Была середина мая. Прошла еще одна зима, впереди было еще одно лето. Мы уже вспахали, разрыхлили и удобрили наш огород. Когда делали гряды, от земли все еще пахло разлагающейся рыбой, но мы не обращали внимания. Бывают запахи и похуже тухлой рыбы. А через несколько дней запах исчезнет, семена взойдут, и там, где сейчас видна только темная пахучая земля, появятся тоненькие полоски зелени.
Посеять семена, после того как земля готова, — дело не долгое. Я делал бороздки мотыгой, Визи сыпал в них семена, а следом шла Лилиан в широкополой, пожелтевшей от времени соломенной шляпе, защищавшей ее голову и лицо от жгучего солнца, и граблями засыпала бороздки, притаптывая их потом ногой. К тому времени, когда пришла пора готовить ужин, последний ряд семян был посеян.
— О'кей! Иди готовь ужин, а мы с Визи сделаем канавки для воды, — сказал я, опершись на ручку мотыги. Когда Лилиан пошла к дому, я посмотрел ей вслед и прошептал Визи: — Какая чудесная женщина! Не знаю, что бы мы стали делать здесь без матери.
— Ты думаешь, ты бы остался здесь без мамы? — спро сил Визи.
Я не ответил, так как сильно сомневался в этом: без Лилиан все было бы лишено смысла. Я посмотрел на Визи, задумчиво изучая его. Ну и растет же парень! В июле ему будет тринадцать. Пора купить ему на день рождения настоящее ружье в подарок. Можно купить очень хорошее новое ружье за девяносто дол ларов. Девяносто долларов за ружьё! Это больше, чем мы имели, когда поехали сюда, в глушь. Наш путь был долгим. Нельзя сказать, чтобы Визи не умел пользоваться своим ружьем ка либра 22. Прошлой осенью он убил из него оленя, и достаточно большого. Я увидел след оленя на снегу в миле от дома и даже подумал, что надо взять винтовку калибра 303 и поохотиться за ним самому. Но придя домой, я передумал и велел Визи взять свое ружье и дюжину больших патронов, выследить оленя, поднять его и затем кружить по следу, не спуская с него глаз.
— Из такого легкого ружья тебе придется бить наверняка, — сказал я ему. — Не стреляй, если не сможешь попасть в сердце или в легкие.
Через пару часов он вернулся весь в крови. Он выследил оленя, поднял его и подошел к нему на двадцать ярдов. Только тогда он спустил курок. Пуля попала прямо в сердце. Да, пора покупать мальчику настоящее ружье, это будет хорошим подар ком к его дню рождения. Я куплю ему ружье калибра 303, из этого ружья он сможет убить любую дичь, если попадет в цель.
Да, мальчик мужает и душой, и телом. Неужели ему никогда не бывает одиноко здесь? Во всяком случае он никогда об этом не говорит, только иногда смотрит куда-то вдаль, глубоко заду мавшись, как будто там, за горизонтом, его что-то манит. Что бы это могло быть? Может быть, когда-нибудь он встанет и уйдет к этому горизонту и не вернется, пока не узнает, что лежит за ним. А может быть, он совсем не вернется в лес. Я отогнал от себя эти мысли, они были не очень-то веселыми.
К тому времени, когда Лилиан крикнула «Ужин готов!», ирригационные канавки, прямые как стрела, были уже прове дены вдоль посевов. С тех пор как растаял снег, ни разу не было дождя, и нам надо было немедленно приступить к орошению, чтобы напитать высохшую землю.
Рано утром, когда Лилиан готовила завтрак, я пошел к устью канавы и пустил в нее струю воды. Позавтракав и вымыв посу ду, мы втроем отправились в огород и начали распределять воду по канавкам. Мы оросили почти половину огорода, когда вдруг оказалось, что воды не хватает. Я почесал в затылке и сказал: «Странно, куда это она вся подевалась?»
Лилиан подошла к главной канаве, посмотрела и крикнула:
— В канаве совсем не осталось воды!
— Куда же она подевалась? Всего двадцать минут назад канава была полна.
— Вероятно, бобры ее перекрыли. — И Лилиан рассмея лась.
— Хорошенькое дело, — проворчал я. — Черт побери, нель зя же так в самом деле. Нам нужна вода для орошения, иначе у нас не будет ни огорода, ни сена.
Однако бобры перекрывали воду, убегавшую в канаву, с та ким же упорством, с каким мы старались полить огород или луг.
Бобрам нет дела до орошения. Их теория в отношении сохра нения воды основана на принципе, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы в каком-то месте плотины вода уходила струей.
Если вода переливается через плотину по всей ее длине, бобры не беспокоятся. Но если в каком-нибудь месте вода потечет через плотину или в обход нее струей, течь надо немедленно остановить.
Как только два бобра, жившие у плотины, увидели весной, что вода уходит, да еще в одном месте, они сразу же исправили это, аккуратно и быстро перекрыв канаву.
В конце концов мы нашли решение, которое удовлетворяло обе стороны. Воспользовавшись тем, что бобры в основном ноч ные животные и работают на плотине по ночам или на рассвете, а днем спят, мы смогли отводить воду в канаву и орошать наши поля с утра до захода солнца. Но как только солнце садилось, бобры выходили из хатки и крепко-накрепко закупоривали канаву. Если же мы пускали воду слишком рано утром, когда они еще не спали, они сразу же перекрывали ее.
Поскольку ирригационную канаву на ночь перекрывали, через дамбу перетекало больше воды, чем обычно, и вскоре стало ясно, что бобры с этим не примирятся. Ни один здоро вый бобер не в состоянии долго терпеть положение, которое может быть легко исправлено. В данном случае наша пара бобров, вероятно, проработала всю ночь без перерыва и подняла высоту дамбы по всей ее длине. А это было очень опасно.
Ирригационная дамба отличалась от всех остальных, кото рые мы починили, тем, что в русле ручья для ее укрепления мы не использовали ветки. В этом месте на протяжении трид цати футов дамба состояла только из земли, и ее высота была дюймов на двенадцать выше, чем в остальных местах. Мы решили обойтись без веток в этом месте, так как полагали, что, если этот участок будет выше остальной дамбы, вода через него не перельется и не сможет прорыть нового русла. В осталь ных местах дамба была основательно укреплена ветками, и там вода могла перетекать через верх, не причиняя никакого вреда.
Но поскольку бобры нарастили плотину по всей ее длине, вода поднялась выше и по земляной дамбе и, наконец, над уров нем воды виднелся лишь ее край высотой около трех дюймов.
Катастрофа не заставила себя ждать. В начале сентября прошел трехчасовой ливень, и на ручье началось наводнение. В ирригационную канаву поступало больше воды, чем могло из нее вытечь. И поэтому вода искала слабое место в дамбе, чтобы прорыть новое русло. Таким местом оказалась земляная за сыпка.
За ночь вода у плотины поднялась и стала переливаться через верх, унося с собой частички земли. Через несколько минут она прорыла себе русло, и в него устремились потоки воды, переполнявшей ручей. Промоина становилась все шире и глубже, и вода текла через нее с такой силой, что, когда я одел болотные сапоги и вошел в поток, чтобы посмотреть, можно ли сохранить остатки плотины, я едва смог устоять на ногах.
С помощью Лилиан и Визи мы вкатили на плотину большие камни и спустили их в промоину в надежде, что они послужат препятствием и удержат землю. Но бешеные потоки воды смыли камни с плотины, как бумажки. Мы стояли, не зная, что делать, и наблюдали, как плотина разрушается на наших глазах. Мы уже смирились с тем, что вся засыпка смоется водой и пруд высохнет, но мы не учли бобров.
От хатки донесся резкий всплеск и напомнил нам об их при сутствии. На воде появилась рябь, мы увидели темное пятно, направляющееся прямо к плотине. Бобер подплыл к земляной засыпке на расстояние нескольких футов, развернулся и поплыл параллельно плотине, а затем, снова быстро повернувшись, поч ти вошел в поток, бегущий через промоину.
Появление бобра натолкнуло меня на блестящую мысль.
— Беги в дом и принеси топор, — сказал я Визи. Когда он вернулся с топором, я пояснил: — Надо срубить несколько елок и обрубить с них сучья, а потом мы сбросим эти сучья в воду неподалеку от промоины и, может быть…
— Ты с ума сошел! — прервала меня Лилиан, прочтя мои мысли. — Ни одна пара бобров не сможет перекрыть такой бешеный поток.
— Но ведь они могут попытаться, не правда ли? — возразил я. — Во всяком случае совершенно ясно, что нам не чего и пытаться что-либо сделать, пока запруда не пересохнет.
Я настоял на своем, мы уложили охапки сучьев вдоль дамбы и набросали кучу сучьев на расстоянии ярдов двадцати от про моины. Потом мы вернулись в дом и стали ждать.
Всю ночь вода текла через промоину. Теперь она была больше четырех футов глубиной и пятнадцати шириной. Только бульдозер с мощным ножом мог прекратить утечку воды — так думали мы.
Рано утром на следующий день я вышел на порог и прислу шался. Ночью грохот воды, несущейся через промоину, был настолько громким, что нам приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, но теперь все было тихо и спокойно, и даже привычное журчание ручья ниже плотины стало глуше. Я осторожно прошел по канаве до ее начала, вышел на дамбу и посмотрел туда, где мы сбросили еловые ветки. Ни одной не было видно. А там, где вчера была промоина, я увидел темную, утрам бованную поверхность блестящего ила. Под илом лежали ветки, придавленные камнями размером от мелкой гальки до футболь ного мяча. Так всего лишь двое бобров за одну ночь перекрыли поток воды, который человек мог бы перекрыть только с по мощью тяжелой землеройной машины.
Бобры выходили на вечернюю вахту через полчаса после заката и в своей точности не уступали солнцу. Но выходили они всегда поодиночке. Иногда бобер, иногда его подруга (теперь мы могли отличить самца от самки), но мы никогда не видели их вместе. Из убежища в канаве, когда ветер дул в нашу сторо ну, мы видели, как бобры выплывали из хатки через подводный выход и всплывали на поверхность. Один из них следил, как второй медленно плыл по направлению к дамбе, слегка приподняв голову над водой. Однако «вахтенный» никогда не подплы вал прямо к плотине, во всяком случае, если мы наблюдали, а медленно плыл вдоль плотины до ее конца на расстоянии деся ти футов. Затем этот единственный член ремонтной бригады поворачивался и также медленно плыл в обратную сторону до другого конца плотины. Выполнив этот ритуал (если плотина была в порядке), бобер уходил, и через несколько минут мы слы шали, как он принимался обгрызать кору с осиновой ветки в затопленном ивняке у берега пруда.
Бобер обнаруживает большую утечку воды через плотину с помощью чувствительных волосков своей шкурки. Ему не нужно ковылять по плотине и полагаться на глаза или уши, чтобы выявить где-нибудь слабое место. Малейшая струйка воды, уходящая через плотину, улавливается кончиками его шерсти, когда он совершает обход, и, если бобер почувствует утечку, он тут же ее заделывает.
Столовая бобров находилась в ивняке на глубине полуметра и на расстоянии двух метров от края пруда. На берегу я построил укрытие из охапок ивовых прутьев, прислоненных к осине, повисшей на деревьях, когда бобры ее подгрызли. Затем я вбил в землю два столба и прикрутил к ним перекладину — получилась скамейка.
Если ветер дул в нашу сторону, мы в сумерках садились на скамейку и сидели, подавляя желание курить, и терпеливо жда ли. Конечно, ни один бобер не подойдет к столовой, если в воздухе висит дым сигареты, или если ветер доносит до него запах человека. Иногда они приходили засветло, но, как правило, уже совсем темнело, когда мелкие волны, появлявшиеся на гладкой поверхности воды, предупреждали нас о том, что надо сидеть очень тихо, затаив дыхание.
На берег набегали волны, через некоторое время беззвучно подплывал бобер и, сгорбившись, вылезал на кормушку. В пер вую очередь он избавлял свою шкурку от воды; этот обряд сопровождался интенсивным отряхиванием. Затем он тщатель но расчесывал мех, пользуясь длинными когтями перепончатых задних лап, как гребешком.
Теперь он был готов подкрепиться тем, что было припасено, а еда в столовой была всегда. Остатки осиновых или ивовых прутьев, очищенных от коры, постоянно плавали в воде вокруг кормушки, и среди них всегда находилась какая-нибудь палоч ка, иногда ивовая, а чаще осиновая, на которой оставалось достаточно коры, чтобы «заморить червячка» перед плотным обедом. Он крепко хватал передними лапами ветку и очищал ее от коры, как белка сосновую шишку. Иногда он оставлял обглоданную ветку на кормушке, но чаще выбрасывал в воду, чтобы в дальнейшем отбуксировать к плотине и, может быть, использовать ее для постройки.
Управившись с веткой, бобер тихо соскальзывал в воду и скры вался из глаз, но ненадолго. Вскоре снова появлялись волны, предупреждавшие нас о том, что надо сидеть спокойно, а вслед за ними появлялся бобер. Теперь он держал в зубах осиновый прут около двух футов длиной, хотя мы понятия не имели, отку да он его взял. Мы не слышали звука падающих деревьев и лишь догадывались, что ветка была снята с дерева, поваленного раньше.
Теперь в кормушке снова была еда, и в течение десяти или пятнадцати минут мы слышали ритмичное постукивание зубов, говорившее нам о том, что бобер голоден. Наконец, наполнив желудок и бросив остатки еды на кормушку — у него всегда оставалась еда, — он уплывал.
К этому времени стало настолько темно, что мы увидели волны, только когда второй бобер уже подплыл к кормушке. На этот раз волны были не такими сильными: бобер был помень ше — самка. Она вылезла из воды на кормушку, отряхнула воду со шкурки и принялась расчесывать мех. Она также обгрызла палку, оставленную бобром, очистив последние остатки коры. Затем она также соскользнула с кормушки и через одну-две минуты вернулась со свежей веткой. Уже совсем стемнело, и мы едва различали ее, но слышали как она обгрызала кору. Затем она ушла, и только время от времени издалека доносились звуки, говорившие о том, что в пруду по-прежнему кипит жизнь.
Я встал со скамейки и размял затекшие ноги. Лилиан сиде ла еще некоторое время, глядя в сторону кормушки, которой уже не было видно. Визи остался дома с книжкой и топил печку, чтобы вскипятить чайник. Мы никогда не знали, сколько нам придется ждать, пока придут бобры, а иногда они совсем не приходили. Даже летом сидеть на скамейке было прохладно. Солнца уже не было, над нами мигали звезды, и в елях бормо тали филины. Выпить чашку горячего чая, вернувшись домой, всегда приятно.
Я подождал немного и затем нетерпеливо сказал:
— Оставаться здесь нет смысла.
Лилиан встала и выпрямилась.
— Я просто задумалась.
— О чем? — Я едва видел ее лицо в темноте.
— О кормушке. Они всегда оставляют еду для следующего бобра, правда?
— Всегда, — ответил я.
Мы пошли вместе к дому. Когда мы уже подошли к двери, Лилиан внезапно спросила:
— Почему люди на них не похожи?
Я постоял, нахмурясь и глядя в землю, потом сказал:
— Мне кажется, бобры инстинктивно делают то, чему люди, в конечном итоге, должны научиться. Кажется неправдоподоб ным, что бобер, хотя он всего лишь скромное животное, способен следовать золотому правилу, а человек — нет. Просто, Ли лиан, люди не похожи на бобров, и это очень жаль.
Глава XX
Казалось диким и невероятным своими руками, с помощью динамита, разрушить построенную бобрами плотину, после того как десять долгих лет мы ждали этих бобров. Это было сумасшествие! Другое дело койоты, волки, пумы и другие враги бобриного племени. Мы знали, что должны вести непрерывную войну против них, но ни на одну секунду мне не приходило в голову, что нам придется взорвать плотину. Однако к нашим седлам были привязаны динамит, запалы и капсюли.
Где-то на озере плескалась, била крыльями по воде гагара и хихикала по привычке над кажущейся абсурдностью поло жения.
В возрасте двух лет самка бобра редко производит на свет более двух детенышей, чаще — одного. Только достигнув пол ной зрелости в четыре-пять лет, она дает большое потомство. В возрасте шести лет бобры, как правило, имеют по пять детенышей, редко — меньше.
Поскольку у нас было только две пары бобров, они понача лу размножались медленно. Только через четыре года, после того как мы выпустили наши две пары на ручье Мелдрам, у нас появилось с полдюжины поселений, насчитывающих тридцать шесть бобров. В дальнейшем их население стало увеличиваться гораздо быстрее.