– Глупец! – прошипел он. – Убей меня, если хочешь, но больше я тебе ничего не могу сказать. О том, что замышляет Дадли, знает только сам Дадли. Я просто переправляю его письма!
Неприкрытое отчаяние, прозвучавшее в этой речи, заставило меня призадуматься. Я не верил Эдварду Кортни ни на грош. Он вполне способен на бесстыдную ложь и, скорее всего, бесстыдно лжет, однако же он – моя единственная ниточка к Дадли, и если только я не готов пытать его, придется с ним договориться.
– Вставай, – сказал я.
Кортни кое-как поднялся на ноги. Рука с поврежденным запястьем неестественно болталась.
– Расскажи об этих письмах. Ты, насколько я понял, и рассылаешь, и принимаешь их. Сколько их было? Кому пишет Дадли? От кого получает ответ?
Кортни пошатывался, с трудом держась на ногах; щеки его ввалились, лицо залила смертельная бледность. Я опасался, как бы он не потерял сознание.
– Писем было не много, – наконец выдавил он, – вроде бы шесть или семь всего – и отправленных, и полученных. Наверняка не помню. Мы прячем их в обычных вещах, а потом мой слуга доставляет или забирает свертки. Все письма были запечатаны. Ни имен, ни адресов на них не было, только названия графств. Писем я не читал. Я просто делал, как велел Дадли, и в условленные вечера дожидался здесь посыльных, которые забирали ответы.
Он даже не читал писем Дадли? Если это правда, то я затруднялся решить, кто такой Эдвард Кортни – наивный младенец или величайший в мире идиот.
– В какие графства шли письма? – резко спросил я. – Постарайся вспомнить, что было на них написано.
Кортни тяжело дышал: сейчас, должно быть, боль уже нешуточно терзала его.
– Одно письмо было в Сассекс, другое – в Суррей. Кажется, были еще Оксфордшир и Беркшир. Ах да, и Саффолк. Дадли все устроил загодя; я не задавал вопросов. С какой стати? Посыльные платили мне. Я отправлял половину денег Дадли, а другую половину оставлял себе. Жизнь при дворе недешева; содержание, назначенное мне королевой, едва покрывает мои расходы.
Я едва удержался, чтобы не закатить глаза к потолку:
– Не сомневаюсь. Итак, ты понятия не имеешь, кому именно Дадли отправлял эти письма, но если он устроил все загодя, без твоего участия, значит у него есть и другие подручные, которые извещают адресатов, что пора забрать у тебя письма.
Кортни испустил стон, доковылял до кровати и сел, морщась от боли.
– Почем я знаю? Думаешь, у него нет под рукой людей, готовых услужить? Всякий паршивый стражник или мальчишка-золотарь в Тауэре с радостью пособит высокородному узнику, если тот прилично заплатит.
Я перебирал в мыслях все факты, словно части головоломки. Роберт Дадли не только получал, но и рассылал письма тем, кто был достаточно заинтересован в его замысле, чтобы платить графу за молчание. Часть денег, которую Кортни переправлял Дадли, шла, по всей видимости, на то, чтобы оплатить услуги неведомых подручных, когда Дадли требовалось известить об очередном письме своих сообщников. Нельзя сказать, что эти рассуждения прибавили мне спокойствия. Графства, упомянутые Кортни, окружали Лондон со всех сторон. Дадли определенно готовил заговор, и, судя по всему, серьезный.
Но что он задумал? И как со всем этим связана Елизавета?
– Я должен с ним поговорить, – вырвалось у меня.
Кортни разинул рот:
– Ты в своем уме? Для Дадли ты никто, пустое место. С какой стати он будет тебе что-то рассказывать?
– Ты плохо меня знаешь, – заметил я, и его передернуло. – Итак, ты поможешь мне пробраться в Тауэр. Или предпочитаешь, чтобы я сообщил Ренару все, что ты мне сейчас рассказал?
– Нет! – Кортни шагнул ко мне. – Я все сделаю. Я помогу тебе. Только не сегодня. Мой слуга… знает, кого из стражников можно подкупить. Он все устроит.
– У тебя есть сутки. Думаю, твоему слуге не составит труда меня найти. – Я сделал паузу, чтобы он получше усвоил мои слова. – И если тебе хоть раз придет в голову выдать меня, поверь: когда я заговорю, Ренар получит все, что ему нужно. Мы ведь понимаем друг друга, милорд?
С этими словами я повернулся к двери.
– Помни, что ты обещал! – услышал я за спиной дрожащий голос Кортни. – Если я помогу тебе, ты не натравишь на меня псов Ренара.
Я искоса глянул на него:
– Обложи запястье льдом. И воздержись от верховой езды самое меньшее на неделю, иначе рука потеряет гибкость и ты не сможешь ею пользоваться. Я пришлю твоего слугу, он тебе поможет.
Кортни обессиленно рухнул на кровать, а я рванул на себя дверь и вышел.
Подручный графа ждал у подножия лестницы. В общем зале было теперь людно, мужчины в масках, более или менее раздетые, танцевали, целовались и тискали друг друга в темных углах.
– Вышло дольше, чем я думал, – заметил человек в черном и, мельком глянув на мой заляпанный кровью воротник, добавил: – Должно быть, ты ему приглянулся. Он режет только любимчиков.
– Лучше позаботься о своем хозяине, – буркнул я и, широкими шагами пройдя мимо него, покинул общий зал.
Забрав шпагу и плащ у охранника, который опять одарил меня понимающей ухмылкой, я увернулся от новой попытки схватить меня между ног и вынырнул в ночь.
Сыпал легкий снежок. Я жадно вдыхал морозный воздух, словно так мог очиститься от мерзости тесного общения с Эдвардом Кортни. Идя назад по замерзшей реке, поверхность которой определенно казалась мне недостаточно твердой, я внезапно почувствовал, что за мной следят, и положил руку на эфес шпаги. Впрочем, как и раньше на мосту, подручный Кортни довольствовался тем, что шел за мной на приличном расстоянии, причем шаги его на промерзшем снегу производили куда больше шума, чем подобало бы профессиональному шпиону. Достигнув берега, я со шпагой в руке стремительно развернулся.
Крутящийся снег осыпался на обширную – и совершенно безлюдную – гладь реки.
Я бросил отобранный у придворного плащ на Кинг-стрит и, дрожа от холода, поспешил во дворец. Поднявшись по стылой лестнице к дверям своей комнаты, я замер как вкопанный, в горле застрял тугой комок.
Я заставил себя отпереть дверь.
На первый взгляд комната выглядела так же, как перед моим уходом. И лишь когда я вошел и зажег сальную свечу, мне стало ясно, что тут побывала Сибилла; она вернулась, чтобы привести в порядок разбросанные мной вещи, поставить на место сундук и табурет, а также положить на мою кровать бережно свернутый плащ Перегрина.
Ноги у меня подкосились. Оседая на пол, я стянул с кровати плащ и, уткнувшись лицом в складки ткани, которая все еще хранила слабый запах своего хозяина, горько зарыдал.
Глава 13
Я проснулся с пронзительным чувством невосполнимой утраты и с куда более прозаическим бурчанием в животе. Лишь сейчас я вспомнил, что с той самой трапезы в таверне возле моста во рту у меня не было ни крошки.
В одних чулках я побрел к тазику, проломил тонкую корочку льда и плеснул холодной водой в лицо. Заметив свое отражение в ручном зеркальце, я оцепенел. Несмотря на аккуратную, недавно подстриженную бороду, лицо мое выглядело изможденным, осунувшимся. Под налитыми кровью глазами темнели круги, кожа отсвечивала пергаментной желтизной. Всего за одни сутки я будто состарился на много лет.
Я вернулся к кровати. Ночью я так и заснул, прижимая к груди плащ Перегрина. Теперь нужно было сложить его и убрать с кровати. Я едва подавлял скорбь, которая охватила меня, когда я, принюхавшись, осознал, что запах мальчика уже почти выветрился из ткани. Я убрал плащ в сундук и, до боли закусив изнутри губу, чтобы не залиться слезами, принялся искать чистые штаны и рубашку. Я прихватил с собой мало запасной одежды, обуянный упрямым нежеланием признать, что могу задержаться при дворе дольше, чем мне бы хотелось. Теперь придется стирать грязное белье и…
Кейт.
Я покачнулся на пятках. Столько всего произошло за такой короткий срок, что я даже ни разу не вспомнил о Кейт. Что она сейчас делает? Побывала ли уже в конюшне, чтобы обиходить лошадей? Или занялась своим укрытым на зиму травяным садиком, который сейчас оберегала так же любовно, как будет весной оберегать будущие всходы? Стоило закрыть глаза, и я внутренним взором увидел, как она, кутаясь в плащ, тянется рукой в перчатке к подмороженной земле…
Нельзя держать ее в неведении. Кейт любила Перегрина. Я должен как-то известить ее о том, что случилось.
Достав письменные принадлежности, я набросал письмо простым, но головоломным шифром, который изобрел для меня Сесил. В качестве ключа использовалось наставление по уходу за домашним скотом, которое я взял с собой, – шифр состоял из первой и третьей буквы каждой строчки нечетных страниц пособия. Прочесть мое письмо мог только тот, у кого была точно такая же книга; в данном случае – сам Сесил. Закончив писать, я сложил бумагу. Печати у меня не было.
В дверь постучали. Я метнулся к шпаге и выхватил ее из ножен. Затем услышал голос Рочестера:
– Мастер Бичем! Вы уже проснулись?
Я убрал шпагу. Рочестер стоял за дверью, держа в руках стопку сложенной одежды. Он одарил меня потерянной улыбкой.
– Мистрис Дарриер сказала, что вам может понадобиться чистая одежда после того, как… – Рочестер судорожно сглотнул. – Надеюсь, эта будет вам впору. Ее величество желает, чтобы вы после завтрака присоединились к ней в часовне. – Он покачал головой. – Ужасное происшествие! Ее величество, когда я рассказал ей об этом, крайне огорчилась. Она хочет самого тщательного расследования. Чтобы юноша, сущий ребенок, мог быть так…
– Ее величество чрезвычайно добра, – перебил я мягко, – однако в расследовании нет нужды. Вчера мы с Перегрином обедали в таверне у моста. Должно быть, он съел что-то порченое. На обратной дороге он жаловался на боли в животе.
– Вот как!
Рочестер изо всех сил постарался скрыть свои подлинные чувства, но я-то видел, что он вздохнул с облегчением. Ему с лихвой хватало обычных хлопот при дворе, куда уж там расследовать убийство.
– Вот уж воистину злосчастье. Рискованное это дело – обедать в таких заведениях. Взять хотя бы мясо, которое там подают, – почем нам знать, чье оно? Кошки, собаки, крысы… да мало ли что еще люди употребляют в пищу при крайней нужде.
Я кивнул. Мне нужно было, чтобы Рочестер ушел. Я не был уверен, что смогу держать себя в руках, если он не замолчит.
– Может, мне одеться? – предложил я вслух.
Рочестер с готовностью кивнул:
– Я буду ждать вас в частной галерее.
Едва он скрылся из виду, я прижал костяшки пальцев к вискам, сдерживая прилив безмерного отчаяния. Разобрав принесенную одежду, я обнаружил простой, но добротно сшитый камзол, штаны до колен, чулки и нижнее белье.
Я хорошенько вымылся и только потом оделся и расчесал гребнем спутанные волосы. Помимо всего прочего, я нуждался еще и в услугах цирюльника. Очистив сапоги от грязи, я спрятал письмо к Кейт под камзол и направился в галерею. Рочестер провел меня в каморку, чтобы я подкрепился хлебом, сыром, пивом и сушеными фруктами. Я был благодарен ему за то, что он ни словом не упомянул Перегрина, заполняя тягостную тишину болтовней о погоде и о том редкостном явлении, что Темза покрылась льдом. Наконец пришло время присоединиться к королеве.
Путь оказался долгим – через верхнюю крытую аркаду, которая выходила на безжизненные сады, и несколько галерей, где обыкновенно собирались придворные, чтобы скоротать время. По пути я спросил Рочестера, кто такой тот высокий испанец, с которым мне довелось столкнуться вчера.
Рочестер поджал губы.
– Это, должно быть, граф Фериа. Ближний вельможа и доверенное лицо… – Рочестер оборвал себя, не договорив. – Бессердечный человек, впрочем, как и все эти испанцы. Как я понимаю, он и пальцем не шевельнул, чтобы вам помочь.
– Он растерялся.
Я сообразил, что Рочестер едва не сболтнул лишнего, открыто назвав графа Фериа доверенным лицом принца Филиппа.
– Я и сам не уверен, как поступил бы, если б оказался на его месте.
– Готов поклясться, уж всяко лучше, чем он, – заявил Рочестер. – Мистрис Дормер перепугалась до полусмерти, однако же сбегала за мной в парадный зал, а он так и стоял столбом, точно… – Он тяжело вздохнул. – Впрочем, думаю, нет нужды ворошить то, с чем мы ничего не можем поделать.
– Вы хороший человек, – сказал я.
– Кто-то же должен быть хорошим человеком, – отозвался он. – Боюсь, в наши дни таковых почти не осталось.
Я призадумался. У меня вдруг возникло подозрение касательно Рочестера, и это подозрение необходимо было проверить. Шаг, конечно, рискованный, однако игра стоит свеч.
– Мне нужно отправить письмо, – сказал я, доставая из-под камзола сложенный листок. – Одного моего друга нужно известить о смерти моего оруженосца. Не могли бы вы…
Рочестер резко остановился.
– Полагаю, вы хотите, чтобы письмо запечатали и отправили нарочным?
– Если можно. Не возьметесь ли вы позаботиться о том, чтобы его доставили в Теобальд-хаус в Хартфордшире?
Я не стал вдаваться в детали; по тому, как порозовело мясистое лицо Рочестера, мне стало ясно и без слов, что он узнал название поместья, принадлежавшего Сесилу. Вопреки всем обстоятельствам я едва сдержал улыбку.
Рочестер поглядел на меня. Не говоря ни слова, он взял письмо и сунул в большой кошель у пояса.
– Но только на этот раз, в виде исключения, – сказал он и, двинувшись дальше, добавил: – Попрошу вас, чтобы этот случай остался между нами. Я не вправе самовольно использовать наших курьеров.
– Безмерно вам благодарен, – негромко проговорил я.
В той самой просторной комнате, где я не так давно выбрал дли Марии лиловый бархат, сидели у камина королева и дамы из ее свиты. Я остановился на пороге и поклонился; королева встала и подошла ко мне. Она была в черном, высокий зубчатый воротник обрамлял ее осунувшееся лицо; с изможденным видом она материнским жестом взяла мои руки в свои и проговорила:
– Мастер Бичем, я глубоко скорблю о вашей утрате. Ужасно, когда дети умирают такой смертью. – Голос ее задрожал. – Ужасно, когда умирают дети.
– Ваше величество, – пробормотал я, – для меня это величайшая честь.
Произнося эти слова, я поднял взгляд и увидел в дальней части комнаты леди Кларансье и юную Джейн Дормер. Они также были в черном и смотрели на меня с печалью. Чуть поодаль от них стояла Сибилла; темное платье разительно оттеняло алебастровую белизну ее кожи. Она наклонила голову, как будто мы с тех самых пор увиделись только сейчас.
– Я приказала, чтобы вашего оруженосца похоронили в церкви Всех Святых, – сказала Мария. – Тело его сейчас там; вы можете, если будет на то желание, позднее отправиться туда и отдать ему последние почести. Похороны назначены на вторую половину дня. Эта частная месса предназначена для нас.
Я был ей признателен за эту редчайшую привилегию. Венценосные особы никогда не бывают на похоронах, тем более на похоронах простолюдина; решение Марии устроить мессу в память о Перегрине было исключительным и говорило о том, как высоко она ценит меня и как она добра.
У меня перехватило дыхание, когда мы прошли в часовню. Воздух, замкнутый в ее стенах, пропитался ладаном, и хотя эта частная молельня была невелика, все в ней дышало уютом. Слабый зимний свет, проникая в витражные, отделанные драгоценными камнями окна, которые были расположены почти под самым потолком, золотил расписные колонны трансепта и резных ангелов, паривших над алтарем, задрапированным пурпурным бархатом.
Мне никогда прежде не доводилось бывать на католической службе, но когда я занял свое место на скамье со спинкой и священник начал читать литанию, размеренная гармоничность его латинской речи неожиданно принесла мне покой. Я позволил себе ненадолго отрешиться от гнева и скорби и воздать должное мальчику, который навсегда останется в моей памяти, бесстрашному другу и спутнику моему, которым я при жизни дорожил меньше, чем следовало.
– Господь Всемогущий, – говорил священник, – те, кто умерли, будут жить в Божественном присутствии Твоем. Мы возносим свои молитвы Тебе и Сыну Твоему, Спасителю нашему Иисусу Христу, который умер за наши грехи и ныне живет вечно. Да возрадуются души возлюбленных наших усопших в Царстве Твоем, где нет ни слез, ни печали и только слава Тебе возносится вовеки. Аминь.