Тогда-то над Кубанью и появились в большом количестве новые скоростные советские истребители. Они ошеломили своими ударами гитлеровских летчиков. В первых же схватках с немецкой авиацией отличилась и дивизия генерала Бормана, в том числе полк командира Гарбарца, сражавшийся на новых самолетах конструкции Яковлева.
Скромный, простой в быту летчик Горбунов, темпераментный кавказец Конкошев, деловитый, вечно озабоченный Наумчик сбивали один за другим немецкие истребители самого последнего выпуска — «мессершмитты» серии «Г». В один из дней Горбунов, вызванный по радио станцией наведения в район, где ходил немецкий разведчик, прикрытый двумя истребителями, сбил последовательными точными ударами сначала разведчика, а затем обоих «мессершмиттов». В другом бою он шестеркой «Яковлевых» атаковал в лоб большую группу в составе ста немецких бомбардировщиков, сбил несколько самолетов и заставил остальных сбросить бомбы на свои собственные войска, что вызвало бурное восхищение нашей пехоты.
— Я — Горбунов. Иду я, Горбунов! — передавал он иногда по радио, вылетая на патрулирование.
И немецкие летчики, услышав страшное для них имя, уступали ему дорогу, опасаясь встречи с истребителем, не знающий промаха.
Полк Дзусова воевал рядом с полком Гарбарца. Он тоже показал себя в этих боях с наилучшей стороны, и генерал Борман был доволен его успехами. Генерал знавал Дзусова еще по мирным временам: когда он служил в Баку заместителем командира бригады, Дзусов уже командовал истребительным полком. Теперь в его полку зарекомендовали себя с наилучшей стороны летчики Лавицкий и братья Глинка. Они уже в марте приобрели широкую популярность как смелые и дерзкие истребители.
Гитлеровцы в те дни еще обладали двойным превосходством в воздухе. Однако наши летчики не только не давали гитлеровцам возможности использовать это численное превосходство, но сами крепко удерживали инициативу и наносили удар за ударом, надежно прикрывая с воздуха части 56, 37 и 9-й армий.
В первой декаде апреля упорные бои шли на левом фланге фронта, под Новороссийском. К тому моменту, когда 16-й гвардейский истребительный авиаполк прибыл на фронт, гитлеровцы отошли на мощный оборонительный рубеж, построенный по берегам рек Курка—Кубань—Адагум—Вторая Псиж и далее — через Балку Адамовича к Станичке и западным скатам Мысхако.
В этой обстановке все возрастало значение авиации. И естественно, что прибытие еще одного гвардейского полка, вооруженного истребителями последнего образца, было как нельзя более кстати.
— Мы вас хорошо помним, товарищи, по прошлогодним делам и рады, что вы вернулись в дивизию,— сказал гвардейцам начальник политотдела полковник Мачнев. — Традиции вы наши помните хорошо, и агитировать вас я не буду. Скажу только, что у нас теперь боевая задача: добиться, чтобы вся дивизия стала гвардейской. И я думаю, что вы нам в этом крепко поможете.
После обеда Покрышкин попросил у командира полка автомобиль и уехал в город. Ему не терпелось поближе увидать Краснодар. Сидя за рулем, он медленно вел машину, лавируя среди завалов камня, срубленных деревьев, воронок, зиявших посреди знакомых улиц. Непередаваемое острое чувство возвращения в разоренное гнездо томило душу. Вот здесь была библиотека; сколько раз он брал тут книги! Здесь — кино. Помнится, молодые техники с волнением глядели специальные выпуски кинохроники о боях в Испании. Какой далекой казалась тогда война и как близко все же принимала ее к сердцу молодежь! А вон там за углом, в парке, танцевали...
Покрышкин с трудом узнавал улицы: полуразбитые, обожженные дома все были на одно лицо — несчастье равняет дома, как и людей. На улице Красной Покрышкин остановил машину у дома, на фасаде которого уцелела вывеска: «Парикмахерская».
Вспомнив, что пять лет назад был здесь частым гостем, он сошел с машины и отворил дверь. У разбитого зеркала дежурил знакомый парикмахер. Он похудел, постарел, сгорбился. Увидев посетителя, равнодушно скользнул по нему потускневшим взором и заученным тоном спросил:
— Постричь? Побрить?
— Нет, поговорить, — лукаво сказал Покрышкин.
И в глазах у парикмахера проснулось изумление. Он внимательно посмотрел на летчика и в замешательстве вымолвил:
— Как вы сказали?.. Постойте, постойте... Поговорить?..
И, узнав, наконец, посетителя, всплеснул руками:
— Боже мой! Бывают же такие встречи!.. Так вы теперь летчик? Ну, садитесь же, садитесь!
Покрышкин сел в кресло и приготовился слушать. Он помнил, что парикмахер всегда был словоохотливым человеком и все городские новости узнавал первым. Но пережитое сильно изменило «хозяина» этого чудом сохранившегося заведения. Вспышки возбуждения от неожиданной встречи ему хватило ненадолго, и он как-то сразу сник, угас, замолчал и потом глухо сказал:
— Боюсь, что у вас будет не много встреч со знакомыми. В Краснодаре все еще больше мертвых, чем живых...
И он медленно начал рассказывать о тех страшных и диких вещах, которые некоторое время спустя стали известны всему миру из отчетов о краснодарском процессе — о виселицах в парке, о трупах в противотанковом рву, о страшных автобусах, в которых людей душили окисью углерода, — народ назвал их «душегубками». Он говорил хрипловатым, надтреснутым голосом, как-то отчужденно. Кругом было непривычно, до жути тихо. Покрышкину стало не по себе. Проведя рукой по лицу, словно силясь отогнать от себя дурной сон, он оборвал парикмахера на полуслове, сказал: «Да, да, до свидания», — повернулся и выскочил на улицу. Мастер растерянно глянул ему вслед и снова прислонился к косяку разбитого зеркала в ожидании посетителя.
Покрышкин погнал свою машину к большому стоквартирному дому, составлявшему некогда гордость краснодарцев. Там, на пятом этаже, он жил в тридцать восьмом году; и ему захотелось взбежать, как бывало, по крутой лестнице, распахнуть двери широкой солнечной комнаты, выйти на балкон и подставить лицо весеннему свежему ветру. Как хорошо думалось и мечталось на том балконе!
На перекрестке он резко затормозил. Стоквартирный дом-гигант, как и большинство крупных зданий Краснодара, был разбит. Мощная немецкая бомба сбрила фасад здания. Вверху, на пятом этаже, Покрышкин увидел половину своей комнаты; знакомая стена, часть потолка, чья-то кровать, повисшая над бездной, стол, все еще держащийся на краешке, полка у стены и огромная груда битого кирпича, извести, обломков мебели внизу.
У Покрышкина заныло сердце. Развернув машину, он медленно поехал вдоль улицы. Время от времени тормозил, вглядывался в изможденные, незнакомые лица прохожих, потом снова трогал дальше. Так проехал через весь город, потом повернул и на полной скорости укатил к аэродрому. На душе лежала гнетущая тяжесть, и чувствовалось, что только в бою удастся от нее избавиться.
Весь вечер Покрышкин беседовал с летчиками соседнего полка, самолеты которых также пока стояли на Краснодарском аэродроме. Они рассказывали, что появление скоростных советских машин заставило гитлеровцев пойти на новые ухищрения, изменить тактику. В единоборство с советскими истребителями они теперь не вступали, а старались повести бой так, чтобы добиться подавляющего количественного превосходства в воздухе. Фашистские летчики стремились завлекать наших истребителей в глубь своей территории, пробовали затягивать наших пилотов на высоты до семи тысяч метров; применяли массированные налеты своей бомбардировочной авиации, прикрывая ее усиленными нарядами истребителей сопровождения.
Все это было не ново Покрышкину: за два года войны он изучил повадки гитлеровских летчиков и отлично знал качества их машин. Новейшие «мессершмитты» лучше прежних — их скорость высока, и огонь у них силен. «Фокке-вульфы» изворотливы. И все-таки Покрышкин был глубоко убежден: ни одна из этих машин не страшна советскому истребителю, если он хорошо владеет своим самолетом. Уж если наши летчики били гитлеровцев на «И-16» и «чайках», то что говорить теперь!
Ночью Покрышкин раскрыл при свете мигающего светильника свой самодельный альбом и в тысячный раз углубился в него. Конечно, многое здесь противоречит общепринятым взглядам. Как воспримут его предложения в дивизии? Он готов поклясться, что каждый штрих в этих схемах — истина. Но что скажет командование? В конце концов что он за птица? Подумаешь, никому не известный капитан, каких тысячи, берется перестраивать тактику истребительной авиации!
Может быть, его поддержит генерал? Кто знает!.. Борман пришелся ему по сердцу: видно, что он знает и ценит летчиков. Но поймет ли он Покрышкина? Ему хотелось подойти к нему и вот так, просто, по душам рассказать и выложить все, что так долго мучило и тяготило его. Но он боялся показаться навязчивым и смешным со своими самодельными чертежами. А времени для разговоров больше нет, завтра утром бой. Нет, будь что будет, а драться он будет по-своему!..
В 8 часов 40 минут утра капитан Покрышкин повел шестерку самолетов на прикрытие наземных частей в район станции Абинская. В паре с ним шел старшина Голубев. Второй и третьей парой летели тоже бывалые летчики, на которых можно положиться. И все же перед полетом Покрышкин долго разъяснял, как надо патрулировать, как поступать при встрече с противником, как осуществлять взаимодействие.
Наконец он повел свою машину на взлет. Техник Чувашкин с волнением проводил взглядом стремительно оторвавшуюся от земли красивую красноголовую птицу своего командира с крупным № 13 на хвосте. За Покрышкиным поднялись в воздух остальные летчики его группы. Построившись в боевой порядок, они шли парами, развернутым фронтом, располагаясь лесенкой над полем боя.
На станции наведения заметили, что истребители против обыкновения ходят на повышенной скорости. Они раскачивались в воздухе, словно острие гигантского маятника: на скорости вниз, потом «горкой» вверх, потом разворот и снова вниз. Солнце оставалось у них все время сбоку.
— Здорово задумано! — сказал, обращаясь к пехотному командиру, майор авиации, дежуривший на станции наведения. — Это кто-то из новеньких. Хитрый! Во-первых, у них большой запас скорости за счет вот этого движения маятника. А во-вторых, они отлично видят в сторону солнца, и их трудно поймать на внезапность.
Над полем боя мелькнули четыре точки. Майор в бинокль разглядел тонкие хвосты «мессершмиттов» и поднес к губам микрофон, чтобы предупредить патруль. Но в этот миг ведущий уже резко развернул всю шестерку, и майор услышал по радио короткую команду:
— Четверка, за мной! Паскеев, прикрывайте!
Четверка истребителей, используя запас скорости, обрушилась на «мессершмитты». Те метнулись на запад, но Покрышкин, совершив резкий вертикальный маневр, повторил атаку, и в воздухе вспыхнуло сразу два факела: один самолет сбил Покрышкин, второй — Степанов. Два других «мессершмитта» успели ускользнуть.
— Вот это да!.. — сказал майор, опустив микрофон. — Хватка! От такого не уйдешь!
А четверка истребителей уже вернулась в свой квадрат, и снова шесть машин, соединившись в единый патруль, стали мерно раскачиваться над полем боя, словно гигантский маятник...
После обеда Покрышкин со своей шестеркой опять летал прикрывать войска и опять действовал по-своему. Но на этот раз он не встретил противника и вернулся с полным боекомплектом. На разборе Покрышкин объяснил летчикам эскадрильи, что впредь все должны патрулировать только так, как он учил, а бой вести преимущественно на вертикалях.
Первый успех вселял уверенность.
Как-то вечером к Покрышкину вдруг подошел командующий воздушной армией, приехавший из штаба фронта в недавно прибывший полк.
— Мне доложили о вашем недавнем бое, когда ваш патруль сбил два самолета. Хвалю. Но вы увеличиваете скорость патрулирования за счет сокращения срока прикрытия поля боя. Не так ли?
Его ясные глаза с лучиками мелких морщин строго и испытующе глядели на капитана. Покрышкин упрямо нагнул голову,
— Да. Но зато мы сбили двух «мессеров»!
— В старину действительно говорили, что победителей не судят. Но времена меняются, и некоторые традиции стареют... План есть план. Патрулирование на больших скоростях влечет за собой увеличение количества самолетовылетов. Так?.. Стало быть, нужны расчеты, нужна перестройка графика. Выходит, начинать следовало бы не с сюрпризов командованию...
Генерал видел, что Покрышкин начинает сердиться, и это ему нравилось: значит, человек глубоко уверен в своей правоте. Командующий уже слыхал, что этот летчик давно мудрит над тактическими приемами и даже завел какой-то альбом схем и чертежей. Он узнал, что на счету у Покрышкина свыше трехсот боевых вылетов. Стало быть, этот капитан располагает солидным опытом.
— Приезжайте ко мне завтра, — неожиданно закончил разговор генерал. — Побеседуем...
И вот они вдвоем. Генерал понимал капитана с полуслова и многое, над чем тот бился месяцами, решал тут же, на ходу, несколькими точными и логичными ходами мысли. Это внушало Покрышкину глубокое уважение к генералу, как к знатоку авиации.
Генерал тем временем по своему обыкновению исподволь изучал собеседника, все ближе и ближе присматриваясь к нему. Конечно, Покрышкин предполагает много такого, что уже давно известно. Но виноват ли капитан, что ему приходилось порой ломать голову над тем, что уже решено другими? Работая на крайнем левом фланге огромного фронта, который в силу сложившейся обстановки был надолго отрезан и жил своей, можно сказать, обособленной жизнью, Покрышкин не мог знать, что там, на севере, одновременно с ним другие, такие же ищущие, творчески мыслящие летчики думали над теми же острыми тактическими проблемами.
И, слушая Покрышкина, генерал вспоминал, как в трудные дни лета сорок второго года на Юго-Западном фронте некоторые летчики, летавшие на самолетах «Лаг-3», уже пытались применять построение парами, выравнивали их фронтом над полем боя, эшелонировали патрули на высоте; как уже тогда, пользуясь еще несовершенной техникой, они удачно применяли вертикальный маневр. Сама жизнь учила летчиков, и часто они, работая порознь, на разных фронтах, одновременно приходили к тому же выводу.
Теперь настала пора собрать отдельные, разрозненные крупицы опыта и объединить их в стройную систему тактических приемов. Обдумывая планы предстоящих сражений, генерал с интересом слушал тридцатилетнего капитана Он чувствовал, что этот летчик не привык бросать слова на ветер. И, задумчиво перелистывая самодельный альбом Покрышкина, генерал всматривался в схемы и говорил:
— Вот эта этажерочка нам пригодится. Только превышение я бы дал поменьше. Представьте себе: если нижней паре потребуется прийти на помощь верхней, она потеряет слишком много скорости при наборе высоты. Треугольник хорош... Но вот здесь, на третьем развороте, я ставлю пока вопросительный знак: хвостик вы здесь все-таки подставили солнцу, а?..
Подробно поговорили они о применении радио в бою. Генерал узнал, что Покрышкин пользовался с радио с первых дней войны, хотя аппаратура тогда была еще несовершенна, и некоторые летчики обрезали шнур от шлема к приемнику, полагая, что радио только мешает своим треском и шумом.
Генерал сам был энтузиастом радио. Он ценил комдива Бормана за то, что тот еще за несколько лет до войны, работая командиром истребительной авиабригады в одном тихом украинском городке, настойчиво проводил опыты управления самолетами по радио. Борману доставляло тогда огромное удовольствие видеть, как самолет, принявший его команду, меняет курс, ложится в вираж, делает переворот. Проницательный командир, он уже в то время видел, что эти опыты сулят огромное будущее авиации.
Теперь в голове у командующего зрели планы широкого применения радионаведения в бою, и он советовался о деталях с опытным командиром эскадрильи: генерал не только учил подчиненных, но и учился у них.
Время уже перевалило за полночь, когда он встал из-за стола и сказал, улыбнувшись, Покрышкину:
— Ну, кажется, я окончательно замучил вас, а вам завтра летать. Всего хорошего!