— Как нет? А где же они?
— Мама их все отдала. Чтобы я не отвлекалась от основного.
— От какого основного?
— От музыки, — объяснила Лена. — У меня обнаружили абсолютный слух.
Она произнесла это с таким выражением, как будто хотела сказать: «У меня обнаружили стригущий лишай».
— Ну и что? А почему в игрушки-то нельзя?
— Не то что нельзя. Просто следят, чтобы я не тратила время на пустяки. Ко мне три раза в неделю учительница ходит по музыке, готовит в музыкальную школу. Уроки задает. Потом еще школьные уроки. И еще бабушка занимается со мной английским.
Лена вздрогнула и прислушалась.
— А у тебя много игрушек? — спросила она.
— Три полки и ящик!
— Ух ты! Счастливая! А какие?
— Ну, всех не перечислишь. Тигр, два мишки, куклы — Маша и Элиза, две лошадки, к ним повозочка, заяц, собака… Еще домик складной, обезьянка…
— Ой! Ты же можешь играть в зоопарк! Как будто звери сидят в клетках, а Маша и Элиза пришли их смотреть. И тут тигр вырвется из клетки и бросится на них…
— Нет, тигр не бросится, он старый, одноглазый, из него опилки сыплются.
— Ну, мишка! А они сядут на лошадки и…
Лена вздрогнула и прислушалась.
Я сказала:
— Да, в зоопарк — это хорошая игра. Можно попробовать.
— А ты во что играешь?
— Мы с Наташкой в школу играем.
— Наташка — это кто?
— Это моя подруга. Мы с ней как будто учительницы — по очереди. Куклы у нас — отличницы, а мишка, белый…
Лена вздрогнула и прислушалась.
— Что это ты все вздрагиваешь? — спросила я.
— Сейчас должна прийти, — с тоской ответила Лена и посмотрела на круглые часы, висящие под картиной.
— Кто?
— Училка. Она ровно в четыре приходит.
Лена как-то сразу погрустнела.
— Ты посмотри тогда мою «Родную речь», и я пойду.
— Сейчас.
Лена отдернула занавеску и вошла в другую половину комнаты. Там, прислоненная к стулу, стояла большая коричневая виолончель, тускло поблескивая крутыми бедрами. Она была похожа на богатую даму, вынужденную жить у бедных родственников. Лена обошла ее с таким видом, как будто это живой крокодил. Порылась в портфеле и воскликнула:
— Ой, вот же он! Они у меня прямо рядом лежали! Как это я положила и не заметила!
Лена вышла и плотно задернула за собой занавеску, словно опасалась, что виолончель может выскочить вслед за ней.
— Смотри-ка, уже четыре, а ее нет, — со слабой надеждой сказала Лена. — А знаешь, какой у меня был однажды счастливый день! Она заболела и не пришла, и мамы дома не было. Я чуть ли не до вечера одна играла.
— У тебя же нет игрушек.
— Никому не скажешь? Иди сюда.
Она встала на четвереньки и полезла под стол, приглашая меня за собой. Там она сунула руку под батарею и достала маленького уродца, слепленного из черного хлеба. Вместо ручек и ножек у него были спички.
— Вот. Это мой Кузя. Не трогай, а то у него головка отваливается. Вот это его кроватка, в коробочке. А вот в этой коробочке — мой детский сад. Это мне монпасье бабушка подарила, и каждый леденчик у меня — человечек. Вот этот, зелененький — воспитательница. А этот, желтенький — самая маленькая девочка, я ее больше всех люблю. Она болеет, видишь, у нее кусочек отколупнулся. Я ее отдельно в спичечную коробочку положила, это у меня как будто больница.
Лена аккуратно засунула свои коробочки с человечками обратно под батарею. Мы вылезла из-под стола, и она первым делом взглянула на часы.
— Хоть бы не пришла!
— Ты ее боишься, что ли?
— Я ее ненавижу, — сказала Лена. — Я вообще музыку ненавижу!
— Зачем же ты учишься?
— Да у меня же абсолютный слух! Мама говорит, что это верный кусок хлеба. А я вообще могу без хлеба! Я готова каждый день молочную лапшу есть. С пенками…
Мне что-то жалко ее стало, и я предложила:
— Хочешь, я тебе маленькую куколку подарю? Пупсика целлулоидного?
— Правда? — Лена просияла. — Очень хочу! Я его знаешь как буду любить! Я с ним в кровати буду играть перед сном. И в школу буду с собой брать, я его в парте устрою… Нет, правда подаришь?!
В дверь позвонили.
Мы обе вздрогнули.
— Ну, всё, — сказала Лена. Поникла, ссутулилась и, волоча ноги, пошла открывать.
Училка оказалась молодой и довольно симпатичной.
— Извини, задержалась, — сказала она, снимая пальто. — Ты отработала то, что я задала тебе в прошлый раз?
Лена что-то буркнула.
— Ну, пойдем, — сказала учительница, вздохнула и как-то поёжилась. Мне даже показалось, что у нее в глазах промелькнула такая же безысходная тоска, как у Лены.
Я взяла «Родную речь», попрощалась и ушла.
Вечером ко мне пришла Наташка, притащила своих зверей — крокодила, жирафа и петуха. Мы с моими и ее зверями забрались на диван и стали играть в корабль. Звери у нас были матросами. Мы раскачивались и пели моряцкую песню: «Эх, за волнами, бури полными, моряка родимый дом!» Когда мы дошли до слов: «Ну а главное — чтобы славная подарила бы письмо! Даже палуба заплясала бы, заходила бы колесом!» — в комнату вошла мама и сказала:
— Прекратите этот кошачий концерт! Вы что, сами не чувствуете, как перевираете мотив? У вас же слуха нет!
Наташка возразила, что это у меня слуха нет, а у нее есть, просто я ее заглушаю. А я обрадовалась. Я подумала: «Эх, как же мне повезло!»
Старшая подруга
Наташа была на месяц старше меня и, пользуясь этим, всегда верховодила. Если мы играли в куклы, она забирала себе новую, а мне давала старую, со свалявшимися волосами и грязным облупленным носом.
— Потому что я старше! — говорила она.
И я подчинялась: ведь она действительно была старше. И, кроме того, у нее была сестра Катя, которой было уже четырнадцать лет.
Катя читала книги без картинок! Вот какая она была взрослая.
Мы жили на одной лестничной площадке и каждый день ходили друг к другу в гости. Книги мы с Наташей читали одни и те же. Сначала прочтет Наташа, потом даст мне, и я читаю.
У Наташи книги были гораздо интереснее. Все картинки раскрашены цветными карандашами, уголки страниц загнуты, строчки подчеркнуты иногда красным карандашом, иногда простым. А то и просто ногтем.
Это были еще Катины книги. Они перешли Наташе по наследству. И эти книги были не такие уж детские, хоть и с картинками: «Мальчик из Уржума», например, про детство Кирова. Или «Хуторская команда» про детство Буденного.
Хоть и про детство, но ведь про детство каких людей!
И уж если Катя читала такие довольно взрослые книги давным-давно, то можно себе представить, какие книги она читала теперь! Она читала — Тургенева!
Я, например, не решалась даже раскрыть том Тургенева, а Наташа ничего, раскрывала и даже читала. Ну, это не удивительно, она ведь была старше меня.
— Я прочитала «Отцы и дети», — сказала она.
— Интересно? — спросила я с уважением.
— Что значит интересно! — ответила Наташа. — Что это тебе, «Дюймовочка», что ли?
Мне стало стыдно за свой дурацкий вопрос. Спросить о Тургеневе — интересно ли?
— Это важно прежде всего, — сказала Наташа, — здесь поставлена очень важная идея.
— Какая? — спросила я и тут же опять почувствовала, что села в лужу.
— Да ну, разговаривай с тобой после этого! — с досадой ответила Наташа. — Важная идея поставлена, вот и все. Не понимаешь, что ли?
— А-а-а! — сказала я. — Теперь, конечно, понимаю. Я просто не расслышала.
Конечно, Наташе хорошо — у нее старшая сестра, которая ей все может объяснить. А мой старший брат и раньше не обращал на меня никакого внимания, а теперь, когда у него появилась жена, вообще плевать на меня хотел. А двоюродная сестра Маринка — на четыре года младше меня и только-только начинает самостоятельно читать свои первые книжки.
Я подарила ей на день рождения «Волшебную лампу Аладдина». Маринка обрадовалась, тут же уселась на пол и стала рассматривать картинки.
— А ты читала? — спросила Маринка. — Интересно?
— Что значит интересно! — сказала я назидательно. — Это важно прежде всего! Здесь поставлена очень важная идея.
Я искоса посмотрела на Маринку и убедилась, что слова мои не пропали даром: Маринка сидела на полу, и от умственного напряжения у нее текло из носу.
Наташе я, конечно, больше не задавала детского вопроса: интересная ли книга? Теперь Наташа, вручая мне книгу, говорила:
— Хорошо написано.
И я, когда приходила к Наташе за очередной книгой, тоже спрашивала ее:
— Хорошо написано?
Я читала «Повесть о настоящем человеке». Эта книга была очень хорошо написана. Я просто не могла оторваться.
Наташа в это время читала «Кортик». Тоже говорила, что хорошо написано.
А Катя читала вот что: «Тихий Дон»! Такая толстенная книга и совершенно без картинок! Я бы, наверно, за год ее не осилила. Сама Катя читала ее вот уже две недели и еще половины не прочитала.
Наташа закончила «Кортик» и пришла ко мне с книгой.
— Хорошо написано? — спросила я.
Я знала, что Наташа сейчас ответит: «Неплохо написано», или: «Умело сделано», или просто: «Читать можно».
А Наташа на этот раз сказала:
— Чересчур натуралистично.
Я в первый момент просто обалдела от такого слова.
Натуралистично! Только бы не забыть! А чтобы получше запомнить, нужно в разговоре почаще употреблять это слово.
— Знаешь, — сказала я, — я недавно перечитала «Ребята и зверята». Она, правда, детская, но довольно натуралистичная.
Наташа выглянула в окно и сказала:
— Какое небо натуралистичное! Наверно, дождь будет.
— Наверно, — согласилась я. — Придется надевать боты. Мне мама купила такие натуралистичные боты!
Наташу позвали домой обедать, и она ушла.
А я вышла во двор. Там в песочнице сидела Маринка со своей подругой, пятилетней Галькой. Они строили из песка дом для балеринки и солдатика.
Маринка была старше Гальки на полгода и поэтому командовала.
— Вот тут у них будет садик, — говорила Маринка. — Солдатик спросит: «Ты какую книжку читаешь?» А она: «Интересную». А он: «Что значит интересную? Не интересную надо сказать, а важную одею».
Я подошла к песочнице и презрительно сказала:
— Вот дура! Слышала звон, да не знает, где он. Не одею, а идею! И вообще, ты что, песок ела? У тебя все лицо туро… нуро… нуто…
Ой, как обидно! Я забыла это длинное умное слово! Я изо всех сил старалась вспомнить. Там в конце было как-то звонко и еще была буква «и». А в начале — «у». Я несколько раз прошептала: «у-и-и», но только окончательно забыла слово.
За обедом вспоминала, и когда делала уроки, тоже вспоминала — ну никак!
Уж лучше бы я его совсем не узнавала. Теперь это забытое слово вертелось на языке, жгло. И, главное, обидно было: Наташка-то, небось, помнит! Правда, она на месяц старше меня, но все равно!
Вечером пришла Наташка и зачем-то стала рыться в моих детских книжках.
— Это же детские! — сказала я.
— Я знаю. А вот ты сегодня говорила, что «Ребята и зверята» хоть и детская, но…
Я замерла от радости: сейчас Наташа скажет то слово!
Но она сказала только:
— Хоть и детская, но хорошо написана.
— Читать можно, — грустно согласилась я.
Наташа выглянула в окно и сказала:
— А я думала, дождь сегодня будет. Помнишь, небо какое было?
— Ага, — сказала я.
— Ну какое? — зачем-то спросила Наташа.
— Облачное.
— Нет, а какое облачное? — пристала Наташа. — Помнишь, я сказала, какое небо, а ты еще сказала, что боты наденешь. Помнишь?
— Нет, не помню! — сказала я обиженно. Я поняла, что Наташа просто экзаменует меня, чтобы потом издеваться.
— И я забыла, — сказала Наташа. — Весь день помнила, а потом, пока уроки делала, забыла. Я думала, может, ты помнишь.
Я видела, Наташе было тяжело сознаваться. Понятно, ведь она старше меня.
Я, чтобы утешить ее, сказала:
— А я еще раньше забыла! Я забыла почти сразу, как ты ушла.
Наташа немного успокоилась. И мне стало веселей: все-таки вдвоем страдать легче.
— А пойдем у Кати спросим! — предложила я.
— Она послала меня к черту, — сказала Наташа. — Она сейчас злая-злая. И «Тихий Дон» читает с пятое на десятое, сразу по десять страниц переворачивает. И в конец заглянула, я сама видела. А мне не велит в конец заглядывать. Я ей говорю: «Ага, мне не велишь в конец заглядывать, а сама заглядываешь». А она говорит: «Пошла ты к черту». Я и ушла. К ней сейчас не подступишься. У нее переходный возраст.
Мы посидели у нас, повспоминали то слово. Наташа сказала, что если встать точно на то место, на котором помнила, то обязательно вспомнишь. Но мы как следует не помнили, где стояли, когда произносили слово, так что ничего не вышло.
Наташа сказала, что хорошо помнит, где она стояла у себя дома, когда она еще знала то слово. Мы пошли к ней.
У Кати была в гостях ее подруга Нина, с которой они занимались в поэтическом кружке в доме пионеров. Нина была старше Кати на целый год. Она была очень серьезная, в очках, которые все время сползали ей на нос. Она училась уже в восьмом классе!
— Читала-читала и бросила! — говорила Нина, быстрым движением руки загоняя сползшие очки на место. — Не только натуралистично (тут мы с Наташей радостно переглянулись и ущипнули друг друга), но и страшно растянуто. Конечно, это мое субъективное мнение…
— Разумеется, субъективное, — быстро согласилась Катя.
— Субъективное… — едва слышно прошептала Наташа, а я не решилась даже прошептать. Только в глубине души восторженно отозвалось: субъективное!
— Вот почему, — продолжала Нина, — я и не стала дочитывать, хотя это и не в моих принципах.
— И не в моих тоже, — согласилась Катя.
— Принципах, — подтвердила Наташа.
А я только переступила с ноги на ногу. Кажется, слишком много для одного дня. Я всего не запомню.
— …И начала новую книгу, — Нина снова взмахом руки забросила очки на место.
— Интересно?.. То есть, — Катя смущенно поправилась, — я хочу сказать, хорошо написано?
— Хорошо — это не то слово, — ответила Нина. — Это… Как бы лучше сказать… Это…
— Как называется? — пришла Катя на помощь подруге.
— «Госпожа Бовари» Флобера.
— Про что там?
— Ни про что, — задумчиво ответила Нина. — Кусок жизни.
— Кусок жизни!.. — изумленно повторила Катя.
— Кусок жизни! — прошептала Наташа.
А я смотрела на Нину и думала: никогда, никогда я не стану такой умной, как она, даже если когда-нибудь буду учиться в восьмом классе. Надо хоть эти-то слова запомнить как следует и пойти передать Маринке.
В квартире у Вали
В плохую погоду можно всем двором собраться у кого-нибудь дома. Лучше всего — у Вали, в большой квартире, где в гостиной у стены стоит могучий резной буфет-дворец, а в нем живет разная посуда. В Валиной квартире непередаваемый, но ощущаемый мною семейный климат, в котором легко и свободно дышится.
У Вали две бабушки — маленькая, кругленькая Софьтимофевна и худенькая, изящная Марьтимофевна. Бабушки вносят в семейную атмосферу очаровательный стиль старомодной уважительности, несуетливости, вежливости. Бабушки встречают нас приветливой улыбкой, спрашивают: как здоровье? Как твои школьные успехи? Что ты сейчас читаешь? В отсутствие Валиных родителей бабушки не запрещают нам бегать по всей квартире, орать, опрокидывать стулья и кресла, но они делают нам замечания, если мы, например, обращаемся друг к другу «Валька!», «Мишка!», а не «Валя» и «Миша».
Невозможно себе представить, что в Валиной семье кого-то могут унизить окриком, оплеухой, тут вообще никогда друг на друга не кричат. Тут —