— А сколько стоит? — интересовались многие.
— Нисколько. Бесплатно…
Первой к человеку-дереву подошла молодая особа с прыщиками на лбу.
— Ты еще долго будешь жить, — сказал человек-дерево. — Не надо употреблять эти препараты!
— Где мой отец? — поинтересовалась девица.
— Твой отец творит историю.
— Его обвиняют в убийстве.
— Он никого не убивал. Он невиновен.
— Мой отец хороший человек! — гневно вскричала девица, обращаясь неизвестно к кому.
— Твой отец — обыкновенный, — уточнил Семен. — Он не очень приятный… Следующий!..
— Я еще не все спросила! — засопротивлялась Елизавета, но была оттеснена общественной охраной в сторону и кричала издалека: — Дерево! Истукан гнилой!!!
— Снял? — спросил Жечка Жечков оператора и сжал кулаки.
— Снял, — кивнул головой сотрудник.
Целый день человек-дерево отвечал на вопросы людей. Было заметно, как он устал и как кора дерева подросла аж до самого бедра юноши.
Ночью пришли отцы города.
— Ну-с? — спросил главный из них.
— Что вы хотите узнать? — поинтересовался Семен. Он устал, и глаза его сузились до щелок. — Пожалуйста, быстрее, мне надо отдохнуть.
Один из «отцов», затянутый в добротный костюм, хотел было возмутиться и напомнить человеку-дереву, что тот находится на вверенной ему территории, а потому диктовать условия… Впрочем, низенький спутник его оборвал, показав, что здесь главный он, и, улыбнувшись, спросил:
— Товарищ, а что с выборами?
— Вы станете мэром, — сообщил Семен.
— Я же говорил! — низенький улыбнулся еще шире, похлопав затянутого в костюм по плечу. — Ну, собственно, у меня больше вопросов нет! Спасибо на добром слове!
— Вы продержитесь на посту мэра полтора года, затем сделаете неверный выбор, вас арестуют и вы без суда и следствия проведете в тюрьме шесть лет. За это время от вас уйдет жена, а дети откажутся от отца-преступника!..
— А кто станет мэром после меня? — Казалось, что низенький ничуть не испугался такой перспективы.
— Мэром станет ваш заместитель, вон тот, в костюме.
— Лиокумович?.. — удивился будущий градоначальник и посмотрел на густо покрасневшего спутника. — Ну-ну!..
Отцы города на том закончили с человеком-деревом, причем у затянутого в костюм возникло нестерпимое желание срубить говорящее растение, распилить деревяшку на части и подвергнуть огню…
Из-за сакуры появились Жечка Жечков и оператор-латыш Каргинс.
Усталый до крайности Жечка поглядел в видоискатель камеры, промотав пленку с самого начала, и, казалось, был удовлетворен.
— Ну что, дерево? — проговорил представитель Книги рекордов. — Мне что-нибудь скажешь?
— А что ж не сказать, — откликнулся Семен. — Ты станешь богат! Ты будешь владеть фантастическим состоянием. Ты сможешь играть в казино столько, сколько захочешь, а денег у тебя не станет меньше!
— Сколько я буду жить?
— Ты умрешь через час после того, как скончается твой оператор!
Оператор вздрогнул и чуть было не выронил камеру.
— А когда умру я? — поинтересовался он, вдруг ощутив противную дрожь в районе поясницы.
— Тебе я не могу сказать этого, — проговорил усталыми губами Семен. — Но ты тоже станешь богатым!
— Почему не можешь?!! — возмутился оператор. — Сказав «а», скажи и «б»!
— Что мне говорить, решаю я, — спокойно ответил человек-дерево.
Каргинс огляделся по сторонам и схватился за стоящую возле стеклянной стены лопату.
— А я решил срубить тебя!
— Дело твое!
— Последний раз спрашиваю! — оператор замахнулся.
— Мое время погибать еще не пришло.
— Ах ты!.. — оператор со всей силы рубанул по ноге-корню. Раздался неприятный хруст, прыснуло кровью, но какой-то чересчур светлой, и Семен сморщился от боли.
— Ты что делаешь! — вскричал Жечка Жечков. — Нас же посадят! Грош цена нашим съемкам!..
— Он говорит, что конец его еще не пришел, — бушевал латыш. — А я говорю, пора!
Он вновь размахнулся лопатой, но тут раздался вы-стрел. Стоящая на земле камера разлетелась вдребезги. От ужаса представитель Книги рекордов побелел и заговорил быстро-быстро:
— Кто?!. Где?!. А?..
Стрелял из темноты садовник Михалыч.
— Еще одно движение — и выстрелю в голову! Бросай лопату!
Оператор-латыш покорно отбросил лопату в сторону и поднял руки.
— А ну, валите отсюда! — приказал Михалыч. — Чтоб ноги вашей здесь не было!
— А ты чего, старик, здесь командуешь? — попытался было воевать Жечка, но, встретившись глазами с двумя ружейными стволами, ретировался. — Уходим… Ах, гадина, кассета вдребезги!
— Ну!..
Они ушли, а Михалыч накопал из-под сакуры землицы и стал затирать ею рану. Человек-дерево изредка морщился от боли, но вел себя достойно мужчины.
— Может, завтра передышку сделаем? — предложил садовник.
— Нет, — отказался Семен. — Времени мало.
— Ну, будь по-твоему…
Старик до конца обработал рану, затем снял с себя ватник и расстелил его возле сакуры.
— Посплю здесь, — оповестил он. — Охранять тебя буду!
Семен улыбнулся. Раздался страшный треск, и остатки отцовых брюк лохмотьями легли у подножия человека-дерева. До пояса тело Семена было сплошь покрыто толстым слоем коры.
— Польешь меня утром.
— Непременно, — закивал Михалыч и улегся на телогрейку. — Кора-то дубовая!
— Нет, — отозвался Семен. — Я дерево — хлебное…
— А-а, — протяжно зевнул Михалыч. — Помирать мне скоро!..
В уголках глаз его загорелись лукавые искорки.
— Хитер ты, старик, — улыбнулся Семен. — Спи, у тебя будет очень долгий последний сон.
— Вот и ладно, — успокоился Михалыч, еще раз зевнул и заснул по-детски быстро…
На следующий день в Ботаническом саду перебывала почти половина города, и у каждого был свой вопрос. Что самое интересное — подавляющее большинство не интересовалось у человека-дерева продолжительностью своей жизни, а обходилось более спокойными вопросами, касающимися в основном здоровья, материального благосостояния и т. д.
В два часа дня очередь дошла до майора Погосяна, который пришел в штатском костюме, дабы не привлекать внимания возможных знакомых. Лицо его было бледно, щеки впали, как будто он перестал кушать долму и хошлому.
— Я — армянин!
— Ну и что?
— Армянам тоже можно задавать вопросы? — поинтересовался милиционер.
— Конечно, — ответил Семен. — Я тоже не русский.
— А говорят, вы новый русский пророк! — Майор погладил живот.
— Глупости! Что вы хотите узнать?
— Я уже знаю. Я хочу, чтобы вы подтвердили мое знание.
— Говорите.
Погосян помялся.
— Я боюсь умирать.
— Понимаю.
— Это произойдет до Нового года?
— Вы целиком проживете этот год, — ответил Семен. — До последней секунды. Но ни секунды в следующем. Вы умрете в тот самый короткий миг паузы между годами.
Майор стоял, поникнув головой. Он пожимал плечами и облизывал губы, собираясь что-то сказать еще.
— Я знал это. Спасибо.
— Время в состоянии растягиваться беспредельно, а также беспредельно сжиматься. Время — понятие субъективное. Пауза между годами для вас может растянуться на тысячелетие. Идите спокойно!..
Лицо Семена искривилось, как будто от боли.
— Что такое? — участливо поинтересовался Погосян.
Человек-дерево приподнял рубашку, и майор разглядел, как кора захватывает человеческую грудь, сжимая ее тисками, сочась какой-то бурой жидкостью.
— У меня тоже так случается! — посочувствовал милиционер и приподнял свитер, обнажая свой круглый, как шар, живот, который отливал неестественным синюшным цветом. — Вот, комок моих невров заболел… И из пупка какая-то гадость по вечерам вытекает.
Он растерянно смотрел на человека-дерево, стоя с голым животом, и во взоре его была робкая надежда хотя бы на что-то чудесное, но Семен лишь помотал головой в ответ и закрыл свои черные глаза.
— Я могу только сказать. Но ничего не могу сделать, — произнес человек-дерево. — Время мое тоже сочтено.
— Понимаю, — ответил Погосян, и во взгляде у него погасло. — Я пойду?..
Семен кивнул…
К пяти часам возле человека-дерева появилась женщина.
— Меня зовут Василиса Никоновна, — представилась она.
— Рассказывайте, — предложил человек-дерево.
— Удобно ли… — женщина закраснела лицом, как китайский фонарик. — У меня вот какие проблемы… — Она все никак не могла собраться, а потому переминалась с ноги на ногу, как будто ей срочно нужно было в туалет.
— Я вас слушаю…
Наконец женщина собралась с духом и, утирая с височков пот шелковым платком, начала:
— Вы такой молодой… Впрочем, ладно… Видите ли, мой муж очень страстный человек. Сначала я не была такой страстной, но он во мне разбудил невероятный огонь… Но, конечно, со временем… Понимаете?
— Нет, — честно признался Семен.
— Я боюсь, что его страсть, ну страсть моего мужа, со временем истощится…
— У всех у нас есть дно. Надо надеяться, что дно вашего мужчины, как впадина дна морского.
— А что делать мне, если оно окажется дном какого-нибудь ручья? С моим огнем?.. Женщины по-другому устроены, нежели мужчины…
— Через девять месяцев вы родите ребенка, и весь ваш огонь пойдет на него… Это не та причина, по которой стоит волноваться.
— А мой муж станет генералом? — вдруг спросила Василиса Никоновна.
Семен опешил от такого вопроса и ответил с внезапной страстью, что прапорщик Зубов никогда не станет генералом, более того, он не дослужится и до капитана, а ждет его совершенно другая карьера.
— Какая? — удивилась Василиса Никоновна.
— Он станет священником в маленьком армянском городе.
— Я не поеду в Армению! — вскричала женщина.
— Нужно следовать за мужем!
— Да?
— Да! — твердо ответил человек-дерево.
— Но если вы такого мнения…
— Да, я такого мнения.
Василиса Никоновна открыла сумочку, вытащила из нее горсть чего-то и бросила на землю, к самым корням нового русского пророка.
— Что это? — вскрикнул от неожиданности Семен.
— Вы не волнуйтесь! Это хлебные крошки! Хорошо, когда возле хлебного дерева курлыкают голуби.
— Здесь нет голубей! — удивился человек-дерево. — Здесь Ботанический сад!
— Жаль, — развела руками женщина и пошла своей дорогой, совершенно удовлетворенная.
А еще Семена посетил бывший и.о. начальника военного госпиталя, бывший ассистент недавно скончавшегося профессора. И.о. оглянулся на Василису Никоновну и подумал, что внешность этой женщины ему знакома, но где и когда он мог видеть ее — ничего этого врач припомнить не мог.
— Мне обязательно верить в Бога, чтобы разговаривать с вами?
— Совсем нет.
— Сколько у меня есть времени? — поинтересовался медик.
— Смотря о чем вы хотите спросить.
Бывший и.о. задумался на мгновение, а потом спросил с важным выражением лица:
— Будет ли война?
Семен удивился:
— В какой перспективе вы ставите вопрос?
— В ближайшей, естественно.
Человек-дерево задумался и ответил, что война будет, но она случится вдалеке от важных русских городов и будет столь краткосрочна, а жертвы в ней будут столь малы, что только одна-две газеты про нее напишут, да и то — заметки.
— Вот и я думаю, что война должна случиться! — с героическим запалом произнес и.о.
— Вам в ней нечего будет делать. Боевые действия продлятся всего три минуты.
— Ха-ха! В современных условиях трех минут будет достаточно, чтобы уничтожить половину планеты! Я-то знаю, я — военный врач!
— В войне погибнут три человека. Так что успокойтесь!
— С чьей стороны будут потери?
— С обеих. Погибнут двое русских.
— Значит, мы войну проиграем… — медик задумался. — Как вам удается перерабатывать земельные соки? Ведь вы же человек!
— Это неподконтрольно мне, — ответил Семен. Видно, что вопрос был ему не совсем приятен.
— Значит, есть то, что вам не удается контролировать?
— Мне многое недоступно.
— Это радует, что вы столь критичны по отношению к себе. — Бывший и.о. потер ладони, словно они у него замерзли. — А кто, простите великодушно, позволил вам говорить людям то, в чем никто не может быть уверен?! Вы программируете людей! И не удивительно, если с ними случится то, что вы беретесь предсказывать! Я буду непременно ходатайствовать, чтобы вам запретили эту практику!
— Я — не практикую!
Семена позабавил такой напор незнакомого человека и странная злоба, черпающаяся неизвестно из каких сокровищниц организма. А потому он сказал, чтобы умерить ее:
— Вы же в сущности добрый человек! Если бы ваша мать, когда вам было двенадцать лет, не дала вам пощечину во дворе на глазах друзей и девочки, которая вам нравилась, то, вероятно, вы бы выросли в прекрасного человека. А медик вы и так превосходный! Так что, когда выйдете из сада, то посмотрите на небо, вдохните поглубже воздуха и улыбнитесь всему миру! И произойдет чудо! Вы зацветете заново!.. И сходите на могилу к нянечке Петровне, ведь она столько лет проработала в вашем госпитале!
— А что, разве она умерла? — вздернулся и.о.
— Несколько дней назад.
Бывший и.о. вдруг сел на землю, взял в руки свою голову и заплакал. Он заплакал так горько, что Михалыч, дежуривший неподалеку, удивился глубине такого переживания. Еще садовник подумал, что так плакать могут только от чужого горя, совсем не от сообщения о близкой смерти самого плакальщика — в таких случаях обычно льют слезки тихо и обреченно. Этот же рыдал в голос, открыв рот настежь, словно ворота!
А слезы-то как брызжут! — подивился Михалыч. — Как из шланга дырявого!
Семен не мешал и.о., пока тот выплачется. Он даже не охнул, когда на плечах треснула рубаха, показывая в прорехе образование из коры.
Наконец, всхлипывания медика прекратились. Он встал на ноги, посмотрел по сторонам, как будто пьяный, и пошел неровно прочь.
— Чего это он? — полюбопытствовал Михалыч. — Как баба какая!
— Нарыв прорвался, — объяснил Семен. — Зрел, зрел всю жизнь, а теперь вот прорвался. А мог и не прорваться вовсе!
— Ты всяк нарыв прорвешь! — полизоблюдствовал садовник. — Водички подлить? — Он услужливо поднял тяжелую лейку и приблизился к человеку-дереву.
— Знаешь, Михалыч, как бывает интересно! — вдруг сказал Семен.
— Нет, не знаю, — ответствовал старик, обильно поливая говорящее дерево.
— Ишь, сакуру задушил совсем!..
— Ты помнишь Ольгу?
— Какую Ольгу? — удивился Михалыч и задрал голову на Семена.
— Олечку? Ну помнишь, которая с тобой жила, когда вам было по двадцать? Ты еще сбежал от нее, когда она на третьем месяце беременности была.
Михалыч сел прямо на землю.
— А ты откуда знаешь?
— Не в том дело! Умерла она несколько дней назад, твоя Олечка! А все звали ее Петровна. Нянечкой в военном госпитале она работала, отца моего выхаживала. А вот этот, — Семен кивнул головой в сторону ушедшего и.о., — этот выгнал ее с работы, оттого она и умерла.
Михалыч продолжал сидеть на земле. Воспоминания всколыхнулись в нем, и в душе стало мокро, как будто он себя из леечки полил. Милое Олечкино лицо всплыло солнечной радостью, большими серыми глазами и вздернутым носом, и садовник задышал быстро-быстро, затем было представил Олечку старой, но у него ничего не получилось, попытался вообразить ее мертвой, но от этой затеи у него заскулило в животе голодным псом. Еще Михалыч оглядел свою жизнь, в которой были и Катеньки, и Леночки, и всякий другой разномастный женский род, только вот ребеночка так и не случилось в его жизни и предстояло умереть в одиночестве.
Старик хлопал сухими глазами и смотрел на человека-дерево, во взгляде которого воцарилось обычное спокойствие и безразличие.
— Во как! — крякнул Михалыч. — А родила она тогда?
— Кто? — не понял Семен, отвлекшись мыслью на что-то другое.
— Да Ольга же! — раздражился садовник.
— Мальчика… Впрочем, он умер малолетним.
— Ах! — вскрикнул Михалыч, и было родившаяся в нем надежда на обретение родной плоти скончалась в мгновение бабочкой-однодневкой, оставив лишь привкус чего-то сладкого, но до конца не распробованного. — Ах!..