У продавца было удивительно красивое, интеллигентное лицо, пышная седеющая шевелюра, широкие плечи, по которым угадывалось сильное, стройное телосложение. На лацкане слегка залоснившегося, но всегда аккуратного пиджака пестрела планка орденов. Он давно работал в этом киоске, мы покупали у него ластики, ручки, «Мурзилку», «Пионерскую правду», фотографии киноартистов. Мы здоровались с ним, когда проходили мимо.
У него не было обеих ног выше колен. Закончив работу, он пересаживался на низенькую тележку и двигался по улице в сторону Зубовской, в сопровождении женщины с измученным молодым лицом, гремя по асфальту колесиками и отталкиваясь от тротуара зажатыми в руках деревянными штуками, похожими на утюги.
Катька Меерзон лепетала счастливым голосом: «Вы даже не представляете, девочки!.. Я загадала: если примут, значит всё, всё будет хорошо!» Мы с Ёлкой понимали, о чем она. Как после оказалось, понимали и остальные. Потом нам сказала Танька Галегова, что и в райкоме все было известно и стоял вопрос, принимать Катьку или нет. Но Любаша позвонила секретарю райкома, своему бывшему ученику, и попросила принять под ее, Любашину, ответственность. И тот дал указание.
Продавец смотрел, как мы, щебеча и ликуя, прикалываем к лямкам своих черных фартуков комсомольские значки, и в глазах его было такое выражение, будто он почему-то нас жалеет.
Зимние каникулы
От кого-то слышала, и мама не раз говорила, что девушки к шестнадцати годам хорошеют. Значит, оставалось три с небольшим месяца, но, как показывало мамино зеркальце, видимых изменений к лучшему пока не было.
На днях шла по Кривоарбатскому. Кто-то тронул меня за косу. Я обернулась и увидела совершенно незнакомого довольно старого гражданина. Он сказал:
— Я думал, что у девушки с такой косой — лицо мадонны. К сожалению, я ошибся.
Обогнал меня и пошел впереди.
— Индюк тоже думал! — сказала я ему в спину.
— Извините! — ответил он, обернувшись.
Я зашла в какой-то подъезд и засунула косу под шубу. А дома заперлась в ванной и долго ревела. Особенно почему-то обидно было, что он извинился.
Несколько дней мы всем классом оставались в школе после уроков, делали праздничную стенгазету в стихах, нанизывали кусочки ваты на длинные нити, вырезали из бумаги снежинки. Настроение у всех было приподнятое, потому что на Новогодний вечер к нам были приглашены мальчишки из тридцать шестой школы.
Сначала, как всегда, был довольно унылый концерт самодеятельности, а потом завели патефон и начались танцы. Конечно, большинство девчонок танцевало «шерочка с машерочкой», а большинство мальчишек подпирало стены, но несколько пар танцевало по-нормальному. От Ёлки не отходил один, с пробивающимися усами и бакенбардами. Не тот, с которым она познакомилась на катке, а уже новый. Я завидовала — Ёлкиной фигурке, ямочкам на щеках, а особенно той свободе, с которой она общалась с этим своим новым ухажером. Ее и другие приглашали, оттирая этого.
Я стояла у стены в группе девчонок, которых не приглашали. Мы смотрели на танцующих, отпускали язвительные замечания и старались показать, что мы и не хотим, чтобы нас приглашали, что нам и без этого так весело, что веселее и быть не может.
Иногда в перерывах между танцами Ёлка подходила ко мне и спрашивала:
— А ты чего не танцуешь? — Хотя прекрасно понимала, что я не танцую, потому что меня не приглашают. Я отвечала:
— Неохота.
— Тогда я тоже не буду, — говорила Ёлка, проявляя дружескую солидарность.
Начинался танец, и сразу к нашей группе подходил этот ее усатый Сережа или еще какой-нибудь мальчишка и приглашал Ёлку.
— Ой, ну прямо отдохнуть не дают! — кокетничала Ёлка и победоносно уплывала в танце, а я снова язвила и смеялась, хотя мне хотелось забиться куда-нибудь в темный угол и страдать.
Поставили мое любимое танго «Брызги шампанского». Ко мне подошел Сережа:
— Разрешите вас пригласить.
Наверное, это Ёлка проявила участие. Стал бы он меня приглашать, если бы она его не попросила.
— Я не танцую! — ответила я.
(Не нужны мне ее подачки!)
— Почему? — удивился он.
— Не хочу!
Он пожал плечами и пригласил стоящую рядом Нинку. Та покраснела, одернула платье и пошла с ним.
Я постаралась незаметно выбраться из зала. Могла сделать это и открыто, никто бы не обратил на меня внимания.
Поднялась по лестнице на третий этаж, подошла к двери своего класса с табличкой «9-А», зажгла свет и вошла. Села на учительский стол и стала болтать ногами. На столе лежал кусочек мела. Я взяла его, подошла к доске и написала: «Никита». И тут же стерла.
В Никиту я влюбилась летом, в Плёскове. Вернее, в Плёскове он мне только очень нравился, а поняла я, что влюбилась, — в октябре, на дне рождения Мишки Горюнова. Никита жил в Кривоарбатском, вот почему я и моталась чуть ли не каждый день после школы по этому переулку. Мечтала его встретить. Сочиняла фразы, чтобы произвести на него впечатление остроумной и независимой. Только вряд ли он стал бы со мной терять время. Он убежден, что я дура. Все мальчишки, наверно, думают, что если девчонка некрасивая, значит, она дура. А вернее всего, они вообще ничего о них не думают. Просто не замечают, и всё.
В коридоре послышались шаги. В класс вошли Ёлка и упитанный мальчик в курточке на молнии.
— А что ты тут делаешь? — спросила Ёлка.
— Танцую па-де-грасс с Анатолием Данилычем, — ответила я.
Ёлка захохотала.
— Это Димка, — объяснила она мне. — Представляешь, он этим летом тоже отдыхал с родителями в Дубултах! Только они в июле, а мы в августе. Не совпали во времени!
— И, однако ж, от судьбы не уйдешь! — сказал Димка.
— А на эти каникулы нам с Анькой достали путевки в Вороново. Мы завтра едем. А ты, случайно, не едешь?
— Случайно нет, — ответил он.
— Ну, ладно, я пойду, — сказала я. — У меня еще вещи не собраны.
Я шла по коридору и представляла, как они стоят и ждут, пока затихнут мои шаги. А как только шаги затихнут, Ёлка будет с этим толстым Димкой целоваться.
Лыжня была крепкая, раскатанная, так и блестела на солнце. Я шла впереди, Ёлка — сзади. Мне хотелось побыстрее, но Ёлка то и дело окликала меня. У нее были какие-то неполадки с креплением. Приходилось останавливаться и ждать. Лыжня огибала кромку леса, ветви елей опускались под тяжестью снега. Заденешь нижнюю ветку — и тебя обдает веселый снежный дождь. Давно я не вдыхала такой чистый морозный и солнечный воздух. Так глубоко дышалось, так вольно двигалось, будто меня из тесной клетки выпустили на свободу.
Нас кто-то догонял на лыжах. Я обернулась и увидела двух мальчишек из дома отдыха. Высокого я еще утром в столовой заметила. Обратила внимание на его спортивную фигуру и детское, простоватое лицо. Второй выглядел повзрослее, в очках. Они поравнялись с нами и пошли рядом, по целине.
— Что вы ползете? — сказала я. — Давайте вперед.
— А мы быстрее не умеем, — ответил высокий.
Конечно, врал. Просто им хотелось завязать с нами знакомство.
С нами! С Ёлкой, конечно, не со мной же.
Ёлка сразу оживилась и стала болтать. Откуда только у нее находились темы? Я, например, никогда не знаю, о чем говорить с мальчишками.
— Вы не узнавали, здесь есть библиотека? — обратилась она к высокому. — Я взяла с собой «Мадам Бовари», но уже заканчиваю. А вы читали что-нибудь Флобера?
— Ничего не читал, — признался высокий.
— Я «Саламбо» читал, — ответил очкарик.
— Ой, что вы! — Ёлка пропустила мимо ушей ответ очкарика и обращалась только к высокому. — А хотите, я вам дам почитать «Мадам Бовари»? Мне одну главу осталось дочитать. А вы не знаете, здесь бывают танцы? Кстати, как вас зовут?
— Володя, — сказал высокий. — А его — Саня.
— А меня — Елена. Но мне больше нравится, когда меня зовут Ёлкой.
— А почему ваша подруга такая кислая? — спросил Володя.
Я повернулась к нему и мрачно ответила:
— Лимон съела без сахара!
Ёлка захохотала.
Похоже, своим присутствием я мешаю ей завлекать этого Володю. Я прибавила шаг и свернула на лесную просеку. Что мне до них, в конце концов?
Володя догнал меня и предупредил:
— Там гора.
— А вам-то что?
Гора оказалась крутая, раскатанная. Володя и его спутник съехали. Ёлка сказала:
— Я не сумасшедшая! — и стала отстегивать лыжи.
Мальчишки стояли внизу, в сторонке, и смотрели на нас.
Я подошла к самому краю. Ух, какая крутизна! Нет, боюсь.
Вдохнула поглубже, задержала дыхание и — оттолкнулась палками.
В первую секунду были только ужас и изумление — как это я решилась?! А потом такой восторг, какого я еще никогда в жизни не испытывала. Ветер свистел, снежные иголочки впивались в лицо. Ушанка слетела с головы.
Лыжи несли меня прямо на маленький трамплин. Я зажмурилась.
…Ко мне подъехал Володя. Протянул ушанку.
— Чего ж ты коленки не согнула перед трамплином?
Я поднялась и стала отряхивать с себя снег.
— Не ушиблась? — спросил он, помогая мне отряхнуться.
— Ни чуточки, — ответила я. — Не мешай, сама отряхнусь.
— Я в Сокольниках катаюсь, — сказал он. — А ты где?
— На Девичке, — ответила я. — Но с таких гор — никогда еще.
— Давай еще раз, хочешь? — сказал он.
— А вот и я! — сказала Ёлка. Она сошла с горы сбоку, по пологой части, держа лыжи на плече, а теперь кинула лыжи на снег.
— Володька! Пойди-ка, помоги! Не умею я обращаться с этими креплениями!
Володя подошел, опустился перед Ёлкой на одно колено и стал пристегивать ей крепления.
Я смотрела на них с презрительной усмешкой. Королева и ее верный рыцарь. Нет, но как это у нее так получается?!
Володя поднял голову и сказал мне:
— Ты пока взбирайся. Я сейчас.
— Очень надо! — сказала я.
— Я тебе покажу, как правильно держать корпус.
— Сам сначала научись держать свой корпус, — ответила я.
После обеда я поднялась в палату и легла на постель. Вошла Ёлка. Напевая, села к зеркалу и стала подправлять брови специальной щеточкой. Они у нее были широкие, густые и сходились на переносице как у восточных красавиц. Вообще-то, если строго подходить, она не была красавицей, но что-то в ней такое было, чего во мне не было и что притягивало к ней мальчишек.
— А я сейчас с Володей разговаривала, — сказала Ёлка со значением.
— Ну и что?
— Ничего. Как он тебе?
— Абсолютно никак!
— А по-моему, очень даже. Мы с ним гулять идем. А после ужина — на танцы. Ты пойдешь?
— На танцы? Даже не подумаю.
— Знаешь, почему тебя мальчишки не приглашают? — сказала Ёлка, возясь с бровями. — Потому что ты очень зажатая. А им кажется, что ты высокомерная. Они боятся к тебе подойти.
— И вовсе не поэтому, — ответила я.
— Отчасти поэтому.
— Вот именно, что отчасти. И вообще, я не хочу говорить на эту тему.
Ёлка пожала плечами и улеглась на постель со своей «Мадам Бовари», а я пошла в читальный зал и села в угол с журналом «Смена».
Ёлка нашла точное слово — зажатая. Но что мне делать, чтобы разжаться и вести себя с мальчишками так же непринужденно, как она?
Может быть, это смешно, но сегодня на лыжной прогулке мне показалось, что я чем-то приглянулась Володе. Но нет, чудес не бывает. Должно быть, в эту минуту они уже встретились у подъезда, и Ёлка говорит своим повелительным голоском: «Дай руку! Скользко же!»
Скрипнула дверь. Я подняла голову и увидела, что в читалку входит Володя. Он подошел к моему столику и сел рядом.
— А я тебя ищу, — сказал он. — Пойдем погуляем?
— Ты же с Ёлкой договорился!
— Ничего я не договаривался. Это она предложила, а мне с тобой хочется.
Врет! Разыгрывает!
А если не врет?.. Если не разыгрывает?
— Ну, что ты тут? А там парк! Пошли, а?
Я снова почувствовала себя на вершине горы. Может, отцепить лыжи и осторожненько сойти вниз?
— Пошли, — сказала я Володе.
В первую секунду были только ужас и изумление — как это я решилась?! А потом — такой восторг, какого я еще ни разу в жизни не испытывала.
После завтрака мы уходили на лыжах к дальним полям, отдыхали в высоких скирдах, похожих на заснеженные усеченные египетские пирамиды. Один раз заблудились, пропустили обед, вернулись в сумерках, ужасно голодные. После этого стали брать с собой хлеб из столовой. Он казался необыкновенно вкусным на морозе. А вечером мы садились в самый последний ряд кинозала и ждали, когда погаснет свет. И тогда, помедлив минуту, Володя обнимал меня за плечи. Я чувствовала правой лопаткой, как сильно бьется его сердце. И мое билось так же. Он касался губами моих волос, виска, горящей щеки. Мне было совершенно все равно, что там происходит на экране, да я бы и не увидела ничего без очков из последнего ряда. Очки у меня со дня приезда валялись в тумбочке.
— Знаешь, что мне сегодня сказала тетя Маша?
— Какая тетя Маша?
— Подавальщица в столовой. Она сказала, что я выбрал самую симпатичную девочку из всего дома отдыха.
— Ну да!
— А чего? Я и сам это знаю.
— Ты очень опираешься на палки. Попробуй съехать без палок.
— Боюсь!
— Не бойся! Начнешь падать — я тебя поймаю. Ну, раз, два, три!
— Ну вот… Я так и знала. Сильно я тебя?
— Знаешь, когда ты съезжала, у тебя такие были глаза… Огромные-огромные… Испуганные… А у тебя есть в Москве телефон?
— Тебе же не на чем записать.
— Ничего. Ты скажи, я запомню.
— Да ты законно танцуешь! Почему ты сказала, что ненавидишь танцы?
— Раньше ненавидела.
— Почему?
— Не скажу.
— Странная ты девчонка. Ты мне ужасно нравишься.
Полет продолжался, и я уже не боялась, что упаду, разобью нос, и все будут надо мною смеяться. Девочки смотрели на меня с уважением, потому что я нравилась самому симпатичному мальчику во всем доме отдыха. Я чувствовала на себе заинтересованные взгляды других мальчишек и смело отвечала на эти взгляды. Я больше не была зажатая.
— Хочу тебя предупредить, — сказала Ёлка. — Вы ведете себя слишком открыто. О вас говорит весь дом отдыха.
— Ну и пусть говорит.
— Знаешь, ни к чему хорошему этот твой роман не приведет. У меня все-таки больше опыта…
— Ты ханжа, — сказала я.
Ёлка обиделась.
— Он страшно тупой, этот твой Володя, — сказала она. — Я даже не понимаю, о чем с ним можно разговаривать. Саня в смысле интеллекта в сто раз выше. Их даже рядом нельзя поставить. Он всего Арагона читал!
Наступил последний вечер. Был прощальный ужин, потом танцы, а потом мы оделись и вышли в парк. Было тихо и морозно. Полная луна светила. Снег был мягкий-мягкий, хотелось бухнуться в него и лежать, раскинув руки.
— А ты уже с кем-нибудь целовалась?
— Нет.
— И я нет.
Он повернул меня лицом к себе и положил мне руки на плечи.
— Не надо! — испуганно сказала я.
— Мне очень хочется.
— А мне нет!
(Не верь, мне тоже очень хочется, только я жутко боюсь).
— Почему? — спросил он огорченно.
(Да ты не спрашивай!)
— Потому! — ответила я. — Принципиально.
Он опустил руки. Кажется, и ему эта вершина оказалась высока.
— Иногда можно и не быть такой принципиальной, — сказал он.
Мы повернули к дому. У подъезда Володя сказал:
— Ты замечательная девчонка. Ты…
Я ждала, что он скажет что-нибудь такое же прекрасное и важное. Но он только сказал:
— Так я тебе в Москве позвоню.
А в Москве вдруг что-то разладилось. Я даже не смогла уловить момент, когда кончилось ощущение полета. Вроде все было почти как раньше. Володя звонил мне, мы встречались у метро Кропоткинская, шли по Гоголевскому бульвару, покупали билеты в «Художественный», в последний ряд, сидели, обнявшись… Но что-то ушло. Я все чаще говорила маме:
— Если позвонит Володя, скажи, что меня нет дома.
Что случилось? Он же ничего мне не сделал плохого. Я видела, что по-прежнему ему нравлюсь. Но как-то мне с ним стало не о чем говорить. Читал он мало, стихи презирал, театр не любил.