- Я поехал в центр искать старого друга моего отца, нотариуса Ноэля. Но мне не повезло его застать в адвокатской конторе. Когда я поеду отсюда, то я хочу поговорить с ним. Он был нотариусом семьи Д`Отремон в течение многих лет. Не знаю, почему он отдалился от нашего дома, но хочу, чтобы он вернулся. Это добрый и порядочный человек, мой отец его очень ценил…
Старые часы прогремели вибрирующим звуком колокола, и Айме забеспокоилась:
- О…!
- Что такое, Айме? – заботливо спросил Ренато.
- Уф! Ничего… а что ты хочешь? Жара… ужасно жарко здесь внутри, - пожаловалась Айме.
- Хотите пройти в комнату выпить кофе? – предложила Каталина.
- Ты не можешь сильно задерживать Ренато, мама, - упрекнула Айме, бросая взгляд на часы. – Ты уже слышала, что он должен увидеть сеньора…
- Есть время… После того, как я поговорю с ним, я, может быть, вернусь в Кампо Реаль этой ночью, - объяснил Ренато. – Дорога хорошая. Чудесно светит луна, и я с нетерпением хочу сообщить матери положительный результат ее приглашения. К тому же, чем раньше я уеду, тем раньше вернусь за вами. Когда вы будете готовы? В пятницу? Субботу?
- Думаю, что в пятницу, правда девочки? – спросила Каталина.
- Я готова в любой момент, - заверила Моника.
- А ты? - спросил Ренато невесту; но не получив ответа, снова спросил, настаивая: - Айме… ты слышишь меня?
- О, да, да, конечно… Что ты говоришь? – воскликнула Айме нерешительно, как будто выходя из спячки.
- Ренато сказал, что вернется за нами в пятницу, но ты как будто в облаках витаешь… - объяснила Моника с завуалированным упреком в голосе.
- Дело в том, что мне жарко. Когда наконец принесут кофе?
- В любом месте это делают одинаково, - согласился Ренато. – Мы выпьем его прямо здесь, так как его принесли, и я сокращу разговор после еды, хотя не знаю ничего сложнее, чем уехать из этого дома.
Он снова улыбнулся, глядя на Айме, чья улыбка была подобна гримасе. Она больше не могла, была в отчаянии, и с содроганием вспоминала угрозу Хуана прийти за ней, если она не явится на свидание.
В дверях две женщины смотрели, как уходил Ренато. Затем Моника удалилась, рухнув без сил в ивовое кресло, а пока сеньора Мольнар тихо прикрыла дверцу, ища взглядом младшую дочь, спросила у Моники:
- Куда ушла твоя сестра?
- Не знаю. Ей было жарко… в сад, разумеется.
- Какой приятный Ренато, правда?
Моника не ответила; она опустила голову, словно погрузившись мыслями в море волнений и мучений души. Сеньора Мольнар медленно вошла в свою спальню, пока, проходя дом, исполненная нетерпения Айме ворвалась в комнату сестры. На стуле висела черная накидка, которая покрывала послушнические одежды Моники, чтобы выйти из дома. Айме быстро забрала ее и продолжила путь, все более увеличивая шаг. Оказавшись в саду, она завернулась с ног до головы в темную ткань, проскользнула, словно тень, к деревьям, теряясь в них и направилась к пляжу.
- Моника… Как странно! Странно, что она так выходит! Все так странно в ней.
Ренато Д`Отремон думал вслух, в сильном недоумении и удивлении. Он стоял всего в пятидесяти метрах от дома Мольнар, белые стены которого освещала ясным светом полная луна. Он задержался у того угла, где должен был повернуть, теряя из виду старый особняк. Он задержался в непреодолимом порыве влюбленного взглянуть еще раз хотя бы на те стены, где жила его любовь. Он задержался в нетерпении, ожидая увидеть сквозь решетки окна фигуру Айме, но никого не было ни в окне, ни у дверей… Он лишь увидел проходившую тень… Он почувствовал странное беспокойство. Шаг за шагом он вернулся к дому и обошел его кругом. Свет был в двух комнатах. Две из трех женщин, живущих в этом доме, не спали, подумал Ренато. Словно совершая святотатство, он проник в сад теней.
Он пришел к сердцу самой рощи, где висел гамак на двух стволах. Сейчас свет луны проходил сквозь ветки, проникая серебряные остриями через шелковую сетку и в воды ближайшего ручья, переливаясь звездами. Очень медленно наклоняясь, он поднял с земли платок, надушенный сиренью, и зеркало, оставшееся рядом с гамаком. Он узнал это зеркало, которое было любимой игрушкой Айме, он видел его сотни раз в ее руках, видел, как оно отражало ее красоту, как сейчас оно отражало звезды, словно прозрачное крошечное озерко. И с нежностью в голосе он прошептал:
- Айме… жизнь моя…
Он поцеловал холодное стекло, столько раз отражавшее маленький рот, сладкий и горячий, источник жизни для него. Затем он опустил голову. Внезапно он почувствовал стыд. Он был сейчас как вор. Встревоженный, он посмотрел на дом. Из двух окон одно уже погасло. А другое продолжало блестеть желтоватым светом.
- Айме… Ты ведь не спишь, правда? Думаешь обо мне, мечтаешь? Читаешь? Молишься? Может быть, ждешь, как и я, завтрашнего дня, чтобы снова меня увидеть?
Тихонько он положил зеркало в карман и удалился быстрым шагом.
13.
- Христос, услышь меня… Христос, помоги мне. Боже, поддержи меня, дай мне силы в этой муке, дай мне твой свет во тьме… Услышь меня…
На коленях, перед изображением Распятия, господствующего в спальне, где прошли годы ее невинного детства, Моника молилась… Молилась со сцепленными ладонями, распахнутыми глазами, устремленными на Него, от кого ждала всего, с бледными дрожащими губами, со страстным сердцем, глухо стучавшим в груди…
- Почему нужно доводить меня до предела, Боже? Почему нужно меня ставить вновь перед ним? Почему нужно вести меня к искушению? Зачем нужно делать так, чтобы проснулись все воспоминания, и без того плохо уснувшие? Зачем делать так, Боже? Почему испытание должно быть таким тяжелым?
Во всем доме стояла тишина, кроме ее голоса, в котором были слышны приглушенные рыдания. Все было спокойно, кроме мучившейся души, которая сжалась, желая избежать своей пытки, и чтобы в конце концов ее принять:
- Христос… В ночь перед мучением ты тоже отказался от чаши. В Гефсиманском Саду ты пролил кровавый пот, горько плача, прося Отца смилостивиться к Твоей слабости. Сегодня я прошу у тебя милосердия… милосердия или силы, чтобы победить себя, чтобы подавить удары моего сердца, дабы усмирить свою мятежную плоть… Не сжалишься надо мной, Господи? Не пожалеешь меня? Ответь мне в моей сердце! Ответь мне! – ее горло перехватило рыдание, прервав молитву. Но вскоре ее охватило чувство смирения, и она воскликнула: - Да будет воля Твоя, Боже… не покинь меня в этом испытании.
- Хуан! Мой Хуан! Что ты здесь делал?
Да, там был Хуан. Это был он, его объятия, жадные и чувственные губы, целующие ее с неутолимой жаждой. Она встретила его на вершине обрыва, куда подступали деревьями их сада…
- Я пришел за тобой. Я предупреждал, что сделаю это. Никогда не угрожаю напрасно, Айме, чтобы ты знала. Ты не посмеешься надо мной. Ты меня не интересовала, я не хотел попадаться в твои сети… Хорошо знаю, чего можно ждать от таких женщин, как ты…
- О, Хуан… мой влюбленный волк!
- Влюбленный, я?
- Как же тогда называется то, что ты чувствуешь? Я тебя не привлекала, но ты меня все время ищешь. Ты не хотел приближаться ко мне, а сейчас ты умираешь от ожидания встречи со мной. Если это не любовь, тогда что?
- Меня это знаешь ли не волнует, – грубо ответил Хуан. – Но ты меня выслушаешь. Я ничего не хотел к тебе чувствовать, но ты задалась целью заставить меня и добилась этого. А теперь пойми, что по этой причине ты не будешь управлять мной из прихоти. Когда я приеду, тебе придется меня ждать, придется принять меня, придется приходить, когда я тебя позову, и я найду тебя, где бы ты не была. И это я как раз собирался сделать.
- И тебя не волнует, что ты этим причинишь мне вред?
- Берегись, чтобы мне не пришлось этого делать. Я не пошел в твой дом… Ты спустилась к моему морю, в мой грот. Тебя развлек дикарь, тебе было любопытно, какова любовь самого Хуана Дьявола. Ну теперь ты это знаешь. Это не то, что ты можешь отвергнуть, если вдруг захочешь. Я не буду твоей игрушкой, не буду куклой ни для какой женщины. Женщины были сделаны для мужчин…
- Мне хотелось бы поменять местами термины: я считаю, что мужчины были сделаны для женщин, - ответила Айме с тонкой усмешкой, с большим трудом сдерживая безудержную страсть.
- Мужчины, такие как я, всегда отдают приказы, а женщина, которая рядом с ним, даже если она и королева, все равно все лишь женщина. Ты это понимаешь?
- Я понимаю, что ты тиран, деспот, варвар, пират, и кроме того, неблагодарный. Но ты все равно мне нравишься как никто другой. Я люблю тебя!
Хуан снова начал целовать ее жадно, делая так, что черная накидка соскользнула с ее плеч, которой была укутана с головы до ног Айме, и снимая ее своей сильной и широкой ладонью, он спросил:
- Что это?
- Это маскарадный костюм, который мне пришлось одеть. У нас в доме был гость… Его пригласили поужинать, но он слишком продлил послеобеденную беседу. Он еще не вышел из дверей, когда я убежала из дома. Меня могли издалека увидеть, но черное все скрывает, все делает одинаковым, все маскирует.
- Хм…! А кто был гость?
- Кто-то. Друг моей мамы и сестры.
- Как его зовут?
- Какая разница, если ты все равно его не знаешь? Старый друг Моники, который приехал повидать ее и остался на ужин. Она зашла на кухню и своими чистыми руками приготовила великолепный десерт.
- Ах, да? Святая Моника так заботится о ком-то?
- Святая…? Кстати, мы должны с тобой кое-что уладить. Как такое возможно, что ты осмелился разговаривать с моей сестрой?
- Она тебе рассказала?
- Она была возмущена твоей грубостью, возмущена тем, что я общаюсь с таким субъектом, как ты. Мне пришлось сказать ей, что ты рыбак, с которым я болтала иногда, потому что меня интересовало твое занятие: то как управляться с рыболовными крючками и сетями… Ты сделал очень плохо, Хуан. Моя сестра опасный враг.
- Опасный враг? И что она может мне сделать? У нее есть влияние там наверху? Или она прикажет морю, чтобы оно поглотило мой корабль? – издевался Хуан, и вправду забавляясь.
- Ты чудовище эгоизма, Хуан Дьявол. Тебя в самом деле не волнует, что может произойти со мной из-за всего этого?
- Это тебя, по-моему, не волнует. Есть вещи, о которых думают раньше, Айме. Когда я пытаюсь зайти в порт в самый разгар бури, я прекрасно знаю, чем рискую: кораблем и жизнью… и будет ад, если я его потеряю.
- С тобой этому не бывать…
- Ты не можешь управлять мной. Я тебе говорил это тысячи раз. Ладно, я уже ухожу. Я отплываю на рассвете, мне нужно многое сделать.
- Ты уверен, что вернешься через пять недель? Это так долго…
- Я тоже буду по тебе скучать, Айме, - откровенно признался Хуан.
- Но ты не захочешь страдать и попытаешься позабыть меня, и забудешь меня в объятиях других женщин. Я это прекрасно знаю. У тебя есть любовницы во всех портах!
- А у кого их мало? Но не волнуйся… Я скоро вернусь и привезу тебе подарок… подарок, достойный тебя… как королевы.
Он поцеловал ее огненным поцелуем, длинным поцелуем, словно пытался этим поцелуем выпить из нее всю волю и жизнь. Потом мягко отстранил ее от себя…
И теперь она целовала, прижавшись к его шее, страстная, сумасшедшая, ослепшая, словно бросившись в объятия этого мужчины она погружалась в самую бездну и ничто ее более не волновало, а лишь высшее наслаждение, в котором соединяются жизнь и смерть…
- Когда вернешься, ты меня найдешь, Хуан. Клянусь тебе… Будь что будет, но я буду здесь и буду тебя ждать. Ты встретишь меня такой же, как и сейчас… хоть бы всему миру для этого пришлось бы рухнуть…
- Доложите обо мне сеньору Педро Ноэлю. Уже поздно, но я надеюсь, что он меня примет. Скажите ему, что Ренато Д`Отремон хочет срочно увидеть его.
В прихожей скромного домика у бывшего нотариуса отца Ренато отдал свою карточку слуге и остановился в задумчивости, ожидая. Перед ним возникал образ, даже против его воли сопровождавший его. Раз за разом перед его воображением проходила тень, завернутая в черную накидку послушницы Воплощенного Слова, чтобы спрятаться между деревьями сада. Ни на секунду он не задумывался, что той женщиной могла быть и не Моника; но зачем ей нужно было идти ночью в тот угол сада, и почему украдкой и таким спешащим шагом, словно она ждала его ухода, чтобы сбежать туда?
- Ренато! Это действительно вы? – приближаясь воскликнул Ноэль, радостно растроганный. - Ренато Д`Отремон, это самая большая радость и самый большой сюрприз за все эти долгие годы.
- Простите меня за несвоевременность визита. Я уже вижу, что…
- Да… я собирался лечь спать; в халате и во всем этом я бегом прибежал сюда. Обнимите меня, сын мой. Какая радость видеть вас! Как чудесно вы преобразились! Вы настоящий красавец, черт побери. Похожий на мать, но всем своим видом и великолепной статью похожи на всех Д`Отремон. Счастлив тот, кто не идет против природы… Но садитесь… садитесь… Чего бы вы хотели? Джин? Коньяк?
- Ничего… ничего, друг мой. Я пришел только поговорить с вами немного.
- Ну тогда следует отпраздновать эту беседу, а также ваше возвращение на Мартинику. Ведь прошло несколько дней, правда?
- Почти уже пару недель…
- Я вам так благодарен, что вы пришли проведать меня так скоро, я знаю, что мы будем пить. – Педро Ноэль встал, и, отойдя немного, повысил голос, чтобы позвать: – Серапио… Серапио! Приготовь нам два ром-пунша по всем правилам. – А затем, возвратившись к Ренато, воскликнул: – Вы ведь не будете пренебрегать национальным напитком?
- Ни в коем случае…
- Ренато, маленький Ренато, который вернулся уже зрелым сеньором инженером. Но как же вы хороши, Ренато! Вы меня находите, наверное, старым, конченным… И кроме того, бедным. Почти как церковная мышь. Моя профессия как политика: в ней мало преуспевают порядочные люди, а я так и не смог вылечиться от этой наследственной болезни. Порядочным был мой дед, отец, и я, а также, если бы у меня был сын и он бы тоже, я уверен, был более требовательным и еще беднее, чем я, но это почти уже невозможно, - весело засмеялся он.
- Если ваше несчастье в этом, то мы его скоро исправим. У меня много работы для вас, - предложил Ренато дружелюбно и великодушно.
- Что? Как? Я надеюсь, вы не обременены бумажными делами, - забеспокоился добрый Ноэль.
- Я не обременен пока что ничем, но полагаю, что есть вещи, которые нужно исправить и вы могли бы помочь мне с этим.
- Для этого вы можете рассчитывать на меня в любое время.
- Вы только что доказали мне это и к тому же это говорит мое сердце. Не случайно я с доверием постучался в двери вашего дома. Не знаю, откуда у меня эта уверенность, что вы сможете принять меня в любой час, и я злоупотребил вашей добротой. Правда в том, что я практически не был в Сен-Пьере. Все эти дни я провел со своей матерью в Кампо Реаль.
- Кстати, как сеньора Д`Отремон поживает? – поинтересовался всегда заботливый старый нотариус.
- Со своими вечными недомоганиями, но кажется лучше, чем когда-либо.
- Она знает, что вы пришли навестить меня? – спросил Ноэль явно нерешительно.
- Ну… не совсем…
- Но она дала свое согласие? Я хочу сказать… согласна ли она с моей помощью, которую я, по-вашему, должен оказывать?
- Она это конечно же узнает. У меня едва было время, чтобы поговорить с ней о двух-трех делах, а еще очень много дел, которыми мы должны заняться…
Нотариус Ноэль посмотрел в другую сторону в тот момент, когда его единственный слуга поставил между обоими два стакана с ром-пуншем на оловянном подносе. Это был напиток, типичный для маленьких Французских Островов, сладкий и ароматный, как земля, которая его дарит. Словно семь цветных колец, семь полос разных ликеров наливались в него, не смешиваясь: зеленый изумруд мятной настойки, лакомый коричневый ликер из какао, красный рубин кюрасо, желтый топаз шартреза, белая прозрачность аниса, ясный опал бенедиктина, и золото рома, ароматного и горячего. Преодолевая свое смущение, старик поднял свой бокал:
- За вас, мой друг. За вас и ваше счастливое возвращение в родные земли.