюте. — Ну или хоть песенку какую-нибудь спой. А то ты всё время молчишь, а я перед тобой выступаю, как мартышка в цирке. Это, в конце концов, невежливо.
Но охранник все равно молчал.
— Ну не хочешь говорить — не надо. — Теперь нужно незаметно снять наручники. Когда-то Кирюха делал это на спор за три минуты. Но это было давно, еще в учебке. А получится ли теперь...
— Слушай, а давай мы с тобой в города поиграем...
Для этого нужно вывихнуть из сустава большой палец. Не очень приятно. Даже, можно сказать, больно.
— А-а-амстердам...
Палец с хрустом выскакивает. Боль такая, что еле удается сдержать слезы.
— Ну, чего ты молчишь? Теперь твоя очередь. На эм.
Ну, давай...
Выскочить-то палец выскочил, но рука пролезать все равно не хочет. Огрубели за последние годы ручонки, огрубели. Смазать бы чем-нибудь.
— Ну скажи Москва, Мехико, Монреаль, Можайск. Что-нибудь скажи. Не лыбься так - зубы простудишь.
На столе остатки еды, немного сливочного маргарина в масленке. Сволочи, питаются всякой дрянью, здоровье от холестерина берегут. Но для того чтобы руку смазать, сгодится.
— Значит, в города ты не хочешь играть? — Кирюха уселся на стол, загородив -собой масленку. — Ну хорошо, а во что хочешь? Ну поговори ты со мной хоть немного, нам же совсем чуть-чуть вместе осталось. Я вот артистке Алферовой буду хвастаться, что с настоящим американским негром разговаривал.
Смазанная маслом рука постепенно начала вылезать из стального обруча. Медленно, больно, по миллиметру. Кирюхе казалось, что он вынимает руку не только из наручника, но и из кожи.
А охранник улыбался и кивал.
— Судя по тому, что ты не в парадной форме, на корабле ничего не происходит. Значит, никакая высокая комиссия к вам не заявилась. Значит, мы куда-то причалили? Ну признайся, будь человеком.
За окном по-прежнему ничего не видно. Только...
— Ну вот, так я и думал. — Кирюха улыбнулся. — У вас с чистотой, значит, дело тоже хреново обстоит.
Прямо под окном, переливаясь всеми цветами радуги, по воде проплыло огромное мазутное пятно. Причем плыло оно не от корабля, а к нему.
— Значит, мы в порту, — констатировал Кирюха. —
Пора бы выгружаться. Ну что, присядем на дорожку?
Рука наконец вылезла из наручника. Кирюха присел на край стола и нащупал тяжелую поварешку, которой ему наливали в тарелку суп;
— Знаешь что, Петя, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Одно мне в вас, в неграх, нравится. И знаешь что?
Поварешка гулко стукнула о лоб охранника. От неожиданности тот шарахнулся назад и влепился затылком в стену. Тихонько охнул и сполз на пол.
— На вас синяков не видно. Вот что хорошо. — Кирюха отбросил поварешку в сторону и расстегнул кобуру охранника.
Но никакого пистолета там не оказалось. Только электрошок.
— Вот, блин, — ругнулся он. — Ну ладно, тоже ничего.
Сгодится.
Ключей у Питера никаких не было, дверь запирали снаружи.
— Слушай, а я че-то ни разу не видел, чтоб ты в туалет ходил. Стоишь тут по четыре часа, и ничего. Вы что, на узелок завязываете?
Дверь открылась после первого же стука. Кирюха резко выбросил в темноту руку с электрошоком и нажал на кнопку. Раздался тихий треск, и что-то повалилось на пол.
— Ты смотри, попал. Надо же, попал.
Охранник лежал у самых дверей. Кирюха схватил его за ноги, быстро втащил в каюту, отыскал в кармане ключи от наручников и снял их с руки.
— Вы тут вместе немного полежите, хорошо? — пробормотал он и сковал охранникам ноги. — Немножко неудобно, но ничего, мне за вас спокойнее будет. Ну все, пока. Привет начальству. Приятно было познакомиться.
В коридоре никого не было. Кирюха запер дверь и быстро заковылял к выходу. Дорогу до палубы он помнил отлично.
— Прямо, налево, направо, вверх, прямо, вверх, направо, прямо, — бормотал он, как заклинание. Первый раз пробормотал, когда его несли в каюту, и с тех пор повторял каждый день по нескольку раз, чтобы не забыть.
Жутко болела нога. Только недавно опухоль стала спадать. Теперь наверняка опять раздуется. Но это не важно. Главное — выбраться отсюда. Где искать своих, Кирюха тоже не представлял. Но это тоже не важно. Главное — оказаться на свободе. А для этого нужно сначала выбраться на верхнюю палубу.
— Направо, вверх, прямо, вверх, направо, прямо. Так, кажется, сюда. Только бы никто не попался. Только бы все сидели по норам.
Никто не попался. Почти никто. Только в самом конце коридора, перед дверью, из-под которой выбивался такой яркий, такой долгожданный солнечный свет...
— Что вылупились, гады? Ну давай, подходи, кто первый? — Кирюха сжал в одной руке электрошок, а в другой — топор, сорванный с пожарного щита по дороге.
В ответ щелкнуло четыре затвора. Четверо солдат направили на него свои винтовки.
— Что, напугать меня решили, сволочи?!— заревел вдруг Барковский. — Да срать я хотел на ваши пукалки!
Русские не сдаются, слышали такое выражение?! Да мой дед с топором на танк ходил под Москвой!
Свобода была так близко. Вот за этой дверью, всего в каких-то десяти метрах. От этого сводило скулы и хотелось реветь. И Кирюха заревел:
— Р-разойдись! Убью!
С этими словами он поднял топор и ринулся прямо на охранников.
В ответ раздался всего один выстрел. Сухой и короткий, как треск сломанной ветки. И Кирюха полетел на землю...
— Идиот, в другую не мог? — тихо простонал он, зажимая рукой рану на бедре. — Эта же и так уже дырявая...
— Скажи, а бабы тут у вас на корабле есть? Чего-то я тут ни одной бабы не видел. — Кирюха обсосал индюшачью косточку и, бросив ее на тарелку, открыл банку пива. — Ну чего ты молчишь, чернявенький? Ну хоть слово скажи. Пива хочешь? Или на посту нельзя?
— Нету на корабле никаких баб, — спокойно ответил Питер. — Женщина на корабле — плохая примета. И тебе должно быть стыдно, ты же любишь артистку Алферову.
Минут пять Кирюха не в силах был произнести ни звука, удивленно глазея на афроамериканца, вдруг заговорившего на чистом русском языке.
— А поварешкой я тебя все равно огрел, — сказал он наконец. И закатился громким хохотом...
Глава пятая НОГИ В РУКИ
Двухъярусный поезд на магнитной подушке шпарил с бешеной скоростью, далеко за триста километров в час. За окнами проносились поля, леса и городишки, но взгляд невозможно было на чем-то зафиксировать, картинка размывалась, словно акварель в дождливую погоду.
Ребят разместили строго по купленным билетам в забитом до отказа салоне третьего класса. Оказалось, сами японцы тоже любят сэкономить — в первом и втором классе не было ни единой души.
Из Ивакуни им удалось уйти незаметно. Так, во всяком случае, они думали. А что впереди?
— Нас в Осаке ждут... — с уверенностью обреченного произнес Веня. — Схватят тепленькими...
— Это точно, — согласился Василий.
— И что будем делать? - спросил Козлов.
— Держи, ты знаешь, что с ним делать. — Турецкий передал ему кейс. — План такой. Как только поезд остановится, разбегаемся в разные стороны, отвлекаем их внимание на себя. Значит, кто за нами гонится? Полиция — это раз. Японская контрразведка — два. Теперь, скорее всего, и наши. Это три. И американцы. Значит, на каждого человека приходится по команде. Главное — дать свободу Митяю, он должен уйти с вокзала беспрепятственно.
— А как мы вообще из Японии будем уходить? — задал самый главный вопрос Сотников.
Александр опустил голову. Этого он не знал. Все концы были порублены. Все каналы закрыты. Уйти из Японии можно было только чудом.
Но в чудеса ребята не верили. Их обложили со всех сторон, как волков. Да, наследили они в Стране восходящего солнца.
— Так как, командир? — спросил Митяй. — И Кирюху бросаем?
— Ну не знаю я! — раздраженно сказал Александр. Злился он, понятное дело, не на ребят. На себя. Не было у него ответа на этот вопрос. При всем его опыте — не было.
— Ладно. Где встречаемся? — спросил Немой.
А действительно, где? Город-то незнакомый...
Все географические познания ограничивались территорией морского порта.
— В мотеле! — осенило Сотникова. — В том самом, где мы Митяя ждали, пока он тачку воровал!
— Точно!
— Меня тогда с вами не было... — виновато пожал плечами Игорь Степанович.
— Я тебе сейчас все подробно нарисую. — Турецкий поднял с пола оброненную кем-то шоколадную обертку, вынул из кармана огрызок карандаша и склонился к Немому. — Вот, предположим, это центр Осаки... Где-то здесь автобусная остановка...
Молоденькая проводница шла вдоль прохода и катила перед собой уставленный всякими вкусностями столик. Пассажиры охотно скупали стаканчики с горячим рисом, пирожки с тунцом и кока-колу. В салоне третьего класса зазвучало аппетитное чавканье...
— Может, пожрем? — Гладий умоляюще посмотрел на Митяя.
— Нет, тут дорого, — сказал как отрезал Козлов. — Думаешь, мне не хочется? Хочется. Но терплю.
Нет, не мог больше Василий смотреть на жующих японцев, не мог смотреть на стекающие по их подбородкам капельки масла. Он решительно поднялся и вышел в тамбур, который почему-то располагался не в конце вагона, а в самой его середине. Там, сидя на мягком диванчике под плакатом с дымящейся сигаретой, одиноко курил мужчина.
И хотя Василий не курил, религия не позволяла, он присел на скамеечку, втягивая носом сигаретный дым: хоть так заглушить голод.
И вдруг... Его будто шилом проткнуло. Он внимательно вгляделся в лицо незнакомца и обомлел.- Это был он... Точно! Теперь-то уж точно он! Тот самый, из токийского кафе... Теперь-то он уже спутать не мог... Этот, именно этот японец подсыпал ему в еду снотворного и потом осыпал благодеяниями, как Дед Мороз.
— Слышь, это ведь ты? — шепотом спросил он, легонько толкая мужчину локтем в бок. — Ты? Скажи, не бойся...
Японец повернулся к Василию с искренним удивлением, не забывая при этом тактично улыбаться.
— Мы ведь с тобой друзья? — продолжал горячечно шептать Вася. — Да ладно прикидываться, шо не понимаешь!
Я тебя узнал. Ты следишь за нами? Хочешь нам помочь? А почему скрываешься? И как ты узнал, шо мы в Ивакуни, а? Ты один или есть еще кто-то? На кого ты работаешь?
Не промолвив ни слова, мужчина вдавил сигарету в пепельницу, встал с диванчика и быстро взлетел по узкой винтовой лесенке на второй этаж. Гладий бросился за ним, но неловко споткнулся на скользкой ступени, едва удержался на ногах и, чтобы не расшибить голову, повис на перилах, как тряпичная кукла.