Когда я вернулся, Боря выволакивал из квартиры походный рюкзак.
– Ты охуел? – У меня глаза полезли на лоб: куда воевать с таким мешком?!
– Я уху не ел, – Боря навьючился и бодро попрыгал на месте. – Готово, идем.
Уперев в плечо приклад МГ, неумелый закос под американского морского пехотинца тяжело заскользил вниз по ступенькам. Мы с Мариной двинулись следом.
– Стой. – Боря замер и вскинул руку. Мы остановились. Под лестницей кто-то был.
«Что делать?!» – мысль не успела оформиться в моей голове, как Боря, не оглядываясь, сунулся в распущенное устье рюкзака и вытащил оттуда гранату, какие делались на пороховых заводах для защитников осажденного Ленинграда.
– Куда, дурило? Подохнем! – рыпнулся я на перехват, но Боря уже оттянул толстую ручку, повернул ее и отпустил. Щелкнул боек по капсюлю.
– Они слабые, – молвил Боря, метнув под лестницу шипящую замедлителем «блокадницу».
Я бросился к Маринке, успев крикнуть пригодившуюся когда-то формулу:
– Закрой уши, открой рот! – И сам так сделал. Отступавший чмудак едва не сшиб меня, когда в пролете полыхнуло пламя и взрывная волна встряхнула под нами ступени. Боря споткнулся, ощутимо тыркнув мне в ребра надульником ручника.
– А теперь вниз, вниз! – принял я командование на себя, чтобы предотвратить еще какую-нибудь самоубийственную выходку компаньона.
С карманной артиллерией он малость перестарался. Не знаю, что за шнягу заправляли в нее блокадные умельцы, но граната и в самом деле оказалась слабой, иначе мы бы лежали сейчас как глушеные палтусы. Другое дело, что стоящим в тесном парадняке «светлым братьям» пришлось очень туго. Осколки выкосили засаду начисто. Убить не убили, но посекли пехоту солидно. Перепрыгивая через раненых и кашляя от кислой пироксилиновой гари, мы выломились наружу. Входную дверь сорвало с петель. Она шаталась под ногами, когда мы пробегали по ней. До «Нивы» было рукой подать.
На улице был кекоз. Огорошенные крутым приемом, немцы попрятались, но Боря высмотрел одного и открыл по нему огонь.
Я возился с замком автомобиля, когда меня застала пулеметная очередь. Маринка ломанулась прочь от нас, очевидно, совсем потеряв голову.
– Что ты, гад, творишь? – хотел я взять горлом, но Боря не отреагировал. Я и себя-то с трудом слышал – в ушах звенело после взрыва гранаты.
Словно в страшном сне, из-за угла дома вывернул знакомый квадратный «мерседес-геленваген». Он подпрыгнул на разъезженной выбоине в асфальте, присыпанной гравием, и понесся прямо на нас. «Светлые братья» вызвали подмогу.
– Шухерись, Боря! – заметался я. – Атас! Крик действия не возымел, но подельник и сам уже просек неладное. Он перестал ловить на мушку тихарившихся немцев, положил на землю пулемет и торопливо зашарил в своем сидоре.
«Мерседес» разгонялся вдоль дома, стремительно приближаясь, но Боря уже мацал в ладони шар синего стекла размером с теннисный мяч. Я узнал снаряд от ампуломета. Было в начале войны такое оружие для поражения бронетехники, прототип реактивного огнемета «Шмель». Стреляло оно вот такими шарами, заполненными горючей жидкостью, воспламеняющейся при контакте с воздухом. Широкого распространения сам ампуломет не получил, поскольку в трубе ампулы зачастую лопались, выжигая к едрене фене стрелка с расчетом в придачу. В результате их стали кидать руками и уже потом для простоты изготовления начали заливать зажигательную рецептуру в бутылки. Вот и весь «коктейль Молотова», хотя неясно, при чем тут Молотов, не он же ампуломет изобрел. В наши дни такой файрболл не снился даже самым заядлым любителям фэнтези.
Боря бросил ампулу прямо в лобовое стекло «гелен-вагена». Синий шар разбился о левую стойку, в воздухе заплясали языки пламени. «Мерседес» приткнулся к поребрику, внутри возникла паника, и Боря, подхватив МГ-34, прицельными очередями изрешетил салон, не давая «светлым братьям» выйти. Подстреленные немцы выпадали из открытых дверей, одежда на них горела, столбом летел вверх белый фосфорный дым. Полвека просидевший взаперти огонь с удовольствием накинулся на машину и все для него питательное, находившееся в пределах досягаемости.
Тут я победил замок и впрыгнул в «Ниву».
– Мотаем, дурень. – Я изнутри открыл Боре дверцу.
Развоевавшийся компаньон сначала забросил на заднее сиденье вещмешок, затем присовокупил к нему ручник и только потом угнездился рядом со мною.
Угловатый внедорожник полыхал как свеча. Когда мы выезжали со двора, над «мерседесом» вознесся огненный гриб – взорвался бензобак.
– Фирменно! – возликовал Боря. Это был восторг победителя. Не исключено также, что ему просто было приятно сжечь дорогую машину.
Как я ни торопился с эвакуацией из зоны военных действий, но все-таки сделал круг по периметру микрорайона, чтобы отыскать убежавшую супругу.
Рискнул не зря: на Мориса Тореза я увидел Маринку, садящуюся в такси.
– Идем наперехват, – оповестил я Борю, врубая форсаж.
Неизвестно, куда повезет и что сделает водитель с растрепанной женщиной, перепуганно лопочущей нечто невообразимое о войне и немцах. Маринку надо было отбивать в любом случае, и я прибавил газку. «Нива» резво обогнала мирно идущую «Волгу». Я посигналил.
Водила поначалу не врубился, чего хотят зверские рожи на пятидверном уродце, но наглядная жестикуляция Бори плюс прислоненный к боковому стеклу ствол МГ-34 убедили его не вступать в пререкания и остановиться. «Волга» прижалась к обочине, я подрезал ее и встал впереди. Извинившись перед шофером, я пересадил Маринку в «Ниву». Со страху приняв меня за «светлого брата», она все порывалась бежать, пришлось чуть ли не силой заталкивать ее в нутро вездехода. Наконец мы отчалили.
– Не стопорни таксер, можно было бы по нему шмальнуть, – зареготал вошедший в раж Боря.
– Окстись, – осадил я его. – Ты не настрелялся, бомбист? Кстати, зачем у тебя в рюкзаке целый склад боеприпасов, ты же в лес собирался ехать их копать?
– Мы туда вовсе не копать едем, – удивил Боря. – В Синяве типа «Зарницы» будет. Вот и договорились взять оружия кто какого сможет. У меня всего-то граната да ампула была.
– Спасибо, запасливый ты наш, – сказал я, – что бы мы без тебя делали! И что сейчас с тобой делать, тоже не знаю. Об этом сражении город теперь много лет вспоминать будет.
– Поехали с нами, – пригласил Боря. – Если ты всех там знаешь, можешь на даче у Пухлого пожить. Там искать вас не будут.
С минуту я обдумывал Борино предложение. Рациональное зерно в нем, безусловно, имелось. Менты нас с говном сожрут. Значит, придется партизанить. «Ржавый бункер – моя свобода».
– Это столь замечательно, что просто звездец. – Я повернулся к Маринке. – Слышала, о чем он говорит? Как ты на это смотришь?
Маринка не отвечала, только смотрела на меня взглядом затравленного кролика. Она превосходно понимала, в какую жуткую историю угодила, и от этого впала в прострацию. Нашу судьбу предстояло решать мне одному.
Одиннадцатая, не дошедшая на скрижалях Завета, заповедь гласит: «Не попадайся!»
От тюрьмы я был готов бежать хоть на край света.
Часть 3
ВОЙНА И НЕМЦЫ
10
«Привет! – Привет. – Как дела? – Хреново. – Я позвонил, чтобы сказать… что я убью тебя. – Ты опоздал! Меня больше нет». Короткие гудки. Льется гипнотическая музыка. Пошло суггестивное внушение: «Счастье есть, оно не может не есть».
Говорят, DJ-я Грува часто били в детстве. Так, во всяком случае, утверждал Глинник, который тусовался у «Гиганта» с Серегой, ставшим впоследствии диск-жокеем. Еще из их тусовки с Кондратьевского проспекта произошли ди-джей Шлямбур и ди-джей Очко, проводящие рейв-марафоны в «Фестивале», менее известные, чем Грув, которого они мутузили за гумозную внешность.
Лично я считал, что счастье – есть, а также пить, в особенности крепкие спиртные напитки. А поскольку был не одинок в своем мнении, без компании не остался. Наибольшее понимание я встретил у Акимова. Сей муж, разменявший четвертый десяток, представлял собой припартизаненную породу «черных следопытов». Любовь к лесу он гармонично сочетал с поисками оружия.
Акимов был потомственным трофейщиком. Копать начал с батей, дядей и старшим братом. Есть такие семьи раскопщиков, я о них слышал. Теперь вот познакомился с одним из сих мастодонтов. Изучивший собственными пятками все места боев в Ленинградской области, Аким был большим докой по части площадок. Помнил и называл такие пятачки локальных стычек, что я лишь диву давался. Историю Великой Отечественной Акимов штудировал с лопатой в руке и, как голимый практик, высказывал весьма оригинальные суждения относительно правды войны. С ним было интересно подискутировать безо всякой водки.
Встречаются на Руси урожденные подвижники – бородатые любители докопаться до истины. Подобно многим талантливым самоучкам, у Акимова мозги были малость набекрень от приобретенного бессистемного опыта, что проявлялось в манере вести себя и одеваться. Носил Аким солдатскую гимнастерку, галифе и юфтевые ботинки с холстяными обмотками, на голову клал свалявшуюся блином ушанку с красной звездой, а поверх гимнастерки надевал зеленый армейский ватник, подпоясанный брезентовым ружейным погоном с парой подсумков. Партизанский прикид был дополнен кайзеровским образца 1888 года карабином Маузера калибра 7,92 мм. Мы называли его шпалером.
Другой «маузер», новой модификации, именуемый между нами ганс-винтом, находился на вооружении Глинника.
Глинник и сам был как ганс. На даче он переоделся в серый полевой мундир. У него имелся полный комплект фельдграу, где-то по случаю приобретенный. Исключение составлял ремень, который Глинник нашел сам в затопленном блиндаже. Не высушивая, натер его как следует салом, чтобы кожа не задубела, и теперь имел все основания гордиться находкой. Ремень обладал алюминиевой пряжкой с вермахтовским орлом опять же кайзеровской эпохи (то есть с надписью «Gott mit uns», но без свастики), крючком для ножа и прочими причиндалами. На поясе у Глинника висел длинный немецкий штык-нож с эбонитовыми накладками, алюминиевая фляга в чехле из волосатого шинельного сукна и подсумок с патронами.
Для похода по местам боевой славы каждый принарядился как мог. Гулянье намечалось вселенского масштаба. В Синявино лучше искать приключения, а не трофеи. За приключениями мы и прибыли. Взрослые люди, некоторые в годах, со своим оружием и в приличествующей случаю маскарадной одежде. Большинство уже много лет не копали. Съехались, чтобы побродить по лесу, пообщаться между собой, да и просто развеяться в мужской компании. «Бойцы вспоминали минувшие дни».
Я же с Борей откровенно убежал и спрятался, соблюдая сакральные заповеди каратистов: убежать, спрятаться, молчать. Мы ни словом не обмолвились об истории с Доспехами Чистоты и «Светлом братстве». Доспехи, кстати, были все время со мной. Из дачной компании они ни у кого интереса не вызвали, на фоне прочей амуниции казались неуместной бутафорией, век не тот. Я оставил их в сумке, продемонстрировав разок для прикола, но так и не примерил, не имея к тому охоты.
Мы проводили время, играя в войну в условиях, приближенных к боевым. Как не застрелили никого по пьянке или не взорвались на очередной самоделке, оставалось загадкой. Должно быть, Господь пьяных щадит.
Пухлый выделил мне КЗС – комплект защитный сетчатый, надеваемый в войсках поверх формы. Вряд ли в нем можно было лежать на газоне и оставаться невидимым, но сетка, если опустить капюшон на лицо, защищала от комаров. Пухлого сия напасть не страшила – комары и змеи не кусали его никогда.
С последней нашей встречи Вова Чачелов здорово изменился. Разумеется, он остался таким же длинным и лопоухим, но теперь периодически попыхивал косячком с анашой. Кроме того, у него в городе были шашни с казачьей стражей, которые мне сильно не нравились. К казакам я испытывал крайнюю неприязнь.
Еще из нашей старой компании были Дима Боярский и Крейзи. Дима, давившийся горьким бюджетным хлебом оперуполномоченного, постепенно спивался на работе, но даже в лесу не разлучался с мобилой, как бы постоянно находясь при исполнении.
Сашка же так и остался crazy. Вот на кого время не наложило отпечатка. Мелкий, с копной густых волос, косо прикрытых детской панамой, он несуразно торчал из обширных комиссарских галифе времен Гражданской войны, к которым снизу были приделаны желтые шнурованные сапожки роммелевского солдата, чудом сохранившиеся до наших дней. На подъемах они были обмотаны изолентой и представляли собой специализированный трофейщицкий вариант обуви. Надо заметить, Крейзи был единственным, кто продолжал регулярно ездить на раскопки.
С Пухлым, Крейзи и Димой мы были одногодками. Еще в нашей компании имелся «латышский стрелок» Балдорис по кличке Болт. Он был долговязый и нескладный. Несмотря на то, что его прибалтийские корни были давным-давно оборваны (Балдорис родился и воспитывался в Питере), он остался каким-то гипертрофированным лабасом. Глинник взял его в лес, чтобы приобщить к раскопкам. Балдорис ими давно интересовался, да все никак не представлялось возможности съездить. Работал Болт на стройке. Он и в лес так оделся: брезентовая спецовка и кирзовые строительные ботинки.
Балдорис был исполнителен, старателен и туповат – сказывалась курляндская кровь. Кроме того, он был блондином. Подаренная Пухлым унтерская шапка-гансовка сделала из него настоящего защитника фатерланда. Ему и формы не требовалось, чтобы быть принятым за гитлеровца, – вот что значит чистота происхождения! В образ бы неплохо вписался МГ-34, но пулемет мы оставили у Маринкиных родителей.
На первое время Пухлый раздал нам винтовки Мосина, благо этого добра у него хватало. Я с ностальгией взял в руки пахнущую ружейным маслом трешку, сразу узнав работу Вована: удобный приклад, глубокие незашлифованные царапины на стволе, где мы обдирали ржавчину наждачным кругом. Боре я, конечно, наврал: на забор Пухлому шли некондишн-стволы, которые лежали в земле без патрона в казеннике. Дураки мы, что ли, гноить хорошее железо! Заряженные винтовки успешно нами реставрировались и затем использовались по прямому назначению. У пустых винтовок ржавел казенник, стрелять из них было можно, но гильзу в разъеденном коррозией стволе безжалостно раздувало и на выбросе затвор ее рвал. Негодные трешки и ганс-винты разбирались нами на запчасти, а стволы не жалко было пустить на ограду.
Боря очень комично смотрелся с трешкой и в плоской каске парашютиста люфтваффе, казавшейся мизерной по сравнению с глубокими «котлами» гитлеровской пехоты, в изобилии валяющимися по лесу. Плоская, как тарелка, с маленькими «наушниками», она была сконструирована, чтобы не мешать при прыжках. По принципу «на безрыбье и раком встанешь» – лишь бы прикрыться. На лобастой Бориной башке эта миска выглядела по меньшей мере забавно. Поясная бляха у подельника была также люфтваффовской – с пикирующим орлом. Ремень, правда, имелся только современный, офицерский. На нем висел германский штык-нож с родными деревянными накладками, что было достаточно престижно: в земле дерево редко сохраняется.
Поскольку взятые Борей на игрища боеприпасы израсходовались в бою с настоящими немцами, пришлось воевать выданными напрокат винтовками. Сам Пухлый был вооружен МП-40, более известным под названием «шмайссер». В лес Чачелов надевал пятнистый десантный комбез и зеленые натовские шнурованные сапоги из литой резины – где-то серьезно прибарахлился. Зато на стриженой голове сидела неизменная вэвэшная фуражка без козырька, которую он носил столько лет, сколько я его помню.
Наш разномастный сброд куролесил на окраине Синявино-1, у дачи Вована. В магазин за провиантом я мотался на «Ниве». В этом плане тачка нас очень выручала. Она была только у меня одного – остальные трофейщики добирались по железной дороге: ножками-ножками. Ножки, кстати, все имели к ходьбе привычные, крепкие, кроме Балдориса, который их стер и теперь хромал. Невзирая на эту досадную мелочь, завтра намечался глубокий рейд в лес. Я последний раз сгонял за жратвой и теперь возвращался на дачу.
Хотя вблизи от дома мы воздерживались от стрельбы, местные жители с нас уже немного прибалдели. Но милицию пока не вызывали. Впрочем, на случай конфликта с представителями власти у нас имелся собственный мент с радиотелефоном. Свою здоровенную «Моторолу» типа ультраклассик Дима носил на поясе за спиной, и когда ему звонили, в прозрачном окошечке чехла к нашей великой радости загоралась красная надпись «Call». Сам кал не падал, но веселились мы от души. Как дети. Да мы, дорвавшиеся до лесной вольницы, и чувствовали себя детьми, словно перенеслись в пору бесшабашной юности. «Счастье есть – его не может не быть».