Он пожал руку капитану, и Покрышкин вышел из избы...
С переднего края отчетливо доносилась гулкая канонада, и в хатах позвякивали уцелевшие кое-где стекла. Ночной небосвод лизало пламя пожаров. Где-то совсем близко шел упорный бой, и Покрышкину не терпелось дождаться рассвета, чтобы подняться в воздух.
Ему вспомнилась почему-то большая карта, висевшая на стене хаты, в которой принимал его командарм. Во время беседы ему было не до нее, но теперь он совершенно отчетливо увидел перед собой красный изгиб линии фронта у Крымской и то неимоверно далекое расстояние, которое отделяло его от синеватой черты пограничной реки Прут.
Гитлеровцев далеко отогнали этой зимой. Но ведь это лишь начало! И потом — ведь до сих пор мы наступали только в зимние месяцы. А что будет этим летом? Какая судьба ждет полк?..
Покрышкин долго еще мерял шагами грязную станичную улицу, гадая о будущем. Туман, словно марля, бинтовал сады, израненные снарядами. Шумели камыши над рекой, галки, вспугнутые разрывом, бестолково галдя, метались над пашней, облитой малиновым светом ближнего пожара. С аэродрома доносился сердитый рев моторов: бессонные техники готовили машины к полету.
Воздушные бои разгорались. Летать приходилось три-пять раз в день, и редкий вылет проходил без встречи с противником. 10 апреля шестерка Покрышкина дралась с десятью «мессершмиттами» и сбила один из них, не понеся потерь, 11-го вела бой с восемью самолетами и опять сбила «мессершмитт». В этот же день Пал Палыч Крюков — теперь уже майор и штурман полка! — вступил в единоборство с четырьмя немецкими истребителями и сбил три из них. За этот бой он был представлен к званию Героя Советского Союза. 12 апреля Покрышкин с восьмеркой самолетов провел в течение часа два крупных групповых боя: один против десяти, другой против восьми «мессершмиттов». В этих двух схватках группа Покрышкина сбила восемь немецких самолетов, в том числе сам он — три «мессершмитта».
Дрался Покрышкин жадно, с каким-то остервенением, нетерпеливо выискивая в небе самолеты противника. Люди на переднем крае начали узнавать его в воздухе. Он со своей группой всегда внезапно сваливался на немецкие самолеты, заходя со стороны солнца и атакуя на повышенной скорости. Его любимыми приемами стали «соколиный удар» и «клещи»— их он разработал еще у берегов Каспия.
— Скорость плюс высота — вот что нужно для Успеха. Ясно? — твердил он летчикам.
Осуществляя групповой маневр в воздушном бою, он строго соблюдал единство пар. Когда приходилось атаковать бомбардировщиков, выстраивал всю группу во фронт и наносил врагу лобовой удар, стараясь разбить его строй. После первой атаки, проскочив строй вражеских бомбардировщиков, истребители либо все разворачивались в одну сторону, либо расходились парами, если было решено брать бомбардировщики в клеши.
Встречаясь же с группой истребителей, Покрышкин перестраивал боевой порядок так, чтобы гитлеровцы, уходя от атаки одной пары, попадали под огонь второй. Этого он добивался правильным эшелонированием пар по высоте. В индивидуальном воздушном бою он все чаще применял вертикальный маневр, заботясь о том, чтобы после атаки непременно выйти сзади и выше противника. И каждый бой приносил теперь победы. За одну лишь неделю капитан сбил шесть «мессершмиттов», а вся группа, которую он водил в бой, — двадцать девять! Теперь весь полк говорил о Покрышкине, и генерал Борман, вручая погоны гвардейцам, поставил его всем в пример.
Семнадцатого апреля 56-я армия, несколько продвинувшись вперед и отбив все контратаки, закрепилась на достигнутых рубежах. Началась подготовка к трудной и сложной операции: предстояло штурмовать станицу Крымскую, превращенную врагом в важнейший узел обороны. На этом участке фронта установилось кажущееся затишье. Но битва в воздухе не ослабла. Наоборот, напряжение ее еще больше усилилось. Дело в том, что гитлеровцы, пользуясь временной передышкой на центральном участке фронта, решили подправить свои дела на южном фланге — у Новороссийска.
Там, у самого города, уже длительное время на крохотном клочке земли — Мысхако — держался, слоено вросший в землю, десант советской морской пехоты. Для гитлеровцев он был словно нож, приставленный к горлу; и теперь они обрушились на него, чтобы сбросить моряков в воду. Одновременно фашисты перешли в наступление и на других участках фронта под Новороссийском, силясь оттеснить части 18-й армии, полукольцом охватившей город и порт.
С обеих сторон в действие были введены крупные воздушные силы.
Вначале численным перевесом на этом участке располагали в небе гитлеровцы. К тому же их истребители базировались в пятнадцати — двадцати пяти километрах от переднего края, а нашим летчикам приходилось летать издалека. Наша пехота оказалась в тяжелом положении: на нее сыпался град бомб, немецкие летчики расстреливали ее из пушек и пулеметов. Тогда Советское Главнокомандование бросило сюда основные силы 4-й и 5-й воздушных армий. И сразу же на крохотном участке фронта протяжением в несколько десятков километров закипели самые ожесточенные воздушные бои, продолжавшиеся с утра до вечера.
Только 20 апреля здесь было сбито свыше 50 немецких самолетов, а всего с 17 по 24 апреля советские летчики уничтожили в районе Новороссийска 152 самолета, да еще 30 было сбито зенитчиками. Наши потери были вдвое меньше.
В первый же день этой большой воздушной битвы у Новороссийска разыгрался бой, который надолго запомнили все летчики полка. Покрышкин особенно гордился им потому, что в схватке победили его ученики, и среди них Андрей Труд.
Дело было после обеда. Командир эскадрильи Вадим Фадеев повел восьмерку истребителей в район Мысхако. Его ведомым был Труд. Надо было ожидать ожесточенной схватки: немцы непрерывно массировали бомбовые удары, и теперь над Новороссийском надо было ждать ожесточенного боя.
Перевалив через горы, патруль набрал высоту около пяти тысяч метров. Впереди насколько хватал глаз стлалось безмятежное синее небо. Тонкая желтая нить пляжей уходила далеко на юг и на север. Новороссийск, угрюмый, страшный, в дымах пожаров, был распластан на склонах гор, круто спускавшихся к бухте. Над Станичкой, где стойко держались советские моряки, висела сплошная черно-желтая пелена разрывов. Бесчисленные огненные искры пушечных залпов мигали с обеих сторон — пушки били почти в упор.
Со стороны Геленджика появились три «юнкерса- 88». Они шли беспечно на небольшой высоте, без всякого прикрытия. Труду это показалось подозрительным. Одинокая тройка «юнкерсов» в разгаре битвы?
Тут какой-то подвох! Но Фадеев сгоряча ринулся на легкую добычу. Андрей услышал в наушниках его могучий рев:
— За мной, браточки!
Как дисциплинированный ведомый, Труд последовал за Фадеевым. Но в ту же секунду, оглянувшись в сторону Анапы, он увидел, что с моря, со стороны солнца, несколькими волнами шли немецкие пикирующие бомбардировщики, а над ними комариной стаей вились «мессершмитты». Звено «юнкерсов» явно было выпущено для того, чтобы отвлечь истребителей от этой армады.
— Фадеев, Фадеев! — закричал Труд, нажав кнопку радиопередатчика. — Смотри вправо, смотри вправо...
В наушниках раздалось в ответ:
— Понял, Труд, понял. Все за мной!
Фадеев круто развернул шестерку истребителей и увел ее в сторону, набирая высоту. Озеров также пошел со своим напарником вверх, чтобы в решающую минуту боя поддержать ударную группу.
Первым к району Мысхако подошли десять пикирующих бомбардировщиков и девять «мессершмиттов». Они еще набирали высоту и потому шли на минимальной скорости: немецкие летчики были уверены, что трем «юнкерсам» удалось отвлечь советских истребителей. Но тут со стороны солнца сверху на них свалилось шесть скоростных машин с красными носами и красной чертой на руле поворота. Эти знаки гвардейцев были хорошо знакомы гитлеровским летчикам...
Патруль Фадеева действовал по плану, разработанному перед вылетом: четверка истребителей атаковала «лаптежников», еще одна пара истребителей смело врезалась в гущу «мессершмиттов» и связала их боем, не давая вступиться за бомбардировщиков. С первой же атаки Фадеев зажег один бомбардировщик, остальные начали рассыпаться в стороны, наспех освобождаясь от бомб, чтобы побыстрее уйти.
Разбившись на пары, истребители Фадеева стремительно атаковали гитлеровцев, не давая им опомниться. Бой шел с явным преимуществом гвардейцев. Один за другим упали в воду два горящих «мессершмитта».
Но вот подошла вторая волна фашистских самолетов — еще восемь «мессершмиттов» вступили в бой, спустившись с высоты в шесть тысяч метров. Фадеев подал команду: «Сомкнуть строй!» — и все пары вновь соединились. Став в кольцо, они продолжали бой, оберегая хвост друг друга.
Гитлеровцы все больше наращивали силы. Теперь против каждого советского самолета были два-три фашистских. У Андрея пересохло в горле и все чаще темнело в глазах при выполнении резких маневров, но он старался не отстать от ведущего и непрестанно отгонял от него гитлеровцев. На двадцатой минуте боя с моря подошла группа каких-то новых фашистских самолетов, гораздо более маневренных, нежели «мессершмитты». Андрей догадался: «фокке-вульф-190»! С описанием этого нового немецкого истребителя летчики знакомились у Каспия.
Опытный летчик Искрин развернул свою пару самолетов против новых пришельцев. «Фокке-вульфы» вели огонь из пушек, и их снаряды оставляли густой дымчатый след. Искрин и шедший с ним в паре Сутырин держались стойко, и вскоре Труд услышал по радио радостный возглас Сутырина: «Есть почин!» Тотчас же он увидел, как в море падает горящий «фокке-вульф».
Но численное превосходство гитлеровцев сказывалось, и нашим летчикам пришлось бы туго, если бы Фадеев не приберег в резерве до последней минуты прикрывающую пару. Когда фашисты, добившись превышения по высоте, начали атаками сверху прижимать к воде группу Фадеева, на них из поднебесья ринулась пара прикрытия, находившаяся в верхнем эшелоне. Теперь бой шел как бы в два этажа.
Уже девять немецких самолетов упали в воду Цемесской бухты. Горючее в баках подходило к концу. Труд условным словечком напомнил об этом:
— Фадеев, Фадеев! Я голодный! Я голодный...
И Фадеев скомандовал:
— Домой!
Он резко сделал поворот, прижался к воде и перешел на бреющий полет. Повторяя маневр, Труд неожиданно заметил прямо над собой пятнистое брюхо «мессершмитта». Он, не рассуждая, нажал гашетки; огненное полотно семи трасс мгновенно протянулось к немецкому самолету; и когда Труд закончил фигуру, еще один «мессершмитт» уже падал в воду. Выровняв самолет, Андрей пристроился к Фадееву. Следом за ними шли остальные летчики. Не хватало только одного: в разгаре боя молоденький сержант Сапуров оторвался от ведущего, и его расстреляли гитлеровцы.
Андрей оглянулся.
Влажное темнеющее небо над Новороссийском было исчерчено белыми полосами — следами самолетов. С профессиональным удовлетворением он отметил про себя, что многие следы повторяются дважды — параллелями. Это значило, что летчики вели бой строго попарно.
Сражение на подступах к Новороссийску продолжалось.
Гвардейцы очень уставали. Спать приходилось мало: на аэродром приезжали в три часа утра и летали до темноты. Это был тяжелый и напряженный труд, лишь Вадим Фадеев со своим богатырским здоровьем неизменно сохранял бодрость духа. Как только сонные, плохо выспавшиеся летчики усаживались в автобус, тотчас же раздавался его могучий бас. Он объявлял «Утро самодеятельности» открытым и всю дорогу до самого аэродрома чудил: то рассказывал анекдоты, то пел волжские песни, то со всеми подробностями излагал какую-нибудь невероятную историю из собственной биографии, пересыпая ее такими красочными деталями, что все хватались за животы от смеха. Сон как рукой снимало, и люди прибывали на аэродром в веселом настроении.
Но к вечеру усталость давала о себе знать, и, вернувшись из последнего полета, некоторые засыпали прямо под плоскостями своих самолетов, едва успев зарулить в капониры.
Покрышкин похудел, под глазами у него легли тени, резкая морщина прорезала лоб, но усталость не угнетала его. В нем жила какая-то упрямая уверенность, что в критическую минуту он всегда сумеет на полмгновения опередить гитлеровца. А в авиации решают именно эти неуловимые доли мгновения. Он еще раз доказал это в бою у того же злополучного Мысхако 21 апреля.
Восьмерка истребителей под командованием Покрышкина сопровождала наших штурмовиков. Неожиданно справа от себя Саша заметил воздушный бой: кто-то из его летчиков, не дождавшись приказа, уже ввязался в бой с неизвестно откуда свалившимся немецким истребителем. Раздосадованный, он хотел было ругнуть ведомого за то, что тот не предупредил его по радио, как вдруг, оглянувшись назад, увидел в тридцати-сорока метрах от себя рыло трехпушечного немецкого истребителя.
Он резко дал ручку влево и до отказа сунул левую же ногу, убрав газ. В то же мгновение он услышал сильный грохот за спиной. В голове мелькнуло: «Все!..» Но самолет остался послушным. Теперь Покрышкин видел гитлеровца прямо перед собой. Он тут же дал полный газ и устремился за ним.
Гитлеровец был уверен, что советский самолет сбит, и с ходу увязался за другим истребителем, как вдруг увидел у себя в хвосте «воскресшего» Покрышкина. Немец бросил машину в переворот — Покрышкин в точности повторил его маневр. Фашист вывел свой самолет в горизонтальный полет у самой воды — Покрышкин с огромным наслаждением влепил ему в хвост три очереди из крупнокалиберных пулеметов и пушки.
Только потом, уже на земле, внимательно анализируя полет, Покрышкин детально разобрался в том, что произошло. Оказывается, у него в полете отказал приемник, — вот почему он не услышал сигнала ведомого. Затем, заметив гитлеровца в хвосте у себя, он тут же свалил свой самолет в скольжение и вышел из него полупереворотом, опередив на какую-то неуловимую долю секунды рефлекс противника.
Грохот, который он услышал, не был грохотом разрыва — «мессершмитт» подошел так близко, что до Покрышкина донесся звук выстрела его пушек, что, вообще говоря, в авиации бывает крайне редко. Снаряды же прошли мимо. Покрышкин привез только одну пулевую пробоину в крыле. Опоздай он хоть на миг, и очередь из трех пушек «мессершмитта» уничтожила бы его. Но уход из-под огня противника скольжением и полупереворотом был излюбленным маневром Покрышкина, и он отработал его настолько совершенно, что выполнял, не думая, молниеносно. Бот что спасло его!
Назавтра после этой встречи с «мессершмиттом» Покрышкина наградили орденом Красного Знамени. Теперь о нем стали писать даже в армейской газете. Но сам он, поглощенный расчетами и планами, казалось, не замечал ничего вокруг себя. Чувствовал только, как большой, сильный поток подхватил его и несет, несет все быстрее куда-то вперед. И он заботился теперь только о том, как бы не забыть, не упустить чего-то и полностью использовать все возможности истребления вражеских самолетов, открывшиеся перед ним.
Покрышкин не любил копаться в своих переживаниях и всегда старался думать только о реальных, деловых предметах. В былые дни, когда ему приходилось туго, он всегда силился отвлечься от будничных дрязг и садился с карандашом за лист бумаги. Рисуя в сотый раз схему какой-нибудь новой, сложной фигуры, постепенно восстанавливал душевное равновесие. Теперь, когда он начинал ощущать, что вот эта приятно щекочущая сознание атмосфера почета начинает действовать на него усыпляюще, старался загрузить себя до предела работой, чтобы не дать мозгу успокоиться.
Покрышкин все еще был недоволен своими воздушными боями. Хоть они, как правило, и заканчивались успешно, ему казалось, что в них нет той отработанной законченности, когда буквально каждая секунда заполнена полезной работой, когда всё идет последовательно и четко и весь механизм боя отлично слажен. Война представлялась ему именно механизмом, большим и сложным. И сам он на войне именно работал — так же обстоятельно, солидно и серьезно, как когда-то на заводе, где изучал лекальное дело.
И теперь, когда выношенные им замыслы и планы стали реальностью, его раздражали неполадки, недоделки. Все еще не было законченной четкости во взаимодействии внутри пар и между парами. Ведомые нередко теряли ведущих, а ведущие, завидев противника, часто забывали о ведомых. Все еще хромало взаимодействие групп: появится вражеский самолет, и все скопом бросаются за ним, нарушая порядок, строго обусловленный разработанным на земле планом боя. Многие стремились прежде всего атаковать истребителей, вместо того чтобы обрушиться всей мощью огня на бомбардировщиков. В эфире подчас царил полный хаос: все разом кричали, вместо того чтобы молча выслушивать приказания ведущего и коротко докладывать о противнике.