— Сегодня ночью тебе звонил какой-то француз. А утром от него пришла телеграмма.
Теперь Пол пристально смотрел на Этель.
— Ты не знаешь, как его зовут? — взволнованно спросила она.
Пол не ответил.
— Где эта телеграмма?
— У меня в кармане, — сказал он.
— Ты ее вскрыл?
Пауза.
— Я решил вскрыть ее сегодня вечером, если ты не вернешься.
— Отдай ее мне!
Пол медленно повиновался.
Этель взяла телеграмму и, спрятав ее в белых дрожащих ладонях, отошла к окну. Она стояла спиной к Полу, но по ее вздымавшимся плечам он догадался, как прерывисто она дышит.
Ванго, Ванго, Ванго.
Этель твердила это имя, как заклинание, надеясь, что оно вот-вот появится на голубом бланке, который судорожно сжимали ее пальцы. Вспоминал ли он о ней?
Она распечатала телеграмму, пробежала ее глазами, и Пол увидел, как вдруг сникли ее плечи.
— Он хотя бы красив? — спросил он.
Этель обернулась с беспомощной, горькой улыбкой. Теперь Пол позволил ей взять себя за руки.
— Это пожилой господин с лицом шотландского терьера, — ответила она. — И зовут его комиссар Булар. Он сообщает, что завтра приедет сюда.
Пол посмотрел на нее. Его уже ничто не удивляло. Он оглядел кровать и всю комнату.
Дождь струился по оконным стеклам.
Они постояли несколько минут, не говоря ни слова.
Грязная одежда Этель валялась на кожаном кресле. Портреты предков — их было три или четыре — исподтишка наблюдали за ними со стен, и блики в их глазах мерцали, как слезы.
— А здесь ничего не меняется.
— Да, ничего, — сказал Пол. — Мэри каждый день ставит свежие цветы.
— И даже стелет свежие простыни.
— И говорит: «Я убрала спальню Хозяев». Уж и не знаю, что здесь можно убирать.
И они дружно рассмеялись.
— Да уж, — сказала Этель.
— А Хозяева уже десять лет как не спят здесь. И никто в эту комнату не заходит.
Он взглянул на Этель и добавил:
— Кроме тебя, — ты по-прежнему наряжаешься в папины вещи из этого шкафа.
И оба посмотрели в зеркало.
Теперь им было уже не до смеха. Они вспоминали, как в возрасте четырех и двенадцати лет пробирались на рассвете в родительскую спальню и свирепо, точно разбойники с большой дороги, бросались на их широкую кровать. Полусонный отец кричал воображаемому кучеру: «Гони!» и защищал, со шпагой в руке, жену, которая испуганно прятала голову под подушку. А маленькие бандиты скатывались на ковер.
И если в такие моменты горничная Мэри входила в спальню, чтобы раздвинуть шторы на окнах, то при взгляде на эту сумасшедшую семью, лежавшую кто где — старшие в изнеможении на кровати, мальчик на полу, а маленькая девочка, обутая в огромные отцовские сапоги, и вовсе под комодом, — она твердила: «Да они все безумные! Господи, ну и сумасброды!»
Но по ночам, лежа в постели, она молилась о том, чтобы они еще долго оставались такими.
Этель и Пол бережно прикрыли за собой дверь родительской спальни. Внизу их ждал обед. Все комнаты были натоплены. Они сели поближе к камину, бок о бок, в торце стола, такого огромного, что его конец терялся где-то вдали, в шотландских туманах.
Им прислуживали трое лакеев, двое других стояли в дверях.
Огни канделябров добавляли света к пламени очага.
— Я знаю, кого ты хотела увидеть в Париже, — сказал Пол.
Этель опустила глаза.
Тогда он нарисовал кончиком ножа букву «В» в ее тарелке.
В тот же вечер, над Средиземным морем
Около десяти часов вечера на борту цеппелина кто-то бросил в темноте, рядом с Ванго, моток веревки. Он уже приготовился к прыжку, как вдруг услышал задыхающийся шепот Эккенера:
— Они тебя ищут. Как только я подам сигнал, ты выберешься на крышу цеппелина, а потом спустишься на землю по веревке. Мы будем лететь очень низко. Удачи тебе, Иона!
«Какой сигнал? Какая земля?» — хотел спросить Ванго, но тут со стороны трапа послышался еще чей-то голос.
— Командир, что вы тут забыли?
И в лицо Эккенеру ударил луч света от мощного фонаря. Голос принадлежал Максу Грюнду.
— Я смотрю, вы любите прогуливаться по вечерам во всяких укромных местах…
После инцидента с поваром Отто гестаповцы временно прекратили поиски. Они собирались возобновить их на следующее утро, начав с обыска кают десяти мотористов. И были уверены, что за несколько часов обнаружат своего нелегала.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил Грюнд.
Хуго Эккенер заслонился ладонью от бьющего в глаза света.
— Нет, не думаю, что вы способны мне хоть в чем-нибудь помочь.
— Может, у вас какие-то проблемы?
— Да.
— У всех есть свои маленькие секреты, командир; у кого благородные, у кого постыдные. Даже у героев.
— Я не герой, — ответил Эккенер.
— Во всяком случае, мне кажется, в глазах нашего народа вы останетесь им ненадолго.
Грюнд с самого начала подозревал, что Эккенер имеет какое-то отношение к этому делу с нелегалом. И полицейский твердо вознамерился достичь вместо одного сразу двух результатов — разоблачить Эккенера и найти его подопечного.
— Ну, так расскажите мне, что вы скрываете, командир.
— Я не герой, — снова пробормотал Эккенер.
Голос его дрожал.
Вдруг рядом с ним раздался звон разбитого стекла.
Макс Грюнд направил фонарь вниз, к ногам Эккенера.
Там лежала разбитая бутылка. Вино вытекло на пол, замочив подошвы Эккенера, который держал в руке другую бутылку. Казалось, он с трудом стоит на ногах. В воздухе явственно запахло вином.
Грюнд состроил брезгливую гримасу.
— Хороши же они — эти старые герои!
— Я не…
Но Грюнд перебил его:
— Так вот он — ваш секрет. Какое счастье, что наступает время новой Германии, и ее кумирами не будут старые алкоголики, которые прячутся по углам, чтобы напиваться!
Он обвел фонарем винную кладовую. Ванго затаился в темноте, за полками. Грюнд плюнул на пол, отвернулся и начал спускаться по трапу, огорченный потерей добычи, но крайне довольный своим открытием. Досье Эккенера с каждым, днем отягощалось новыми компрометирующими фактами.
— Я не герой, — повторил командир, который, шатаясь, спускался за ним.
Так Хуго Эккенер заплатил своей честью за свободу Ванго.
Прошло два часа, а беглец все еще сидел в темноте, ожидая таинственного сигнала. Конец веревки он обвязал вокруг пояса. В цеппелине стояла тишина.
Ванго так и не покинул свой тайник. Здесь не были слышны даже двигатели. Только баллоны с водородом легонько терлись о брезентовую обшивку, отчего ее швы чуть поскрипывали. Судя по всему, время шло к полуночи.
А внизу Эккенер, проведя пару часов в одиночестве, зашел в кают-компанию, где еще сидели, невзирая на позднее время, несколько пассажиров. К нему подошел капитан Леман.
— Командир, мы и так потеряли массу времени, огибая Францию. Я не понимаю, почему мы все еще летим к югу.
— Я ведь уже говорил вам, капитан: мы идем этим курсом, чтобы отблагодарить доктора Андерсена за то, что он спас жизнь нашему повару.
— Я очень сожалею, — воскликнул Андерсен, — я вовсе не хотел…
Доктор Андерсен как раз и был тем стариком с эспаньолкой, чьи глаза так внимательно изучали все вокруг.
— Но вы же мечтали увидеть Стромболи. Значит, вы его увидите!
— Я…
— Доктор, разве вы не мечтали увидеть вулкан?
— Да, разумеется, командир, но…
— Вы слышите, капитан, он об этом мечтает.
И в самом деле, доктор Андерсен был крайне любознателен, он питал жадный интерес ко всему на свете; целой жизни не хватило бы, чтобы удовлетворить это любопытство. И если бы сегодня ночью ему предложили проверить, плоская ли Земля на обоих полюсах, он согласился бы не раздумывая.
Нет, капитан Леман отказывался понимать своего командира.
В десять часов вечера, к моменту, когда дирижабль должен был круто повернуть на запад прямо над Сардинией, Хуго Эккенер приказал держать прежний курс на юг, чтобы подойти ближе к вулкану Стромболи. Этот странный каприз был настолько несвойствен доктору Эккенеру, что Леман просто терялся в догадках. Как раз перед этим он застал его за чисткой подошв своих ботинок. И вдобавок, выйдя из туалетной комнаты экипажа, Эккенер оставил после себя запах вина, крайне обеспокоивший капитана.
— Но тогда мы прилетим в Бразилию с восьмичасовым опозданием! — умоляюще сказал он.
— Леман, я приказываю вам выполнять мое распоряжение.
Цеппелин довольно долго летел в заданном направлении; наконец один из пилотов вошел в кают-компанию и доложил:
— Внизу Стромболи, командир.
Те из пассажиров, кто еще бодрствовал, были приглашены в рулевую рубку, чтобы увидеть это чудо природы.
Вулкан называли маяком Средиземноморья. На протяжении многих тысячелетий он извергал пламя один-два раза в час. Это багровое зарево Стромболи, высотой около тысячи метров, было хорошо видно издали, в ночной тьме.
Четырьмя годами раньше здесь произошло страшное извержение, унесшее множество жизней, но с тех пор Стромболи вел себя вполне мирно. Этот остров-вулкан высился над морем, а по его склонам лепились хибарки рыбаков, не боявшихся своего огнедышащего соседа.
— Потрясающе! — воскликнул доктор Андерсен, когда очередная багряная вспышка растаяла во мраке.
— Ну, если вам угодно… — ответил Эккенер.
— Что угодно?
— Если вам угодно, мы можем.
— Что мне угодно, командир?
— Доктор желает, чтобы мы подошли ближе к вулкану, — сказал Эккенер пилоту.
Андерсен даже поперхнулся от изумления.
Но тут к ним подошел Леман.
— Командир, сейчас самое время разворачиваться.
— Еще рано, — ответил Эккенер.
— Нам нельзя приближаться к вулкану, на борту баллоны со взрывчатым газом.
— Я лучше вас знаю, что у нас на борту. Идите спать, капитан.
Прошло двадцать минут, и Эккенер приказал глушить моторы.
Потом он велел включить сирену и дать тройной гудок.
Это и был сигнал.
Из кают повыскакивали пассажиры в халатах. Члены экипажа тоже выбежали из кубрика. Люди толпились в коридоре, спрашивая друг друга, что произошло. Но при виде благодушного лица Эккенера все быстро успокоились. Командир хлопнул в ладоши и закричал, подражая голосу циркового зазывалы:
— Прошу всех к окнам! Представление начинается!
Леди Драммонд-Хей не успела найти свои шелковые туфельки. Она прибежала босиком и теперь сидела с ногами в кресле перед широким окном кабины.
— Все в рубку! Представление начинается!
Пассажиры тщетно пялились в темноту, где не было видно ни одного огонька. Немец-коммерсант насвистывал цирковой марш.
Доктор Андерсен, стоявший рядом, был вконец сконфужен тем, что стал причиной такого переполоха.
— Но я ни о чем не просил, — уверял он, тараща глаза за толстыми стеклами очков.
Повар Отто, со свежими синяками на лице, лавировал между пассажирами с корзинкой в руке, предлагая теплые бриоши. Случись Отто умирать от ран на передовой, в 1916 году, он все равно встал бы, чтобы испечь для солдат молочные хлебцы и штрудель.
Проходя мимо леди, он протянул ей корзинку, но потупился, чтобы не встречаться с ней взглядом. Однако, опустив глаза, он увидел пару маленьких босых ножек и по тому, как бурно забилось его сердце, понял, что до исцеления ему далеко.
— Вам понравится! — сказал Экккенер, проходя мимо Макса Грюнда, который с момента посадки так и не снял свой черный плащ.
Грюнд не ответил. Он был в отвратительном настроении. В его каюте стояла такая вонь, что он почти не спал.
Зато капитан Леман слегка успокоился: в конечном счете Эккенер остановил цеппелин на вполне безопасном расстоянии от вулкана. Так что пока им ничто не угрожало.
Теперь, когда не работали моторы и были погашены все огни, в дирижабле воцарилась полная темнота и тишина — если не считать дурацких шуточек толстяка-певца.
Когда вулкан наконец выбросил очередной огненный столб, по всему дирижаблю пронесся громкий восторженный вздох. На верху цеппелина, под звездным небом, возник силуэт Ванго, озаренный багровыми отсветами.
Вокруг него, как искры, носились горящие ласточки.
Воздух был мягкий, теплый.
Теперь Ванго понял, где он находится.
Он привязал другой конец веревки к крюку на верхнем стабилизаторе и, постепенно разматывая ее, начал сползать вниз по тугому боку цеппелина.
А внутри, в кают-компании, старший рулевой обратился к Эккенеру:
— Мы спускаемся, командир, под нами скалы. Нужно запустить моторы.
— Давайте подождем, у нас еще есть время.
— Но мы уже меньше чем в ста метрах от земли.
— Мы спустимся до двадцати пяти метров, — сказал Эккенер. — А там можете запускать двигатели.
— Это слишком неосторожно! — возразил Леман.
— Зато вы сегодня слишком осторожны, дорогой мой капитан.
При этих словах Эккенер слегка пошатнулся.
Леман шагнул было к нему, но Эккенер уже овладел собой.
— Не обращайте внимания, я просто переутомился. Извините меня, капитан, я, кажется, был чересчур резок с вами.
На самом деле в этот момент он увидел, как за окном проскользнула вниз тень Ванго.
Ванго спускался с правой стороны. Но больше никто его не заметил.
Прошла минута, и альтиметр показал высоту 26 метров. Снова зашумели моторы. В кают-компании вспыхнул свет. Пассажирам подали шампанское. Из рубки донесся еще один сигнал. И цеппелин взял курс на Гибралтар, в сторону американского континента.
А Ванго, сжавшись в комочек, покатился по твердой земле.
В нескольких километрах к юго-западу, на другом островке, из дома вышла женщина, закутанная в накидку, с фонарем в руке. Ей почудился отдаленный пароходный гудок.
Она постояла в ожидании, но увидела только огонек, скользивший между звездами, вдали над горизонтом.
Мацетта глядел вслед Мадемуазель, возвращавшейся в дом. Вот уже пять лет, если не больше — с тех пор как уехал мальчик, — она жила одна.
Восточный ветер резво подгонял цеппелин. На следующий день, когда пассажиры пили чай, он уже пересек экватор. А еще через день, когда им подали утренний шоколад, вдали показалось бразильское побережье. Цеппелин пролетел над Пернамбуко минута в минуту и взял курс на Рио-де-Жанейро. Там пассажиров доставили в отель «Копакабана Палас», расположенный в стороне от центра города, рядом с пляжем. Пройдя через вращающуюся дверь, Макс Грюнд тут же бросился к телефону и заказал разговор с Берлином.
— Алло!..
Связь была скверная, но он явственно расслышал разъяренные ругательства на другом конце провода, когда сообщил, что нелегал в цеппелине не обнаружен. Грюнд клялся и божился, что ничего не понимает. Он знал, что человек, которого они искали, был объявлен противником номер один нацистского режима, что о его побеге донес очень надежный и преданный член партии. Такое задание нужно было выполнить во что бы то ни стало.
— Во что бы то ни стало! — орал голос в трубке.
Макс Грюнд уже взмок от тропической жары. Трубка выскальзывала из его потной руки. Большой вентилятор, вращавшийся на потолке, не приносил никакой прохлады.
А рядом со стойкой портье, в мужской туалетной комнате, стоял толстяк — любитель оперы, пристально разглядывая себя в зеркале.
Проведя рукой по волосам, он снял парик, скрывавший его обритую голову. Потом запустил пальцы в рот и вынул резиновые толщинки, которые распирали изнутри его щеки, неузнаваемо преображая лицо. Затем сбросил подтяжки, расстегнул рубашку и вытащил наружу толстую каучуковую подушку, изображавшую тучное брюхо.
Приведя в порядок свой костюм, он сунул голову под кран.
Лицо, которое после этого отразилось в зеркале, принадлежало актеру Вальтеру Фредерику, премьеру берлинского Императорского театра и ярому противнику нацистского режима. Последние полтора года он жил под угрозой смерти, и теперь ему пришлось спешно покинуть Германию, чтобы добраться через Бразилию в Калифорнию.
Он думал, что там-то и завершится его актерская карьера. Мог ли он предвидеть, что еще через несколько лет добьется триумфального успеха в Голливуде и что судьба снова сведет его с Ванго?!
Выйдя в холл, он прошелся чечеточным шагом, в качестве прощального приветствия, за спиной Макса Грюнда, который в этот момент с треском положил трубку.