– Сегодня я не смогу с тобой пообедать, – сказала Хизер; голос у нее был деловитый, на заднем плане слышались обычные для газетного офиса звуки. Ну и слава богу. Ник вдруг сообразил, что пригласил на обед двух женщин сразу.
– Пустяки. Кстати, на следующей неделе мы начинаем кампанию против курения среди подростков, и я подумал, вдруг «Мун» захочет получить эксклюзивное интервью?
– Ник, я тебе уже говорила, я рекламой не занимаюсь.
– Послушай, мы совершаем экономическое самоубийство. По-твоему, это не новость?
– Для Опры, может быть.
– Что с тобой, ты боишься, что этот долдон из «Сан» заподозрит тебя в симпатиях к табачникам?
– Ну, это вряд ли.
– Ладно, – сказал Ник, – только не вини меня, если на пресс-конференции произойдет что-нибудь интересное.
– Например? Вы объявите, что курение приводит к раку?
– Можешь смеяться, – сказал Ник, – но мы только что получили результаты исследования, показывающего, что курение сдерживает развитие болезни Паркинсона. – И где оно опубликовано? В «Альманахе табачного фермера»?
– Половина моей работы, – положив трубку, сказал Ник «молодым современникам», – состоит в том, чтобы поддерживать добрые отношения с газетчиками. Какой прок от информации, если источником ее не являемся мы? Правильно?
Метрдотель «Иль Пеккаторе» провел Ника в ту же угловую кабинку, в которой он впервые завтракал с Хизер. Почему-то это внушило Нику надежду, что Хизер здесь нынче не объявится, – а впрочем, какого черта, объявится так объявится, разве он не может пообедать с сотрудницей?
Телохранительницы с неизменными сумками на липучке уселись поблизости, готовые превратить «Иль Пеккаторе» в скотобойню, если сюда вдруг нагрянет Питер Лор-ри со своей бандой терминаторов. Сегодня это были две чрезвычайно неразговорчивые дамы со стальными глазами, способные, предположительно, одолеть любого мужика. И все-таки – женщины-телохранители? Ник пожаловался Карлтону, но тот лишь ухмыльнулся и сказал: «Ники, можешь мне поверить, даже Годзилла дважды подумал бы, прежде чем отодрать этих малышек. Всякий, кто хотя бы заденет тебя плечом, тут же обратится в донора главных жизненных органов. То есть если у него такие останутся». Дженнет пришла, ужасно извиняясь, в восемь минут девятого и преподнесла Нику большую дорожную сумку с эмблемой «Здоровое сердце 2000».
– Двойной «Дьюар», – сказала она официанту, закурила «Перекати-Поле», затянулась и выпустила дым. – Господи, я уж и не чаяла выбраться оттуда живой. Кардиологи пошли на нас стеной. Ее передернуло.
– Я на их коктейли больше не хожу, – сказал Ник. – Отсиживаю свое на заседаниях, завтракаю с ними, но когда они начинают дуть шардонне и водку – увольте. Тут эти ребята становятся взрывоопасными.
– Там был Фаркли Крел, – сказала Дженнет. Крел был серым кардиналом сенатора Ортолана К. Финистера, его главным помощником, речеписцем и пресс-секретарем.
– И что же, он выплеснул свой стакан тебе в лицо или просто тебя игнорировал?
– Нет, он был очень учтив. Я подошла, протянула руку – он ее не пожал – и объяснила ему, что мы ждем не дождемся возможности проработать с ним вопрос о пассивном курении.
– Смелый поступок.
– А что мне оставалось? БР сказал – отметиться, я и отметилась… Крел посмотрел на меня так, словно я надушилась горчичным газом, и заявил: «Не сомневаюсь, что очень скоро нам придется прорабатывать множество вопросов».
– Так-так. И что это значит?
– Понятия не имею, однако я решила, что стоит позвонить БР и все ему рассказать. Потому и задержалась. БР велел Гомесу разобраться. Так вот, у Финистера есть служанка из Гватемалы, Розария. Работает на их семью еще с того времени, когда Ромул был президентом. И даже раньше, чуть ли не с девонского периода. В общем, она курит. И знаешь что?
– Лучше не говори.
– Вот именно. Врачи дают ей шесть месяцев, самое большее. Ник вздохнул.
– Ну хоть бы одну хорошую новость услышать. Спасибо и на том, что Полли с Бобби Джеем по временам сообщают что-нибудь приятное. То «60 минут» выпустят передачу о том, что красное вино предотвращает сердечные приступы, то какой-нибудь парень найдет достойное применение пистолету – серийного убийцу пристрелит, к примеру. Он сокрушенно покачал головой.
– Откуда Гомес узнал про служанку?
– Гомес? Ты шутишь? Гомес знает все. По-моему, он до сих пор работает на ЦРУ. Но что касается Финистера, тут у меня дурные предчувствия. На следующий год его ожидают перевыборы, а шансы у него хлипкие, вот ему и требуется какая ни на есть победа, и желательно легкая…
Ник помешал пальцем водку в своем стакане.
– Ладно, – склонившись к нему, сказала Дженнет, – давай поговорим о чем-ни-будь другом.
Принесли крабов, хрупких, нежных, хрустящих, чуть припорошенных имбирем, политых соусом из икры лобстеров. В карту вин Ник заглядывать не стал, просто спросил у официанта, нет ли у них тридцативосьмидолларового «Сансера», отлично зная, что оно есть, ибо проверил это еще до прихода Дженнет. Метрдотель, играя положенную роль, разворковался по поводу отличного выбора Ника. Вино оказалось нежным, но ударяющим в голову, сухим, но крепким, пикантным, но приятным, густым, но не слишком – в общем, таким, каким и следует быть вину ценой в тридцать восемь долларов.
– А ты хорошо разбираешься в винах, – сказала Дженнет, склоняясь к нему еще ближе.
– Не попросить ли еще бутылку?
– Непременно. А то ведь никто теперь не пьет. Никто не пьет, никто не курит…
Забравшись в машину, Ник сосредоточился на попытках не вывалиться из своей полосы и молился лишь о том, чтобы не нарваться на дорожных патрульных с анализаторами дыхания. Концентрация алкоголя в его крови выражалась к этому времени трехзначным числом.
– Выпьем по рюмочке на ночь, – сказала Дженнет.
– Хочешь, заедем в «Жокейский клуб»?
– Там слишком людно, – сказала Дженнет. – Как насчет твоей конуры? Она ведь на Дюпон-серкл?
– Точно. Дженнет коснулась его переключавшей скорость руки.
– Ну так вперед, – вкрадчиво сказала она.
– О-ох, – произнесла она.
– А-ах, – произнес он.
– У-ух, – произнесла она.
– О-оо, – произнес он.
– Я хотела этого с той минуты, как увидела тебя, – сказала она.
– У-мм, – ответил он. – У-рр.
– Хочешь, я тебя свяжу?
– М-м? Угу.
– Веревка найдется?
– Угу.
– Бельевая?
– Угу.
– А резиновый жгут?
– Угу.
– А лента для мусорных мешков? Ник сел.
– Нет. Может, зажжем хоть какой-то свет? Дженнет настояла на полной темноте. Послышался звук растягиваемой резинки.
– Ты что делаешь? – спросил он.
– Резиновые перчатки надеваю.
– Перчатки? Зачем перчатки?
– Люблю перчатки. Они такие сексуальные, – она прикусила мочку его уха.
– У-мм…
– Вот, – сказала она, вручая ему в темноте какую-то коробочку.
– Что это?
– Презервативы, – простонала она. – Самого большого размера.
– О-о-о.
Ник начал вскрывать коробку. Это не те ли, что светятся в темноте? Потому она и захотела выключить свет?
– Ты не против? А то я так легко попадаюсь.
– Нет, – сказал Ник, – конечно нет. Он разодрал картон.
– Ну вот, – сказала Дженнет, – дальше я сама.
– Связывать меня ты ими не станешь?
– Дурачок, – сказала она.
– О-ох, – произнес он.
– А-ах, – произнесла она.
Глава 16
БР позвонил в половине восьмого утра, когда Ник еще напевал под душем «C'est fumee, c'est fumee!» (Дженнет успела улизнуть до рассвета), и сказал, что с ним только что разговаривал Капитан. Леди Бент предстояло выступить в Нью-Йорке перед Трехсторонней комиссией, и в ее расписании образовалось редкостное пятнадцатиминутное окно. Нику надлежит отправиться в Нью-Йорк и побеседовать с ней по душам.
– Почему мне? – спросил Ник.
– Потому что Капитан думает, будто на тебе свет клином сошелся.
– И что я ей должен сказать? «Когда вас в следующий раз спросят о Ближнем Востоке, не забудьте упомянуть о сигаретах»?
– Капитан считает, что она послушает тебя, потому что ты молодой, красивый…
– Хватит, БР.
– И потому что ты, как и она, стал жертвой терроризма. – Да я даже с британским акцентом говорить не умею.
– Ладно, перезвони Капитану и скажи, что с бывшим премьер-министром ты встречаться не желаешь.
Ник вздохнул. Увы, в игру под названием «Тогда скажи Капитану» умеет играть не он один.
– Хорошо. Но у меня на девять назначена встреча с толкачами.
– Хрен с ними, с толкачами. Предоставь их Дженнет.
– Им нужен я. Не могу же я их подвести.
– У меня от этой публики с души воротит. Шайка неудачников.
– Зато они нам преданы. Знаешь, я успею и к ним и к Бетонным Панталонам.
– Валяй, только помни – в десять у тебя самолет. Да, кстати, держи все в тайне. Если эта шлюшка Холлуэй или еще какой-нибудь репортеришка пронюхает, что Ник Нейлор натаскивает Пенелопу Бент, нас сорок дней и ночей будет поливать дождь из дерьма, так что никому ни слова, даже своим подчиненным.
Ник вернулся под душ, намылился. Перспектива встречи с самой знаменитой женщиной планеты – не считая Лиз Тейлор и британской принцессы – оставляла его до странности равнодушным. Он знал, к чему сведется их встреча. Эта баба разрежет его на тонкие ломтики, проглотит и после еще выковыряет остатки из зубов его же берцовой костью.
Он снова намылился. Успеть на десятичасовой самолет будет трудновато, но подвести толкачей он не может. Для них это очень важно.
«Толкачами» в Академии называли борцов за права курильщиков, группы которых якобы сами собой возникали по всей стране по мере того, как набирало силу антитабачное движение. Группы эти отстаивали права угнетенных курильщиков, которые все с большим трудом находили рестораны с отведенными для них залами, а на службе вынуждены были покидать свои рабочие места и плестись с сигаретой на улицу, под снег и дождь. Толкачи донимали местных политиканов, голосовавших за введение направленных против курения законов, наскакивали на Главного врача яростнее, чем это могла позволить себе Академия, устраивали «собрания курильщиков» – довольно трогательные, надо сказать, – и «семинары», тоже трогательные, засыпали неблагосклонных к курильщикам вашингтонских конгрессменов и сенаторов стандартными письмами протеста, присуждали награду «Друг курильщика» – главным образом ресторанам, которые не загоняли курящих к самым бакам дня отбросов, – и распространяли укрепляющие дух курильщика майки и бейсболки с протабачной эмблемой, содранной с давнего Приветственного жеста «Черных Пантер»: поднятый вверх кулак с зажатой в нем сигаретой. Предположительно, то были стихийные объединения простых граждан, плоть от плоти Америки (или опухолей ее?), знаменующие энтузиазм и политическую активность пятидесяти пяти миллионов курильщиков. Да вы посмотрите хотя бы, сколько денег им удалось собрать в поддержку своей деятельности! На самом деле никакой стихийностью тут и не пахло. То были «форпосты», детище Капитана, созданное по образцу и подобию студенческих организаций, которые в 50-х финансировало ЦРУ. Практически все свои средства толкачи получали от Академии. Деньги отмывались самым что ни на есть законным порядком – передавались разного рода посредникам, а те, изображая анонимных дарителей, жертвовали их кому следует. Расходов все это требовало относительно малых, зато друзья табачной индустрии в Конгрессе и Сенате имели возможность распространяться о всенародной любви к табаку. Ну, а кроме того, если у какой-либо местной газетки образовывался недостаток новостей, она всегда могла взять интервью у находящегося под боком главы Коалиции за курение в помещениях, или Союза курильщиков за свободу, или несколько более воинственной испанской группы «Fumamos!».
Раз в год все они съезжались в Вашингтон – устраивали на Эспланаде сеанс одновременного курения да бродили по залам Капитолия в надежде отловить какого-нибудь озабоченного по части здоровья конгрессмена и показать ему где раки зимуют.
Академия, естественно, старалась не афишировать свои контакты с этими «форпостами», однако Ник полагал необходимым подбодрять их зажигательными речами. Да, все они марионетки, ну и что с того? Они-то этого не знают. БР, при всей его чванливости, прав: люди они были, как правило, пустейшие. Нику, по крайности, платили за страстные речи в защиту курения. А эти драли глотку задаром. Как это ни смешно, толкачи сильно походили на анти-табачных горлопанов – то же отсутствие чувства юмора, та же зацикленность на одной идее, та же озлобленность.
И все-таки Ник считал, что Академия обязана уделять им хотя бы полчаса в год. Он не вправе обманывать их ради того, чтобы поучить уму-разуму бывшего премьер-министра Британии. Этим утром Ник, даром что поспать ему ночью практически не удалось, пребывал в мире с окружающей действительностью. Постельные труды иногда приводят к такому эффекту. А Нику пришлось-таки потрудиться. Дженнет извела на него две коробочки презервативов. Она, безусловно, знала толк в этих делах. И какая молодчина: когда Ник, которому вовсе не улыбалось, чтобы Хизер, заглянув к нему, обнаружила разбросанные по полу предательские упаковки от презервативов, собрался их выкинуть, оказалось, что Дженнет все унесла с собой. Аккуратистка – наверное, это качество сопутствует навязчивой потребности связывать человека по рукам и ногам.
Когда он появился в Академии, Гэзел сообщила, что в кабинете его дожидаются агенты Монмани и Олман.
– С добрым утром, – сухо сказал Ник. – Уже поймали? Агент Олман поздоровался в ответ. Агент Монмани промолчал.
– Чем могу быть полезен? – спросил Ник, решив обойтись без дальнейших любезностей. – У меня сегодня очень мало времени. Монмани вытащил блокнот.
– Шесть лет назад, работая в ВРТК, вы объявили в прямом эфире о смерти президента Бродбента.
– И что же?
– Как это случилось?
– Я впал в добросовестное заблуждение. Физиономия Монмани приобрела выражение, говорившее, что он не намерен слушать столь беспардонное вранье. – Это имеет какое-нибудь отношение к поискам похитителей?
– Нет, – сказал агент Олман. – Ну ладно, вы нынче заняты. Поговорим позже.
Фэбээровцы вышли. «Интересно, – подумал Ник, – в ФБР принимают просьбы о замене приставленных к тебе агентов?»
Толкачи ожидали его в небольшой аудитории. Атмосфера ее ошарашила Ника – комнату заволок такой дым, что задние ряды различались с трудом. Эти люди действительно любили курить. Его приветствовали бурей аплодисментов. Что ж, приятно. «Наши люди», – подумал он. Глава Союза американских курильщиков Людлоу Клют произнес воодушевленное вступительное слово, из которого следовало, что Ник отбился от похитителей голыми руками. Затем Клют долго распространялся о том, как много значит для них Академия. Ну ничегошеньки не понимают.
Ник вышел на подиум и принялся тарабанить речь, которую сочинил, моясь под душем. В ней он сравнивал своих слушателей с американскими борцами за свободу, длинная череда которых восходила аж к «Парням с Зеленой горы» Итана Аллена. Пришлось немного переиначить историю Америки, но ей это было не впервой.
Ник уже добрался до первой мировой и телеграммы Першинга, требовавшей от Вашингтона побольше сигарет для солдат, – о том, что за этим последовали первые в Америки случаи заболевания раком легких, он говорить не стал, – когда на нем начал сказываться стоявший в комнате дымина. Сначала закружилась и запульсировала голова, следом напал кашель. Настоящий добротный кашель, когда приходится держать перед собой носовой платок, чтобы не забрызгать окружающих.
– Простите… – задыхаясь, произнес Ник, – простуда… агрррх…
– В заключение, – прохрипел Ник, – позвольте сказать вам, что… Они с обожанием смотрели на него, впитывая каждое слово. «Наши люди».
– … что именно люди… подобные вам… несут… кха, кха… факел свободы… кха, кха, кха… зажженный… кхы, кхы, кхы… нашей великой нацией…
Еле держась на ногах, он раздал несколько автографов, все больше на сигаретных пачках, и помчался к самолету, развернув по дороге «Нью-Йорк тайме» и прочитав прямо на первой полосе: «Авиалинии Соединенных Штатов из соображений экономии сокращают подачу свежего воздуха в салоны самолетов». И после этого люди обижаются на сигаретные компании?