Повидло принял ношу, прижал мешок к животу и распустил завязку.
В мешке лежала еда. Разная. Удивительная. Сухари. Несколько пачек быстрорастворимого сахара. Леденцы.
Ребятишки даже не сдвинулись с места при виде неизмеримого богатства, открывшегося их взору. Они не обрадовались, не загомонили по-детски беззаботно и весело, как это бывает среди детей, ожидающих раздачи новогодних подарков.
Тяжелая печать бедности, отверженности давно легла на их души. С первыми проблесками сознания они твердо усвоили, что самый маленький кусочек лепешки до тех пор не твой и не может стать твоим, пока он не зажат в кулаке, пока он не во рту.
Каждый из них привык к тому, что не его голод, не его страдания волнуют мир взрослых, заставляют чьи-то сердца сжиматься ненавистью или распахиваться от доброты. Только мать роняла ненароком горькую слезу на голову сына, отдавая ему кусок очерствевшей лепешки. Или отец украдкой совал в ладошку мальчишки игрушку — блестящий патрон, выражая тем самым свою любовь.
Как тут сдвинешься с места, как поверишь, что какая-то часть удивительных богатств из мешка шурави предназначена вдруг тебе! Предназначена просто так, от щедрости сердца.
Вынимая из мешка невиданное богатство, Повидло раздавал его детям.
— Откуда у вас это? — спросил Щурков Толпегина.
Тот смущенно признался:
— До выхода ребята скинулись. Для детишек. Знали, что встретим таких. Иначе им в глаза смотреть стыдно.
Щурков отошел в сторону вконец расстроенный. Что он, собственно, знал о людях, которых считал своими подчиненными? Верил, что они подвластны ему, что он влияет на их характеры и интересы, формирует их взгляды на жизнь? И не больше. Оказалось, что эти люди в не меньшей мере формируют взгляды самостоятельно и даже влияют на него самого.
Он считал, что это лишь смелые и лихие в первом ударе хлопцы, бесшабашные в сшибке, нерасчетливые в быту, но вот вдруг такой простой случай высветил в них то, чего раньше он не видел, не замечал.
Стрельба в кишлаке улеглась. С разных сторон к месту, где сосредоточилась боевая техника роты, стали подходить афганцы. Кланялись Щуркову, что-то объясняли. Ротный позвал рядового Акбарова, который охотно исполнял обязанности переводчика.
Постепенно обстановка прояснилась. Местный учитель Назымбек рассказал, что в последнее время душманы, занявшие Ширгарм, стали налетать на их стадо и захватывать скот. Крестьяне угнали овец в места, расположенные подальше от душманских стоянок. Бандиты, озлобившись, заявились в кишлак. Они захватили группу детей, посадили их под охраной в школе и заявили, что каждого можно выкупить только за барана.
Тогда крестьяне схватили двух душманов и заперли их тоже. Остальные бандиты бросились на выручку. Завязалась перестрелка.
— Если бы не шурави, — говорили крестьяне, — быть большой беде. А теперь целы и бараны и дети.
Щуркова поразил такой поистине крестьянский счет — скот и дети проходили в нем в одной значимости.
Распрощавшись с кишлачниками, рота пошла к Ширгарму.
На подходе к устью горной долины стала слышна яростная стрельба. В глубине Ширгарма, где-то за условной линией, которую Бурлак до поры до времени не разрешил роте пересекать, шел ожесточенный бой. Автоматы и пулеметы обеих сторон перекликались яростно и напористо.
Щурков подал команду развернуться в линию. Надо было на всякий случай прикрыть всю ширину долины. Сам соскочил с брони и прошел к речке. Вгляделся в узкую полоску песка, нанесенную водой в излучине.
На мокром грунте отпечаталась широкая колея. По следу протектора Щурков определил — здесь прошел бэтээр.
Походив немного, капитан обнаружил еще один след. Здесь тоже прошла машина. Совсем недавно. Откуда они? Своих в этой долине быть не должно. Душманские? Тогда дело осложняется.
Он еще раз осмотрел следы, потом прислушался к трещоточному перестуку автоматов. Звуки стрельбы теперь перемежались с ухающими взрывами гранат. Там, в долине, кто-то бился с духами. Бился не на жизнь, а на смерть.
— Лейтенант Климов! — крикнул Щурков. — Разведку! И быстро! Выясни, что там. Только не увлекись.
Бэтээр, с силой расшвыряв мелкую гальку, понесся вперед. Солдаты изладили оружие к бою.
Не прошло и десяти минут, как Климов уже докладывал:
— «Чибис», тут бой. До роты духов ужали три бэтээра народной армии. Ребята встали к скалам и держатся. Но им туго. Я бы помог.
— Откуда там афганцы? — спросил Щурков и тут же понял неуместность вопроса. Решил уточнить: — Откуда нам лучше ударить?
— «Чибис», справа от скал. Удобнее всего.
— Ясно. Будем помогать. Ты подожди. Прижмись к самому правому флангу. Там и пойдешь.
Щурков махнул рукой, стараясь обратить на себя внимание.
— Старший лейтенант Мирошкин, прапорщик Горленко! Ко мне!
Командиры взводов подбежали с двух сторон и остановились в ожидании приказаний.
— В долине духи прижали афганцев, — сообщил обстановку Щурков. — Будем помогать. Вы, Мирошкин, останетесь здесь. Как резерв. Прикроете тыл. Горденко идет на удар. Место — на левом фланге.
Рота втянулась в долину.
* * *
Ровно через час в эфир ушло донесение, адресованное Бурлаку. Вспомогательная рация в Жердахте приняла его и послала дальше.
Радист Бурлака рядовой Козюрин услыхал вызов и доложил комбату. Тот взял наушники.
Донесение звучало крайне тревожно:
— «Чибис» ведет бой в долине Теплой. Окружен. Обстановка чрезвычайно сложная.
Резким движением майор снял гарнитуру рации с головы и задумчиво уставился вдаль.
За каменистой равниной дыбились горные кряжи. Снизу красноватые, как и все вокруг, а чем выше, тем более темными становятся их бока.
— Что там? — спросил Полудолин, заметив мрачную озабоченность комбата.
— Щуркова зажали, — ответил Бурлак. — Он глубоко втянулся в Ширгарм, и духи его обложили. Короче, сделал то, о чем его не просили.
— В той бутылке, — высказался стоявший рядом капитан Ванин, — закупорить любого из нас труда не составило бы. Хоть дивизию, хоть армию можно зажать.
Он явно пытался выгородить Щуркова или хоть чем-то смягчить его вину.
Комбат промолчал, будто не придал словам Ванина никакого значения.
— Удивлен, как это Щурков попался, — задумчиво произнес Полудолин. — Командир он толковый.
— Вышло то, чего я больше всего боялся, — сокрушенно сказал Бурлак. — Несколько раз долбил: дальше устья не ходи. Дошел — и стой.
— Почему? — спросил Полудолин.
— Слева по ходу ущелья есть двурогая лощина. Горловина ее от устья не просматривается. В порыве — а Щурков, я тебе уже докладывал, живет порывами, — так вот, в порыве он проскочил щель. И его замкнули. Как пить дать, замкнули.
— Не думаю, что там все настолько просто.
— Почему не думаешь? — спросил Бурлак. Было бы легче, если б кто убедил его в безосновательности тревоги.
— Сколько у тебя Щурков служит? Год? За это время, комбат, он чему-то у тебя да научился. Если зажали, дело не в порыве. Там что-то другое.
— Другое не другое, а он в клещах. Нам от этого не легче. Ясно излагаю обстановку?
— Там, наверное, произошло что-нибудь непредвиденное.
— Значит, не все учли. — Бурлак в сердцах стукнул кулаком по броне транспортера. Металл глухо ответил ему.
— Комбат, — сказал Полудолин, — давай людей. Я пойду к Щуркову. Сам.
Бурлак внимательно посмотрел на замполита, кивнул:
— Дело говоришь, комиссар. Дело.
Тут же он обратился к Ванину, отдал скорые распоряжения:
— Собирайте команду. Пятнадцать человек своих наберите. Еще пятнадцать — в спецподразделениях. Три бэтээра. Лейтенанта Максимова дайте. Он крепкий. Только живо!
Чрезвычайность обстоятельств действует на людей возбуждающе. Забегали сержанты, выстраивая солдат. Засуетились водители у машин.
— Слушай, Фирсыч, — просительно обратился комбат к Полудолину, — мне не стоило бы тебя туда посылать. Но это сейчас тебе самому нужно. Не приказываю — прошу: будь рассудителен. Воюй головой. Сперва разберись, что к чему, потом действуй. Отличай, что смело, а что безрассудно. — Он протянул Полудолину руку: — Больше ничего говорить не буду. Давай!
* * *
Всю дорогу до Ширгарма Полудолин держал в руках карту. Работал по методе комбата. Старался понять главные особенности долины, чтобы топография не преподнесла неожиданных препятствий.
На подходе к Ширгарму майор развернул машины в линию. По рации связался с Щурковым.
Горы теперь нисколько не мешали, и слышимость была отличной.
— Почему влезли в дело? — спросил Полудолин. — Был же ведь уговор.
Он хотел сказать «приказ», но подумал, что слово может придать совсем иной смысл вопросу. Приказ — это приказ, и его следует выполнять. Не выполнил — отвечай по всей строгости. А здесь с кого требовать ответа? Ведь не из боя ушел Щурков, а влез в него, втянулся. Может, иного выхода не было. Значит, до выяснения деталей вспоминать о приказе не следует.
— Не мог иначе, — ответил Щурков. — Не могу я объяснять. Мне кажется, у духов большие уши. У вас Мартиросян далеко?
— Здесь. — Полудолин еще не догадывался, в чем дело.
— Я дам микрофон Авакяну. Пусть родной язык вспомнят.
Теперь Полудолин все понял.
— Рядовой Мартиросян, к рации! Будете говорить.
Эфир зазвучал армянскими голосами. Мартиросян едва успевал переводить.
— Капитан Щурков докладывает, — говорил он, — когда рота подошла к рубежу, там вел бой взвод афганской армии. Его крепко прижали. Пришлось выручать.
— Откуда же взялись афганцы? — спросил Полудолин недоуменно. — Их здесь быть не должно.
— Капитан Щурков говорит: ему некогда было выяснять.
— Пусть доложит, как его зажали.
— Говорит, обложили плотно. Но рота сидит крепко. Он оставил в резерве взвод и не разрешил ему втягиваться в долину. Когда рота вошла в бой, на нее из лощины обрушилась засада. Взвод Мирошкина ударил по духам сзади. Сейчас, говорит капитан Щурков… Не знаю, как это перевести… Ну, наверное, шашлык: одно мясо, один помидор, опять одно мясо…
— Слоеный пирог, — подсказал Полудолин.
— Верно, пирог, — согласился Мартиросян. — Сейчас у них так: афганцы, рота, духи, опять наши. Пирог.
— Потери есть?
— Два ранения.
— Степень?
— Касательное в бедро. Лейтенант Климов. Сквозное в предплечье. Рядовой Совко. Оба легкие. А вот противник…
— Все, Мартиросян. Мне статистика ни к чему.
— Пусть бы доложили, товарищ майор, — сказал лейтенант Максимов, стоявший рядом. Ему не терпелось узнать, что же там настрогали щурковцы. — Для дела.
— Не надо. Цыплят по осени считают. Летний подсчет — статистика, не больше.
— Не понял, — признался Максимов. — Что это значит?
— Знаешь, лейтенант, как из стограммового апельсина надавить сто двадцать граммов соку? Обычными методами нельзя. Методами статистики — можно.
Полудолин повернулся к Мартиросяну:
— Передайте, пусть держатся. Через час-полтора мы духов вычистим с тыла. Предупредите, чтобы меня не вызывали. Категорически! Радиомолчание до начала нашей атаки. Передал? Добро.
Полудолин расстелил карту на большом плоском камне, как на столе, и придавил ее углы бурыми булыгами. Взглянул на карту, потом осмотрелся, стараясь увидеть главные ориентиры на местности и увязать план с действительностью.
Долина, как ему показалось, напоминала лунный пейзаж из приключенческого фильма. Со всех сторон ее окружали высокие, почти отвесные стены, образованные черными, блестевшими как стекло скалами. Река, вытекавшая из прогала, бурлила и гневалась, встречая малейшее сопротивление. Ее пенистая струя слепо билась о берега, в заводях кружились густые хлопья пены. Все внутреннее пространство между рекой и скалами по правому берегу было завалено огромными камнями. Словно буйный великан понакидал их туда в порыве отчаяния или гнева.
Дорога, вившаяся по левому берегу, обходила слоистую и сыпучую, как торт «наполеон», горушку, делала пологий вираж.
— Как думаете, Максимов, оставили духи кого-нибудь в лощине, из которой вышла засада?
— Думаю, не оставили, — ответил лейтенант без колебаний.
— Почему так считаете?
— Духи в горах — как вода. Рванулись, ударили скопом — и растеклись. Банда, одним словом. Им надо было роту взять в клещи. Они и взяли. Зачем в таком деле резерв держать? Они любят действовать лавой.
— Тогда иного выхода у нас нет, кроме как царапаться в скалы. Потом выйдем во фланг духам через ту же лощину, что и они.
Максимов задрал голову, оглядывая громоздившийся над ними кряж. Сказал оценивающе:
— Час ползти. Если одолеем, конечно.
— Взгромоздимся. Здесь нам никто не помешает. Будем лезть, как на учениях. Важно, чтобы Щурков продержался.
Оставив бронегруппу внизу, они двинулись в гору.
Поначалу вверх вели плоские ступени — плиты. Идти пришлось с осторожностью. Ступени только на первый взгляд казались удобными и надежными. Камень давно источили ветер, жара, холод. В плитах затаились коварные трещины. Они были насквозь изъедены имя. Едва ступишь, раздавался пугающий хруст, будто под ноги попал осколок лампочки.
Местами крутой откос перехлестывали колючие языки осыпей. Они казались живыми, хотя стекали медленно и беззвучно. Стоило наступить на эти клыки ногами, и они начинали глухо звенеть. Потревоженные камни с хрустом выжимали друг друга с занятых мест. Осыпь быстро начинала ползти, увлекая за собой неосторожных. Поток гравия наливался яростью, которую дотоле хранил в себе, срывался с утесов с тяжелым гулом.
— Осторожно, — предупредил Максимов солдат. — Нельзя тревожить. Увлечет к чертовой матери!
— Не увлечет! — беспечно сказал рядовой Слюньков и прицелился ногой в середину очередного на его пути языка. — Я быстро.
— Отставить! — приказал лейтенант. — В тебе сколько весу, Слюньков? Сорок пять? А в камушках — тысяча тонн. Они поезд уволокут. Понял?
Полкилометра, отделявшие их от гребня, солдаты преодолевали целый час.
С высоты открывался удивительный вид на огромную страну гор. На далеких снежных вершинах, маячивших на востоке, играли солнечные лучи. Пики вершин льдисто сахарились. Где-то рядом, остывая, потрескивали скалы. Природа раскачивала камни, то нагревая, то остужая их. Отламываясь от материнской груди, обломки с шорохом падали в осыпь и, прокатившись немного, застывали среди множества себе подобных, серых и острых.
Полудолин подошел к краю провала, не ощущая ни волнения, ни страха. В глубине, там, где раньше пряталась засада душманов, царил сумрак. Оттуда потягивало свежей сыростью. Сразу же за провалом вверх уходили крутостенные громады скал, и чтобы увидеть вершины, к которым они устремлялись, надо было задирать голову.
Полудолин впервые с такой отчетливостью почувствовал, что стоит перед стеной, которая отгородила его от привычного мира, перед стеной непреодолимой и вечной. Здесь победу не могла обеспечить ни электроника, ни какая другая современная техника. Только человек, крепкий, выносливый, смелый, мог выполнить трудное, недоступное машинам дело.
Он обернулся и увидел, что все заняты делом. Никто не подавал команд, не подгонял людей, а они работали. Разматывали страховочные веревки, готовили скальные крючья. У каждого была своя, определенная заранее обязанность. И каждый знал, что сейчас результат их работы только один — жизнь или смерть.
— Я пойду первым, — сказал Полудолин. Сказал, несмотря на то что знал — именно ему этого делать не надо. Но он не представлял, что могут сделать солдаты, на что они способны, на что их хватит. С другой стороны, он хотел показать людям, что может сделать все, что здесь необходимо. В памяти засели слова комбата: «Ты еще не наш».
— Нет, товарищ майор, — возразил Максимов. — Пойдет первым сержант Синяков. Он сделает все лучше нас с вами.
Полудолин не стал возражать. Еще два дня назад трудно было предугадать, как бы он повел себя в подобной ситуации. Все же его слово — приказ. Раз приказ — какие могут быть возражения? Но сейчас он знал, главное — это дело, и именно о деле заботился лейтенант.
Все здесь вершилось во имя победы. Пусть небольшой, всего лишь в ротном масштабе. Но цену за нее загодя назначать не стоит. Чем меньше уплачено на войне за успех, тем он ценнее.