— Давай, Синяков. — Майор положил руку на плечо сержанта, приготовившегося к спуску, словно хотел передать частицу своей силы и уверенности человеку, которого посылал на опасное дело.
Солдат с благодарностью посмотрел ему прямо в глаза и улыбнулся:
— Я пошел. — И вскинул руку ладонью вперед.
Один за другим уходили вниз солдаты. Спуск шел благополучно.
Лощина хранила духоту и полумрак. По разбросанным консервным банкам и пустым сигаретным пачкам они определили место, где в засаде отсиживались душманы. Прикинули, что их было не более сорока.
Полудолин вызвал Щуркова. Снова Мартиросян надел наушники и взял микрофон.
— Мы на фланге духов, — передал Полудолин. — Сейчас атакуем. Пусть ваш резервный взвод поддержит огнем.
— С моей стороны навстречу пойдут афганцы, — сообщил Щурков. — Ударят вслед за вами. Их немного, но боевые!
— Начинаем! — объявил Мартиросян.
Стремительный выход советских солдат из лощины, в которой они сами недавно скрывались, для душманов стал катастрофической неожиданностью. Боевой порядок сломался. Бандгруппа начала поспешно отступать к реке.
Как ни выстраивай цепь для атаки в горных условиях, линия неизбежно ломается и у нее появляется острие.
В тот раз на острие оказался сержант Николай Синяков.
Не оглядываясь, не заботясь о том, идут ли за ним другие, он рвался вперед широкими, пружинящими шагами. Перебегал от камня к камню. Почти не пригибался. После нескольких шагов бросался на землю и лежал, тяжело дыша. Сердце гулко ухало в груди. Кровь толчками стучала в уши.
Передохнув, он поднимался и с упорством одержимого шел дальше, бросаясь то вправо, то влево, туда, где видел удобные укрытия.
Оторвавшись от остальных, Синяков проскочил голое место и оказался среди кустарника. Здесь можно было передвигаться во весь рост. Более того — тот, кто не боялся встать, получал преимущество над теми, кто лежал или стоял на коленях.
Уже дважды сержант замечал затаившихся в кустарнике духов и дважды поставил им точку из автомата.
Усталость, усугубляемая первоминутным волнением, уже прошла. Он втянулся в ритм атаки, и нервная дрожь сама собой прекратилась.
Теперь Синяков двигался с большей уверенностью.
Колючки корявого кустарника — шиповник, что ли? — царапали руки, лезли в лицо, но он шагал напрямик, даже не пытаясь искать удобный проход в этом сплетении цепких ветвей.
Впереди он заметил кривое дерево, стоявшее у самой реки. Понял, окажись он там — позиция позволит одному прикрыть весь берег.
Синяков ринулся вперед, прибавив скорость.
Как назло, кустарник кончился. Открылось голое пространство, усыпанное галечником. Пришлось ползти.
Локти, колени то и дело торкались в острые закраины угловатых камней, но он не сдвигал их с дороги, даже если мог, — не было времени возиться с такой ерундой.
Сержант упорно полз напрямик, зная, что надо спешить, что он выиграет, если быстро окажется у кривого дерева.
Позади его раздался озорной выкрик Васькова:
— Коля, друг, не топорщи гуз! Влепит дух блямбу в дуплю, весь вид испоганит!
Кто-то из оставшихся сзади громко, почти исступленно загоготал.
Синяков на миг задержался, перевернулся на бок, чтобы увидеть товарищей, и крикнул в ответ:
— Попридержи язык, Васек! Не оторвало бы!
В это время справа спереди по нему ударили звонкие автоматы. Опустив голову, Синяков подтянулся к большому круглому камню, который нащупал рукой.
Несколько пуль цвикнули над ним, словно сработал модный городской квартирный звонок, щебечущий под птичку.
Когда автоматы стихли, Синяков поднял голову и замер. Во рту пересохло. Все это время он прятался, подгребая к себе боевую часть неразорвавшегося реактивного снаряда. Когда и как он попал сюда — не известно. Упал и лежал как колода, постепенно ржавея. Николай, не глядя, подтянул его к себе и коротал обстрел, ощущая полную безопасность. Надо же!
Немного погодя он вскочил, рывком одолел метров десять и оказался у небольшого горбатого выступа речных наносов. Здесь-то и взялись за него духи всерьез. Судя по всему, его заметили и теперь били прицельно.
Сержант слышал, как пули ударяли в камень над ним с тупым звуком, будто кто-то бил палкой по сырому песку.
Его так и подмывало вскочить, отбежать, перекатиться в сторону, но он понимал, что все эти броские киноприемы в данной ситуации ничего хорошего не дадут. Сейчас только хилый бугор да серый камень прикрывали его от прямых попаданий. Лишись он укрытия, и духи свое возьмут сразу. Они не промахнутся.
Автомат неожиданно застучал совсем рядом, чуть правее его. Кто-то из солдат перескочил открытое пространство и оказался за валуном, который позволял встать во весь рост.
Синяков ощутил волну радости. Не зря все же они занимались в дни, свободные от походов. Не зря! Тяжело в ученье, куда тяжелей в бою. Но если знаешь реальные трудности, как-то смелее принимаешь их на плечи, чем если бы они обрушились на тебя внезапно.
«Сейчас духи уйдут», — решил Синяков.
Он подобрал длинную каменную сосульку, надел на нее каску и стал осторожно приподнимать над укрытием.
Выстрел с той стороны грянул внезапно. Каска глухо ухнула и, отброшенная ударом, покатилась в сторону. Синяков тихо выругался. Надо же так сглупить! Теперь придется лежать, пока не стихнет перестрелка.
С противоположной стороны реки дробно рассыпался гулкий стук двух десятков автоматов. Отстукав, они смолкли.
— Духи сдаются! — закричал позади Синякова горластый Васьков. — Смотри в оба, ребята!
Синяков встал и пошел поднимать свою каску. Она лежала торчком, застряв между двух камней. На крутом боку ее темнела глубокая вмятина.
— Что, Коля, — сказал, подходя к Синякову, ефрейтор Квасов, — казенное имущество калечишь?
Держа автоматы на изготовку, ребята стали прочесывать кустарник.
* * *
К майору Полудолину, еще не остывшему от горячки схватки, подошел лейтенант Максимов. Сдвинул каску на затылок, вытер рукавом мокрый лоб. Доложил уныло:
— Все, товарищ майор, двадцать два духа сложили оружие.
— Почему такой хмурый? — весело спросил Полудолин. Он еще не знал, что командиру после боя, не выслушав всех докладов, радоваться преждевременно. Нужно уметь сдерживать чувства, даже если они и переполняют тебя.
— Ефрейтора Глазова убили, — доложил Максимов. — Наповал.
— Где? — спросил Полудолин.
Настроение враз померкло. Тупое, сонное безразличие захлестнуло сознание. Только усилием воли Полудолин заставил себя сдвинуться с места.
— Пойдем.
Они вышли к берегу реки. Глазов лежал непохожий на себя, непривычно спокойный. Голова подоткнулась под большой, обшелушенный ветром камень, обе руки и пулемет оказались под телом. Лицо белело как гипсовая маска.
Полудолин посмотрел на стоявших вокруг солдат. По взглядам и выражению лиц понял — от него ждут каких-то слов. Но слова, нужные для подобного случая, на ум не приходили.
— Вот так, ребята, — только и сказал он дрогнувшим голосом. — Вот так…
Полудолин устало сел на камень рядом с телом, безвольно опустил руки между колен. Смерть впервые прошла совсем рядом с ним, и он ощутил глубокое отвращение ко всему, чем вынужден был заниматься.
«Я не боюсь смерти, — подумал он. — Жалко, конечно, умирать, но чего, собственно, жалеть? Произойдет это годом раньше или десятью позже, все одно — произойдет. И я ведь о том, что умер, сам никогда не узнаю, как не знал об этом Глазов. Мою смерть увидят и оценят только другие. Так чего же бояться?..»
Как ни убеждал он себя в нормальности происшедшего, — война все-таки! — как ни пытался внушить себе полное безразличие к смерти, на душе было гадко и возможное расставание с миром казалось просто ужасным.
— Товарищ майор, — тряхнул его за плечо лейтенант Максимов, — к вам пришли. Пожалуйста…
— Да? — Полудолин отрешенно встал. — Кто пришел?
— Афганский взводный. Это его ребята броском прижали духов. Вот он. Переводить будет рядовой Акбаров.
Полудолин с удивлением смотрел на командира афганцев. Совсем еще мальчик — бебрито (то есть безусый), тощий — тонкая шея в воротнике хомутом, впалые щеки и темные, живые, горящие отвагой глаза. Вооруженный двумя автоматами — один на шее, другой перекинут через плечо, — в другом месте и в другое время он сошел бы за юнца, решившего поиграть в солдатики. Но все, что успел сообщить по радио Щурков о джагре — битве, которую дал душманам взвод афганцев, попавших в окружение, заставляло видеть в пареньке настоящего командира, пылкого, боевого, решительного и, главное, хитрого.
Полудолин крепко пожал твердую ладонь афганца. Представился кратко:
— Майор.
— Ахмад, — в свою очередь сказал афганец. И, широко улыбаясь, поблагодарил: — Ташакур кавем, товарич. Хэ. Хорошо. — И быстро заговорил по-своему.
— Он предлагает вместе провести амал, — перевел Акбаров. — Как это? Да, лучше, наверное, сказать — акцию. Говорит, нас теперь очень много. Надо ударить. Быстро бить надо, пока бандиты не ушли в горы. Нельзя дать им убегать. Это плохие бандиты. Их ангризи готовили.
— Что такое ангризи? — спросил Полудолип.
— Виноват. Ангризи — значит английцы.
Полудолин положил руку на плечо Ахмада. Тот довольно улыбнулся.
— Скажите ему, Акбаров, амал мы отложим. Сейчас еще не время. Надо немного подождать.
— Ахмад говорит, он подчиняется. Вы большой раис — начальник. Но сам бы он не ждал.
— Надо, — твердо сказал Полудолин. Тон его был таков, что Ахмад подтянулся и вскинул руку к фуражке.
— Он согласен, товарищ майор, — перевел Акбаров, выслушав Ахмада. — Если надо, подождет.
— Может быть, ему надо возвратиться? — спросил Полудолин. — Задерживать не станем.
— Нет, товарищ майор. Ахмад будет ждать. Говорит, у него сердце кипит. Там, в банде, есть один дарамар, лучше даже сказать — бандит. Он был в их кишлаке маллак. Наверное, бай, помещик.
— Слушай, Акбаров, скажи ему: дарамар, маллак — мне все равно. Душман есть душман. Ими мы и займемся. Но есть для этого срок, и надо подождать. Пусть он лучше объяснит, как взвод оказался в Ширгарме.
— Ахмад говорит, — перевел Акбаров, — взвод преследовал бандгруппу. Долго преследовал. Тридцать километров, наверное. Она сюда бросилась. В Ширгарм. Он за ней пошел. Здесь засада была.
— Все ясно. Теперь, Акбаров, извинись за меня. Мы с Ахмадом еще поговорим. А сейчас — дела. — Полудолин протянул руку взводному.
Капитан Щурков, увидев подходившего замполита, заспешил с докладом.
— Как Климов? Сильно его? — спросил Полудолин.
— Сделана перевязка. Укол. Из строя уходить не хочет.
— Добро. А солдат?
— Утром отправим Совко в Жердахт. Там им займутся всерьез.
— А я Глазова потерял… — сказал Полудолин отрешенно, как говорят о своей вине в каком-то важном деле. — Так вот…
Помолчал, полез за сигаретами. Оба закурили.
— Пора вставать на ночь, — сказал Щурков. — Приказывайте, товарищ майор.
Полудолин посмотрел на ротного иронически:
— Игорь Васильевич! А мне комбат говорил, будто Щурков самостоятельный.
Капитан смутился. Пытался объяснить:
— Вы старший и по званию и по должности. Я решил…
— Нет уж! — отрезал майор. — Здесь ваше направление. Ваша рота. Вы и решайте. Вмешиваться я не буду.
Сейчас он во всем походил на комбата, и это нисколько не задевало собственного самолюбия.
— Есть! — ответил Щурков без особых эмоций, но Полудолин заметил, как тот сразу ожил.
На ночь подразделения расположились так, чтобы образовать круговую оборону. Ротный сам разметил сектора обстрела, указал, где должны занять позиции бэтээры. Поставили усиленные сторожевые посты. Офицеры определили очередность дежурств.
Ночь пришла быстро, холодная и неуютная.
В час лейтенанта Максимова потрясли за плечо, вырывая из тяжелого, беспокойного сна. Чей-то хриплый голос прогудел над ухом:
— Пора, товарищ лейтенант.
Максимов открыл глаза, чувствуя, что окоченел до боли. Зябкая дрожь неприятно пронизывала тело. Губы, пересохшие от ветра, с трудом разжимались.
— Люди спят? — спросил Максимов.
— Кто как, — ответил солдат негромко. — Одни спят, другим томно.
— Надо спать, надо, — сказал лейтенант.
Он понимал — заснуть в такой обстановке не так-то просто, но командирское положение обязывало его повторять советы. Вдруг подействует.
Он встал, провел пятерней по непокорным, разлохматившимся волосам, нахлобучил каску. Огляделся.
Безмолвная долина таила скрытую угрозу. На юго-востоке темнела стена зубчатых гор. Вершины их, словно подсвеченные дрожащим ночником, таинственно мерцали.
Откуда-то потянуло табачным дымом. Максимов обернулся. В темноте, как зрак светофора, маячила сигарета.
— Убрать огонь! — возмущенно прикрикнул лейтенант. — Кури в рукав! Жить надоело?!
Мирные привычки, въевшиеся в поведение людей, никак не оставляли их даже здесь.
— Есть! — ответили из темноты, и огонек исчез.
Тут же прозвучал вопрос:
— Товарищ лейтенант, а почему говорят, что третьему от одной спички прикуривать на войне плохая примета?
— Это не примета, — ответил Максимов. — Это, ребята, опыт. Один прикурил — снайпер засек огонек. Второй прикурил — он прицелился. А третий больше курить не станет. Ясно?
— Так точно.
— Курить только в рукав!
Максимов поднялся на высокий плоский бугор, образованный огромным скальным наплывом. Века, промчавшиеся над землей, изъели камень, истолкли, искрошили его.
Лейтенант шел вверх, будто по ступеням. Крошка шуршала под его ногами. Неожиданно он замер и положил палец на спуск автомата. Где-то рядом, из камней, раздался истошно-пугающий крик. Он начался на низкой, басовитой ноте и по мере звучания все набирал и набирал высоту. Потом вдруг резко оборвался щенячьим обиженным взвизгиванием. Тут же издалека, будто откликаясь на призыв, кто-то другой разразился громким захлебистым смехом. «Шакалы!» — догадался Максимов, хотя еще никогда до того не слышал концертов этих обитателей каменистых долин.
Мир стыл в зыбком мраке. Вдруг Максимову показалось, что легкая, едва заметная тень скользнула впереди. Не раздалось ни шороха, ни звука. Так умеют ходить только звери. Но он заметил: впереди что-то погасло и снова загорелось, будто далекий огонек, заслоненный на мгновение рукой. Лейтенант тихо подвинул автомат, положил палец в крутую ложбинку спуска.
Вот опять что-то двинулось впереди. И так же ни звука, ни шороха.
Напрягая глаза, он вглядывался в темень. Действительно, какие-то тени бесшумно скользили по самой границе мрака и зыбкого полусвета. Люди шли, сгибаясь под тяжелой ношей, один за другим, равномерным шагом, видимо хорошо ориентируясь в темноте.
Максимов уже не сомневался — душманы! Стараясь не звякнуть металлом о камень, он поудобнее положил автомат на крупный обломок скалы, припал на колено и стал прицеливаться.
Едва он прикрывал глаз, тени расплывались и исчезали во мраке. Максимов в душе выругался.
В тишине автомат простучал тяжелым отбойным молотком, крушащим бетонную мостовую. Оранжевое пламя забилось, заметалось перед глазами.
Когда он кончил стрелять, в глазах еще долго маячили зеленые колеблющиеся сполохи.
С той стороны, куда ушли светлые нити трасс, не раздалось ни звука. «Может, я зря? — подумал Максимов расстроенно. — Наверное, привиделось. Вот шуток будет!»
Но, словно опровергая его сомнения, противоположная сторона взорвалась слепящим пламенем. Пульсирующие вспышки забились над темными скалами. Они ломались, расплескивались, свивались в волокна блещущих трасс.
Пули задевали скалы, рикошетировали и фонтанными струями взвивались в небо.
Максимов не отвечал. Он видел — духи бьют наугад. Расчет на скрытность не оправдался, и это их взбесило.
Неожиданный удар автомата сбил банду с тайной тропы. Теперь, не зная, чего ожидать от шурави, они беснуются, не жалея огня.
— Максимов, — раздался сзади голос Щуркова, — ты сам-то цел?