- Пропала? Почему?
- Уходи, Хуан! – приказывала теперь уже отчаянно Айме. Резко его оттолкнув, она выбежала к Монике.
- Моника… сестренка! – воскликнула Айме, задыхаясь, но пытаясь быть веселой.
- Откуда ты идешь? – сурово спросила Моника.
- Откуда я иду? Из сада. Не видишь? А почему ты не снимаешь облачение? Не знаю, как ты носишь его в такую жару… Почему ты так на меня смотришь? Что происходит?
Моника уперлась красивыми и нервными руками в плечи Айме, чтобы пристально посмотреть ей в глаза, как будто желая проникнуть в ее мысли. Они находились у входа в последние комнаты огромного дома Мольнар, сердце Айме бешено билось, боясь, как в детстве, проницательного взгляда старшей сестры, от которого ее душа почти ничего не могла утаить.
- Ты не ответила на мой вопрос, Айме. Откуда ты идешь?
- Я тебе уже сказала, что из сада. Что тебе еще сказать? Если ты снова начнешь меня упрекать, только приехав…
- Я не хотела возвращаться сюда. Другая воля заставила меня это сделать. Сейчас, я думаю, что, возможно, это было само Провидение.
- Ай, ай, ай! Значит теперь я в трудном положении. Как только ты упоминаешь Провидение…
- Не прикидывайся безответственной, потому что ты ею не являешься. Ты слишком большая для роли нежного ребенка…
- В конце концов, чего ты хочешь? – возмутилась Айме, охваченная яростью. – Ты мне не мешаешь, пока не лезешь в мои дела.
- Мне приходится вмешиваться, Айме. Между нами договор… важный договор. Ты клялась мне, Айме… Клялась со слезами на глазах, и должна выполнить клятву.
- Я не делаю ничего особенного…
- Правда? Положа руку на сердце, считаешь, что ты выполняешь свои обязательства невесты Ренато?
- Теперь появился Ренато!
- Он должен появиться, поскольку ты выйдешь за него замуж, ты пообещала сделать его счастливым…
- Пусть он им будет… Я ему ничего не сделала. Ты видишь, я его уже два раз за десять дней видела. Это после шести месяцев отсутствия… шесть вечных месяцев я торчала в этом доме, как в могиле.
- Это могила, очень даже посещаемая… Ты приехала с друзьями, выезжаешь все время, тебя ищут и знают типы, которые…
- Что? О чем ты говоришь? – прервала Айме, по-настоящему взволнованная.
- Я слышала, как ты говорила в саду… С кем?
- Ни с кем.
- Не лги! Не лги, это больше всего это в тебе меня возмущает. Среди этих деревьев я отчетливо слышала голос мужчины, а к этому окну приходил тебя искать мужчина и звал тебя по имени. Мужчина грязный, отвратительный, дерзкий, что-то вроде моряка…
- А! это бедный Хуан… - притворно и изворотливо пояснила Айме. – Ты с ним говорила? Что он тебе сказал? Предупреждаю тебя, у него не все в порядке с головой. Он несчастный, но…
- Несчастный? Сумасшедший? Бедный? Но он говорил о тебе не как сумасшедший…!
- Что мог тебе сказать этот настоящий мерзавец?
- Дело не в том, что он сказал, а как он сказал. Вижу, ты его уже знаешь… Кто этот мужчина?
Айме улыбнулась, совершенно успокоенная, снова уверенная в себе, вновь готовая сделать из своего цинизма орудие, никогда ее не подводившее, и не придавая значения ее словам, объяснила:
- Он рыбак. У него есть корабль, и он ходит на нем далеко… Иногда он приносит хорошую рыбу. Я у него ее покупаю, а в этой совершенной скуке, в этом одиночестве я проявила слабость поговорить с ним… о подробностях его ремесла. Здесь не соблюдается дистанция, нет таких правил этикета, как в Париже или Бордо. Разве я не могу поинтересоваться тем, что делает этот рыбак? Не могу говорить с людьми? Ты что, собираешься превратиться в моего сторожевого пса? Собираешься сделать мою жизнь невыносимой из-за…?
- Замолчи, Айме!
- Хорошо. Тогда замолчим мы обе… Ты знаешь, я не буду молчать, чтобы ты говорила все, что тебе вздумается. Если ты заговоришь, то я заговорю и скажу Ренато…
- Ты не скажешь ни единого слова, - воскликнула Моника с еле сдерживаемым гневом. – Ты не скажешь ничего и никому! Ты меня поняла? Ты забудешь о том, что, к сожалению, знаешь. Ты навсегда замолчишь, потому что если осмелишься…
- Моника, ты мне делаешь больно! Ай! – пожаловалась Айме.
- Прости. Я не хотела делать тебе больно. Я не хочу делать тебе больно когда-либо. Но между нами двумя есть договор, и нужно, чтобы ты его уважала. Он для меня важнее жизни. Ты понимаешь меня? Важнее жизни!
- Мама зовет, - сказала Айме; действительно, до них доносился зовущих их голос Каталины. – Пожалуйста, Моника, не делайся такой! Не принимай так некоторые вещи… Ничего не происходит… Тебе не к лицу такие порывы в этом одеянии… Ты все принимаешь близко к сердцу… Ты не умеешь жить в мире, сестра.
- Айме, доченька! Здесь Ренато! Иди…! – это был голос приближающейся сеньоры Мольнар.
- Ренато… Теперь Ренато… Ты слышала, Моника? – спросила Айме насмешливо. – Успокойся, приди в себя. У Ренато талант приходить как раз вовремя. Тебе так не кажется?
Моника не ответила. Неподвижная, со сжатыми губами и бледными щеками, она внезапно стала похожа на восковую статую под чистыми покрывалами. Айме мгновение наблюдала за ней, усиленно улыбаясь, потрясла руку своей сестры ласковым жестом.
- Успокойся и приветливо встреть Ренато. Для него будет большим сюрпризом встретить тебя здесь. Наверняка ему есть, о чем поболтать с тобой, Моника. Будь хорошей и развесели его. Ты ведь знаешь, как он тебя ценит. Я не буду эгоисткой и одолжу тебе его на некоторое время, чтобы вы исправили наш мир теоретически, как вы обычно делаете. И не беспокойся, потому что Ренато счастлив, и он таким останется, пока любит меня.
Рядом с высоким окном колонного зала, через которое проникали последние лучи уходящего солнца, Ренато Д`Отремон протягивал руки к Айме в ребяческом и влюбленном желании украсть у нее поцелуй. Издалека, изображая усердные хлопоты, Каталина Мольнар смотрела на них с радостью. Какой скромной и невинной казалась теперь любовница Хуана Дьявола! Другие взгляды, улыбки; другие жесты, совершенная игра во влюбленную, задушевную и простодушную невесту…
- Айме… любовь моя, моя слава, моя жизнь…! – воскликнул Ренато страстно.
- Успокойся… Не приближайся слишком… Мама наблюдает за нами… - кокетничала Айме, смеясь. – Ты меня пугаешь своими порывами.
- Прости меня. Я обожаю тебя, Айме. Я тебя обожаю и не дождусь того момента, когда ты станешь наконец моей женой!
- До этого еще далеко…
- Все зависит от тебя. С моей стороны, все уже готово. Мама уже знает. Она довольна и счастлива… Она лишь ждет момента, когда познакомится с тобой, чтобы дать тебе благословение и назначить дату свадьбы.
- Что ты говоришь! Сеньора Д`Отремон…?
- Моя дорогая мама… Она уже любит тебя, только что узнав, как тебя люблю я. Как же я о тебе думал в эти дни, жизнь моя! Как мечтал тебя увидеть там, в моем доме, среди всех тех земель, что будут твоим королевством! Потому что там ты будешь как принцесса, как владычица из волшебной сказки…
- Но Ренато! – запротестовала Айме. – Ты мне обещал, что мы будем жить в Сен-Пьере…
- Ну… В Сен-Пьере у нас старый дом. Позже я прикажу отремонтировать его; но уверяю тебя, когда ты увидишь Кампо Реаль, ничто не покажется тебе желаннее, потому что если Рай и был в какой-то части Америки, то в той долине, у подножья гор, где нет большей красоты, чем цветы, пейзаж… и ты… Когда ты будешь там, это будет не земным раем, а самим небом…
- Как ты красиво говоришь, Ренато! Но ведь ты теперь уже теряешь время… Мамы уже нет пять минут, а ты меня не поцеловал.
- Жизнь моя…!
Он поцеловал ее с нежностью, с уважением, сдерживая свои желания, укрощая страсть, что горела в его венах, превращая в нежность и смирение то пламя желания, которое возбуждали в нем эти чувственные губы, бархатистая кожа и глубокие глаза, роскошный аромат тропического цветка, воплощенном в теле женщины.
- Сейчас, успокойся. Моника скоро выйдет с минуты на минуту…
- Моника? Правда… твоя мама сказала мне, что она дома, что она приехала из монастыря на несколько недель. Мне будет очень приятно поприветствовать ее. Хотя не знаю… С какого-то времени и до сих пор, твоя сестра отказала мне в дружбе, в расположении. Маме я этого не сказал, но если бы ты знала, как это меня беспокоит… Если вспомнить, я ничего ей не сделал. Сознательно по крайней мере…
- Какая глупость! – прервала Айме. – Конечно ничего не произошло. Это просто ее религиозное призвания и состояние ее нервов. Моника стала такой странной… Ее здоровье стало плохо. Слабая, нервная, вспыльчивая… Из-за каждой глупости она делает трагедию. В самом монастыре не знают, что с ней делать. Поэтому настояли, чтобы она уехала из монастыря домой на пару месяцев. Иногда я спрашиваю себя, не сошла ли она немного с ума.
- Что ты говоришь? Какая мысль! Моника – создание исключительно умное, уравновешенное, цельное… Она женщина замечательная во всех смыслах.
- Тебе она кажется замечательной? – сказала Айме насмешливо. – А почему ты не влюбился в нее?
- В Монику? – весело изумился Ренато. – Не знаю… Бесспорно, любой мог бы влюбиться в такое очаровательное создание, как она, но я влюбился в тебя, и только тебя я обожаю, тебя буду любить всегда… окончательно… до дня моей смерти!
- Скажи мне это еще раз, Ренато. Скажи мне это много раз. Ты будешь любить меня всегда, что бы ни случилось? Ты любишь меня?
- Я люблю тебя, Айме! – подтвердил Ренато в восторге страсти. – Я люблю тебя так сильно, так глубоко, что если однажды… сумасшествие, конечно, так думать, это понятно… что если однажды ты будешь недостойна…!
- Ты бы простил меня?
- Нет, Айме! Я не смог бы простить тебе предательства, но также не смог бы оставить тебя живой и принадлежащей другому. Я бы убил тебя, да! Убил бы тебя своими собственными руками, которые тебя обожают, которые дрожат, сжимая твои руки! Я убил бы тебя, хотя и с болью твоего убийства закончилась бы моя жизнь тоже!
Айме резко встала, вырвав руки из рук Ренато. Рядом с ними, очень близко, пришедшая как раз вовремя, чтобы услышать последние слова, стояла Моника, молчаливая и спокойная, но не только ее внезапное появление испугало красивую сестру.
Испугало жестокое выражение и горящий взгляд Ренато Д`Отремона, лицо, превратившееся в гримасу почти свирепую, растянувшую его губы. Но присутствие Моники совершенно преобразило его. Он церемонно встал, чтобы поприветствовать ее, тщетно надеясь, что она протянет руку, и перед неподвижностью послушницы приветственно наклонил голову скорее вежливо, чем сердечно.
- Я у ваших ног, Моника. Какое удовольствие вас видеть! Как вы поживаете?
- Хорошо. А вы, Ренато? – ответила Моника любезно, но холодно.
- Лучше всех на свете, естественно, - жизнерадостно воскликнул Ренато. – Настолько хорошо, что признаю, меня это иногда пугает.
- Пугает что? если кто-то заслуживает счастья на этой земле, так это вы.
- Благодарю вас за утверждение. Я часто думаю, что жизнь мне дала всего в достатке, и меня мучает нетерпение осуществить благие дела, что я и обязываю себя сделать, чтобы не быть неблагодарным моей счастливой судьбе.
- Вы всегда поступаете благородно и делаете счастливыми тех, кто зависит от вас. Не думаю, что у вас есть долг, как утверждаете…
- Но я так думаю, Моника, и вы не представляете, как меня радует эта возможность рассчитывать на вас, есть некоторые неотложные вещи, которые я должен сделать.
- Рассчитывать на меня? Не понимаю…
- Конечно. Я не избавился от плохой привычки начинать с конца, вы меня много раз упрекали в этом. Вам трудно понять, поскольку не знаете начала. Идет сеньора Мольнар… Пожалуйста, донья Каталина… подойдите. У меня есть приглашение для всей семьи, я хочу, чтобы вы меня послушали. Я приехал за вами…
- Что? Для чего? – спросила сеньора Мольнар.
- Для поездки в рай. Простите мне мое хвастовство называть так земли Кампо Реаль. Мне нужно, чтобы вы приготовили вещи, чтобы поехать туда прямо сейчас.
- Мы в Кампо Реаль? – изумилась Каталина Мольнар.
- Я знаю, что правильнее было бы моей матери приехать первой, и чтобы приглашение было сделано лично ей; но полагаю вы простите ее, узнав, что она более десяти лет не покидала имение. Ее здоровье достаточно хрупкое, чтобы не делать этого. Она меня просила попросить у вас прощения, за то, что не приехала, за то, что прислала только письмо со своим лучшим посланником, кем являюсь я. Это для вас, донья Каталина. Вы не сделаете мне одолжение прочитать его?
- Да, сынок, но… - начала протестовать Каталина.
- Думаю, что нет трудности в том, чтобы ты поехала с Айме в Кампо Реаль, мама, - вмешалась Моника. – Я, естественно, вернусь в монастырь, и по возвращении…
- Ни в коем случае, дочка. Ты уехала из монастыря из-за слабого здоровья. Именно так мне сказали твой духовник и настоятельница, что тебе пошло бы на пользу некоторое время пожить в деревне, а поскольку мама Ренато приглашает нас троих…
- Сеньора Д`Отремон не рассчитывала на меня, - прервала Моника.
- На вас всегда и все полагаются, Моника, - уверил Ренато. – И для того, чтобы вы удостоверились, нужно, чтобы моя мать совершила это путешествие и приехала лично просить вас, чтобы вы нас сопровождали на пару недель в Кампо Реаль, именно это она и сделала бы. Я уверен в этом. Кроме того, позвольте мне договорить то, что я начал уже ранее. Я рассчитываю на вашу помощь и ваши советы, чтобы исправить некоторые дела, которые мне не нравятся на моих землях.
- На меня? Но если я… - начала протестовать Моника.
- Вы были когда-то моей лучшей подругой, Моника. Я пренебрегу вашим облачением, преградой холодности, которую вы возвели между нами двумя, чтобы сказать вам… чтобы сказать тебе, Моника, как в былые времена, когда мы были братом и сестрой, как два мечтателя, придумывавших новый мир, лучший и более благородный… Как мечтали когда-то быть королями мира счастья, добра, где никто бы не страдал, где был бы мир и справедливость… И поэтому, Моника, этот мир у меня есть, он мой… Но это не мир добра, теплоты, и даже справедливости. В красотах моего рая есть и темные и горькие углы; люди, с которыми плохо обращаются; дети, которые нуждаются в лучшем будущем. Я хочу исправить это, и ты нужна мне рядом… как ты была нужна в годы моего юношества: моя помощница, моя подруга, моя учительница множество раз…
Моника де Мольнар молчала, наклонив голову, с дрожащими губами и еле сдерживаемыми слезами на глазах. Лицом к лицу она не осмеливалась отвергнуть слова Ренато; они слишком сильно ее зацепили, ей было радостно и больно слышать то, как он говорил. Она ни в чем не могла ему отказать, что бы он ни попросил. Знала, что не сможет отказать ему в этом и… тем не менее пробормотала слабо сопротивляясь:
- Мне нужно разрешение моих настоятельниц…
- Сегодня же оно у нас будет, - решительно подтвердил Ренато. – я пойду в монастырь, сделаю так, чтобы мама написала настоятельнице…
Моника успокоилась окончательно, как будто нашла в себе нужные силы, и взглянула на Ренато своим чистым смелым взором, соглашаясь:
- Я поеду, Ренато. Поеду с вами…
- Это превосходный десерт, это ты его сделала, Айме?
- Да, конечно… по рецепту Моники, которая научилась творить чудеса в монастырской трапезной, и с небольшой маминой помощью.
- Разумеется, твои руки кладут в него что-то ангельское…
Ренато улыбался, глядя на Айме, и она ответила ему с усилием, ее нервы были напряжены, она устремила все свое внимание не на семейный стол, где на белейшей скатерти сияли последние остатки серебряной посуды Мольнар, а на старинные часы, на неумолимо двигающиеся стрелки, звонкий колокол которых оповещал час свидания, и не знала, как туда вырваться. Восемь часов, а внутри у нее разрывалось пылающее сердце … Восемь часов и воображение уже рисовало крепкую мужскую фигуру, которая спрыгивала в этот момент на берег и, разыскивая ее, проникала в глубину грота… Бушующее море, крепкие сжимающие ее руки, белый шероховатый песок, пахнущий водорослями, а рядом с ней Хуан Дьявол, со своим бездонными глазами, обжигающими поцелуями, с массивным телом, как тело медведя, но ловким, как тело тигра… со всей своей неотразимой привлекательностью зверя…
- Этот десерт – единственное, что мы могли для тебя сделать, сынок, - объясняла Каталина, словно извиняясь. – Поскольку мы тебя не ждали, и ты не дал нам времени…