— Вы… Вам нехорошо?
Немец вздрогнул.
— Кому — мне?
— У вас слезы на глазах.
Певец расхохотался.
— Да я просто спал как сурок и еще не прочухался, вот и все! Погодите, сейчас приду в норму.
Он вытер платком глаза и сказал:
— Кстати, о сурках: вам известно, что в берлинском зоопарке…
И толстяк начал рассказывать смешную историю о встрече пингвина с сурком, намеренно повышая голос, чтобы его услыхал даже глуховатый игрок в бридж, однако вместо смеха вызвал у публики только усталые вздохи.
В полдень дирижабль уже летел над Флоренцией.
Эккенер вошел в кают-компанию.
Кубис накрывал столы к обеду. Внизу, под ними, блестели на солнце крыши Тосканы. Метрдотель отворил окно и поставил на граммофон пластинку с мелодичным вальсом. Почти все пассажиры еще сидели в своих каютах.
Миновав горы, цеппелин пошел на крейсерской — трехсотметровой — высоте, то есть достаточно близко к земле, так что можно было услышать восторженные крики детей на площадях или колокольный перезвон и увидеть флорентийцев, выбегающих из домов, чтобы полюбоваться воздушным кораблем.
Это зрелище сопровождалось чудесной музыкой, льющейся из граммофона.
Эккенер стоял на пороге. Его мучило несоответствие между благолепием, царившим в салоне, и страхом, который терзал его с самого утра. Он был уверен, что Ванго найдут. Но как предупредить беглеца о том, что ему грозит опасность?
— Кубис…
— Слушаю, командир.
— Скажите этим двум полицейским, что они могут обедать здесь, вместе с пассажирами.
Метрдотель кивнул.
Эккенер хотел выиграть время. Ведь он сам подал Ванго эту идею — спрятаться в цеппелине. Но теперь это грозило юноше роковым исходом. Как только Ванго обнаружат, его сейчас же передадут французской полиции, а та признает в нем беглеца.
Однако кто же мог донести на него немецким властям? Вот что было совершенно необъяснимо.
Казалось, сам дьявол ополчился на этого мальчика.
Два часа спустя пассажиры уже кончали обедать. Им подали утку и белое вино с виноградников Юра. Макс Грюнд не произнес за столом ни слова. Он запретил своему помощнику обедать вместе с ним, отослав его наблюдать за действиями экипажа в килевой части цеппелина.
Эккенер хотел использовать обеденное время, чтобы предупредить Ванго, но ему пришлось отказаться от своего плана, когда он увидел, что Грюнд пришел один. Командир сидел в углу за чашкой кофе и любезно отвечал на расспросы пассажиров.
Так, он рассказал им, что в 1915 году, во время войны, один военный цеппелин был сбит в Бельгии, над Гентом, прямо над сиротским приютом, который содержали монахини. И один из солдат, Альфред Мюллер, пробив крышу здания, рухнул на кровать молодой монахини.
— Господи боже! — со смехом воскликнула леди Драммонд.
— Правда, монахиня уже встала с постели, но солдат Мюллер клялся, что простыни были еще теплыми.
Макс Грюнд, в отличие от остальных, не засмеялся.
— Вот почему мы не держим парашютов на борту, — закончил командир. — Я больше полагаюсь на Провидение.
— Тем более что оно дарит такие пикантные встречи, — добавил любитель Вагнера заплетающимся языком.
Леди Драммонд возвела глаза к потолку: этот вульгарный тип донельзя шокировал ее. Да и все остальные пассажиры с момента взлета избегали его общества.
Один только старичок с эспаньолкой, который был уверен, что видел толстяка плачущим, не спускал с него глаз, пытаясь заглянуть под маску этого шута.
Кубис уже приготовился подать обедающим еще кофе, как вдруг раздался звонок из рубки.
Грюнд вскочил с места.
В следующее мгновение дверь кают-компании с треском распахнулась.
На пороге стоял Ноль-без-палочки. Его одежда была разорвана, правое ухо кровоточило. Но он как будто не замечал этого и старался держаться как можно более естественно и непринужденно. На его лице блуждала идиотская улыбка, одну руку он держал в кармане, а второй помахивал из стороны в сторону, словно хотел сказать: не обращайте на меня внимания!
Прихрамывая, он подошел к своему шефу и что-то шепнул ему на ухо. Никто из окружающих его не услышал. Макс Грюнд легонько подтолкнул его к двери, и они оба вышли. Эккенер извинился перед пассажирами и догнал полицейских в коридоре.
— Что случилось? — спросил он.
— Мы засекли вашего нелегала. Агент Хайнер его нашел.
— Я заметил, что кто-то в темноте поднимается по лесенке, окликнул его несколько раз, но он не ответил. Он явно пытался удрать через верхний люк.
— Разве там наверху есть какой-то люк? — спросил Макс Грюнд.
— Да, — неохотно ответил Эккенер. — Через него выходят наружу, чтобы залатать обшивку цеппелина.
— Но этого люка нет на моем плане.
— Плевать я хотел на ваш план. Мое дело — заниматься дирижаблем, а не вашими бумажонками.
И Эккенер обратился к Хайнеру:
— Где он сейчас?
— Я его оглушил, он валяется там, на полу, возле винной кладовой.
— Он сопротивлялся?
— Я успел схватить его за ноги, когда он уже влезал в люк. Он кричал, что ему лучше умереть. Мы схватились…
«Бедный малыш», — подумал капитан и сказал вслух:
— Я хочу его видеть.
— Вы его увидите только с моего разрешения! — рявкнул Грюнд.
— Тогда я вас немедленно высажу.
— Я представитель полиции рейха!
— Да, но мы сейчас в Италии, уважаемый. И ваш рейх здесь бессилен. По крайней мере сейчас.
Максу Грюнду стало не по себе: этот старый псих вполне мог осуществить свою угрозу. Поколебавшись, он сказал:
— Я вижу, вас очень заботит этот человек. Хочется верить, что это не вы помогли ему проникнуть в дирижабль, командир. Ладно, ведите нас, Хайнер.
Через минуту они добрались по узкому переходу до площадки. В полумраке виднелось тело человека, лежавшего лицом вниз. Эккенер поднимался последним.
— Вы его знаете? — спросил Грюнд.
Да, командир Эккенер узнал его даже в темноте.
— Так вы знаете этого человека? — выкрикнул Грюнд.
— Да, — сознался Эккенер, — я его знаю.
— Кто же это?
Капитан вытер платком взмокший лоб.
— Это мой повар Отто Манц. Ваш помощник вырубил моего повара.
Макс Грюнд перевернул безжизненное тело.
И верно, это был номер 39, шеф-повар цеппелина.
Эккенер схватил Франца Хайнера за шиворот.
— Вон отсюда! Приведите доктора Андерсена и четырех человек, чтобы перенести Отто вниз!
— А вы, — продолжал он, повернувшись к Грюнду, — вы отныне будете делать только то, что я прикажу. Поскольку вы находитесь в моем цеппелине.
На это Макс Грюнд ответил с напускной кротостью:
— «Граф Цеппелин» принадлежит фюреру и Третьему рейху. Вы здесь не хозяин. Я могу раздавить вас, как старую собаку на шоссе.
Эккенер оцепенел от этой дикой злобы. Значит, отныне все порядочные люди стоят не больше, чем раздавленная собака на обочине?
— Вы…
Капитан даже не смог продолжить.
— Вы…
Тут он был беспомощен. Он не умел говорить на таком языке. Макс Грюнд засмеялся Эккенер впервые видел его смеющимся, — подошел к нему и потрепал по щеке:
— Ну вот, теперь, я вижу, ты понял.
С этими словами гестаповец отвернулся от командира и спустился в пассажирскую гондолу.
Отто Манц медленно приходил в себя.
Эккенер, с комком в горле, наклонился к нему.
— Все будет хорошо, Отто. Сейчас вас перенесут в офицерскую каюту. Но скажите, что вы тут делали?
— Леди…
Эккенер насторожился.
— Я решил умереть. Выбраться наружу и броситься в пустоту.
— Ну-ну, все обойдется, старина, — утешил его капитан.
— Леди… — повторил Отто. — Она меня не узнала!
Эккенер с улыбкой потер щеку.
— Ах вот оно в чем дело…
— Леди…
— Вам больно?
Отто не отвечал, и Эккенер заговорил сам:
— Вы слишком много работаете. Я тут было подумал, не дать ли вам в помощь какого-нибудь парня, чтобы помогал в кухне? Но в конечном счете понял, что это невозможно.
Отто жалобно простонал и повторил:
— Она меня не узнала!
Командир вздохнул.
— Ох уж эти женщины, старина… эти женщины…
Странное дело: неожиданно на обоих снизошел покой. Двое мужчин, оскорбленных, униженных, беседовали, как близкие друзья, сидящие ночью, под звездным небом, где-нибудь на полянке. Они обменивались обычными, банальными словами. Но иногда и банальность лечит душу.
— Ах уж эти женщины…
Эккенер растянулся на площадке рядом с поваром, подложив руки под голову.
— Сам я познакомился со своей будущей женой на земле, — сказал он. — Так оно вернее. В воздухе все как-то нереально. Атмосфера просто сказочная — наш дирижабль, Африка, Амазония, шальные ветры над горами Шварцвальда. Неужели вы верите в любовь над облаками?
Отто слушал командира, закрыв глаза.
— Да, в воздухе все выглядит сказочным, старина. Вот люди говорят: вы летаете, вы видите весь мир. Да, это верно. И это прекрасно. Но однажды полет кончается, и сказке тоже приходит конец. Начинаешь трезво смотреть на вещи. А воздушный роман становится далеким воспоминанием. Женитесь только на земле, Отто! Найдите себе обычную, земную женщину, которая будет вам под стать.
Отто несмело улыбнулся в темноте.
— Которая будет вам под стать, — повторил Хуго Эккенер. — Надежную жену, которая никуда не исчезнет, не испарится, стоит лишь дунуть на нее. Ну как, старина, вы подумаете над тем, что я сказал?
— Я подумаю, командир.
И Отто с трудом повернулся на бок, чтобы лучше видеть Эккенера:
— Командир… я хочу вам сказать… я слышал, как этот шпик говорил с вами. Вы не должны ему позволять…
Эккенер вскинул голову. Он почуял рядом чье-то присутствие. Обведя глазами темное пространство, он подождал с минуту, но тут послышались голоса поднимавшихся к ним людей. Он торопливо прошептал:
— А ты сиди на месте. Ни шагу, никуда, пока я не разрешу.
Он произнес эти слова мягко, но властно.
— Это вы мне, командир? — спросил Отто.
— Нет, я… я говорю… с самим собой.
— Как это?
— Да вот по поводу того шпика, которого вы слышали… я обращаюсь к собственной гордости, к самолюбию… Убеждаю их не возникать. Пока не пришло время.
Но Ванго, затаившийся в темноте, знал, что эти слова обращены к нему.
12
Старые герои
Эверленд, Шотландия, в то же время
Лил дождь.
Три лошади галопом неслись по лесу, между березами. На одной из них сидел мужчина, две другие шли у него в поводу.
Лошади держались так скученно, что, казалось, на первом крутом повороте они столкнутся копытами или их повод зацепится за сук.
Однако верховой вел свою группу через лес без малейших затруднений, и лошади послушно следовали его немым приказам. Им был приятен шорох гладкой древесной коры, которую они то и дело задевали боками. Дождь почти не замочил их. Только у юного всадника было влажное лицо, и он изредка смаргивал капли, мешавшие смотреть вперед.
Вся троица дружным галопом преодолела ручей, перемахнула через поваленные деревья. Березовый лес остался позади, теперь перед ними простиралась рыжая возвышенность, словно подпиравшая собой низкое тусклое небо. Лошади ускорили бег по вересковой пустоши, спеша взобраться вверх по склону, а оттуда в едином порыве рванулись вперед, завидев вдали мокрую кровлю родного жилища — черного замка с размытыми контурами, похожего на рисунок, забытый под дождем.
Всадник на несколько мгновений остановил лошадей: пусть отдохнут перед тем, как снова пуститься вскачь. Он заметил продолговатое белое пятнышко перед одной из крепостных башен. Что-то изменилось с сегодняшнего утра, когда он на заре покинул замок, чтобы разыскать двух лошадей, оставленных на другом берегу Лох-Несс.
Что же это за белое пятно на осенних пустошах, сейчас, когда ничего белого в природе быть не может?
Лошади нетерпеливо ржали. Всадник ослабил поводья своей кобылы, и вся троица галопом понеслась к замку.
Двое конюхов сбежали с крыльца, завидев всадника, въезжающего в каменные ворота. Но он направил лошадей не к ним, а к башне, перед которой светлело необычное пятно.
Не останавливаясь, он бросил повод с двумя лошадьми и дальше поскакал один.
Приблизившись к тому, что выглядело белым саваном, он на всем скаку сорвал этот покров, и под ним обнаружился маленький сверкающий «рэйлтон».
— Этель! — воскликнул всадник, направив лошадь к крыльцу.
Значит, она вернулась.
— Этель!
Он спрыгнул с лошади и растолкал кучку вышедших ему навстречу слуг. Дверь замка растворилась, как по мановению волшебной палочки. По гладким каменным плитам холла за юношей тянулась дорожка из мокрой грязи и растоптанной травы.
— Милорд, не угодно ли вам снять плащ? — без всякой надежды спросил привратник.
— Где она? — крикнул вместо ответа хозяин, взбегая по лестнице.
— В комнате ваших родителей, — ответил тот, нагибаясь и собирая с пола комья земли бережно, словно рассыпанные драгоценности.
Молодой человек свернул в последний коридор и толчком открыл дверь.
Она стояла там, спиной к нему, застегивая широкие брюки мужского покроя. На ней была желтая полосатая рубашка. Мокрые волосы блестели.
— Этель?
Она увидела его в зеркале, подбежала и бросилась ему на шею.
— Пол!
Он стоял в скованной позе, с застывшим лицом, не обнимая ее.
— Я только два часа как приехала, — сказала Этель, прижимаясь к нему и пряча глаза. — Я ждала тебя здесь.
Пол откинулся назад, стараясь отстраниться от нее, словно к нему в объятия кинулся ребенок, перемазанный вареньем.
— Я правда тебя ждала, — повторила она.
— Ты меня ждала?
— Да. Мы так долго не виделись.
— Значит, ждала? — сказал Пол так, словно боялся поверить.
Она состроила гримаску, которую он не увидел.
Этель приехала как раз перед дождем, но знала, что ей не удастся проскользнуть между струйками гнева Пола.
— Значит, ты меня ждала?! Вот это мило — после того как исчезла без предупреждения и отсутствовала целых семнадцать дней!
Он аккуратно разжал руки, обвивавшие его шею, и оттолкнул ее.
— Ты вообще понимаешь, что наделала, Этель? Целых семнадцать дней!
Она притворилась, будто эта цифра ее удивила, и для вида начала считать на пальцах.
— И все эти семнадцать дней я должен был торчать у окна, смотреть на горизонт, обшаривать леса, выслушивать утешения Скотта, Мэри и поваров и обедать в одиночестве, не зная, вернешься ты когда-нибудь или нет.
— Я вернулась. Ты же знаешь, я всегда возвращаюсь.
Он топнул и отвернулся.
Она шагнула к нему. Она любила Пола и злилась на себя, видя, как он страдает.
— Пол…
Вчера вечером приезжали Томас Кэмерон и его отец. Кажется, ты месяц назад пригласила их к нам. И обещала прогулку в автомобиле, назначив ее на вчерашний день.
Этель опять смущенно поморщилась. И в самом деле, ей смутно помнилось что-то такое.
Они велели шоферу высадить их в конце аллеи, — продолжал Пол. — Когда я их увидел, я просто не знал, как оправдаться.
— Кэмероны? По-моему, я им сказала «может быть», — пробормотала Этель.
Да, с тобой всё «может быть», Этель. Тебя так и нужно было назвать — Мэйби[23].
— Прости меня, Пол.
— Я одолжил им лошадей, чтобы они могли вернуться домой. Они понятия не имели, куда ты подевалась.
— Да наплевать мне, что подумают Кэмероны, — ответила она.
— А мне не наплевать, я просто сгорал со стыда. Кроме того, я и вправду не знал, где ты: может, танцуешь в эдинбургских или лондонских кабачках или разгуливаешь еще где-нибудь, а может, лежишь полумертвая в канаве за холмом.
— На этот раз я не танцевала.
— Ах вот как!
Мокрые вьющиеся волосы падали ей на глаза.
— Я была в Париже.
— Знаю.
— Откуда? — вздрогнув, воскликнула Этель.