- Вы хотите сказать, что ее нет дома? – спросил в свою очередь Хуан.
- Я ничего не хочу сказать, - ответила нетерпеливо Моника. – Я спрашиваю…
- А я и отвечаю. Нет, я не видел ее, Святая Моника.
- Вы можете не называть меня так? К чему эта усмешка? Дайте мне пройти!
- Говорят, что грех иметь дурной нрав, сестра. Дорога свободна… Довольно плохая для того количества ткани, что вы используете.
- Ах…! Иисус! – воскликнула, испугавшись Моника.
- Видите? – улыбнулся насмешливо Хуан, протягивая руки, чтобы удержать ее.
Ужаснувшаяся Моника отвернулась, чтобы не смотреть в глубокую расщелину, куда чуть было не упала, поскользнувшись на самом краю обрывистого берега. Затем резко отстранилась, избегая рук Хуана, который помешал ей упасть, сжимая руки дольше, чем нужно, и упрекнула его:
- Как вы осмеливаетесь?
- Помешать вам погибнуть? Правда в том, что я сам не знаю. Я сделал плохо, протянув руку. Следуйте своей дорогой и разбивайтесь, если у вас такое желание.
- Какой же вы грубиян!
- А у вас такая решимость, которая не к лицу монахини. Но вперед, Святая Моника.
- Я не святая и не настоятельница, и даже пока не сестра. Можете оставить при себе свои насмешки, - запротестовала Моника, заметно раздражаясь.
- Это не насмешки, - ответил Хуан иронично. – Я невежда, но говорю то, что сразу бросается в глаза. У вас вид настоятельницы. Их ведь так называют? Я знал одну в монастыре Святой Троицы. Там был пожар и монахини убегали по песчаному берегу. Они так боялись, что залезли на мой корабль. Когда люди боятся, не важно ничего: ни высокомерие, ни чопорность, ни власть… И они лишь просят с криком, чтобы их спасли, хоть это был бы сам дьявол. Но вперед… Идите… Я вас не буду более задерживать…
Он снял шапку, приветствуя ее насмешливым поклоном, возможно еще раз ожидая увидеть, как она поскользнется, но Моника подобрала свое длинное одеяние и быстро и уверенно прошла по скользким камням, в то время как он против своего желания улыбался.
- Айме! Откуда ты идешь?
- О, Хуан! Я искала тебя, как сумасшедшая. Что случилось с тобой? Ты не отплыл, на твоем корабле были солдаты, кто-то сказал мне, что ты арестован. Почему? Что ты сделал?
- Все уже уладилось. Мы опаздываем всего лишь на несколько часов. Но если я не выйду сейчас, то не прибуду вовремя в намеченное место.
- Во что тебя втянули, Хуан?
- Что тебе это даст? Не вмешивайся в мои дела…
- Дело в том, что с тобой может что-нибудь произойти, а я этого не желаю. Я хочу, чтобы ты всегда возвращался… лучше бы даже, чтобы по крайней мере так скоро не уезжал. Останься до завтра, Хуан. Этой ночью мы поговорим, сейчас не могу. Издалека я видела Монику. Знаю, что она меня ищет…
- И что? Почему ты так боишься сестры? Скажи ей, чтобы она ушла в монастырь и оставила нас в покое.
- Этого я бы тоже хотела: чтобы вернулась, чтобы приняла постриг и не выходила оттуда больше.
- С тобой что-то происходит. Ты раньше не была такой.
- Раньше и ее не было дома…
- Это из-за твоей сестры? – в голосе Хуана появилась резкость, когда он приказал: - Поклянись!
- Ты веришь в клятвы? Когда мы с тобой познакомились, ты сказал, что ни во что не веришь, - ответила Айме мягко и лукаво.
- Иногда я думаю, что ты меня обманываешь, - заявил Хуан злобно. – Ты свободна, и делай, что хочешь, но не лги мне.
- Значит, я могу делать, что хочу? – кокетничала Айме задорно.
- Ты хочешь вывести меня из себя, да?
- Ай, дикарь! Отпусти меня… - Громкий свист прервал ее жалобу, и, испугавшись, она спросила: - Что это, Хуан?
- Ничего… меня зовут. Это мой помощник. Я должен отплыть сегодня вечером пока дуют западные ветра.
- А почему не на рассвете? Ты не можешь потерять одну ночь? – Другой свист послышался уже ближе, и Айме заторопила его: - Иди… Тебя зовут… Твое дело, видимо, очень важное.
- И твое тоже, раз ты умираешь от нетерпения. Что происходит?
- О…! – резко удивилась Айме, но тут же отреагировала, скрыв свое замешательство и ответила: - Не знаю… В дом приехал гость.
- Я уже видел, как улицу пересекли два всадника: хозяин и слуга. Это их ты ждешь?
- Я никого не жду, но приехал гость, и я должна уйти. Тебя тоже зовут. – Действительно, слышались все новые и новые настойчивые свисты, и Айме уже скорее приказывала, чем предлагала: – Иди, ведь тот человек с нетерпением тебя ждет.
- Не уходи! Подожди меня десять минут. Подожди меня, или пожалеешь! – сказал Хуан, стремительно удаляясь.
- О, Хуан! Ты еще здесь?
- Ты опоздала почти на час, Айме.
- Прости меня, я не могла выйти раньше. Моника…
- Не говори, что это было из-за сестры! Это было из-за того, кто был у тебя в доме! – заверил разъяренно Хуан. – Это было из-за него… Я видел в окно, как ты с ним прощалась.
- Ты спятил? Это была Моника, которая…
- Я приблизился настолько, чтобы видеть, что это была ты и кто он.
- Друг… Хороший друг семьи, с самого моего детства. С детства, Хуан… Я клянусь тебе… Смотри… Когда Ренато отправили во Францию, он был на попечении мамы. Я, как ты понимаешь, была маленькой. Потом, естественно, он посещал дом. Он приехал и уехал… Я смотрю на него, как на брата. После возвращения в Сен-Пьер, это логично, что он нас навестил. Он очень приятный, внимательный…
- И миллионер. Этот человек самый богатый в Сен-Пьере. Полагаю, ты знаешь это… это самый богатый человек на острове.
- Настолько? – притворилась удивленной Айме.
- И один из самых богатых во Франции. Тебе это так важно? Тебе это нравится? Тебе нравятся деньги, правда?
- А кому они не нравятся, Хуан?
- Но тебе больше, чем кому бы то ни было. Я видел, как блестели твои глаза. Да, Ренато Д`Отремон очень богат, он может себе позволить бросить свои унции в море, бросить огромную милостыню, как выбрасывают отбросы, чтобы чувствовать себя властелином перед бедняком, чтобы унизить его своим блеском и щедростью.
- Почему ты так говоришь, Хуан?
- Послушай меня, Айме. Если тебе так нравятся деньги, то у меня их скоро будет очень много. Я вернусь из этой поездки богатым, - горячо и страстно начал уверять Хуан. – Не надо на меня так смотреть… Я не шучу… Я говорю тебе правду. Я привезу тебе деньги, много денег, чтобы купить тебе все, что нравится женщине: драгоценности, платья, духи, дома с занавесками… Много денег, чтобы удовлетворить твои капризы, и чтобы бросить их в лицо Ренато Д`Отремон!
Грубый, возбужденный, сотрясаемый внезапной и неистовой страстью, Хуан говорил, почти наклоняясь к уху Айме. Такую яркую молнию ревности, такую дикую вспышку злобы, неистового желания мести, вызвало в нем присутствие в доме Мольнар Ренато Д`Отремон! Он не знал ничего, но предчувствовал правду, которую не мог угадать, отвратительно голую правду души этой женщины, не имевшую от него тайн, потому что отдавалась ему без стыдливости, свободная от осторожности и лицемерия… Но Айме не верила его словам, не испытывала удовольствия от притягательности исходящих слов… Она дрожала только от возмездия своего жестокого любовника, искала оправдания, чтобы успокоить его, шепча:
- Но если я не хочу ничего… если я не прошу ничего…
- Ты хочешь всего. Но я не тот, кто мог бы дать тебе это. У тебя лицо озарилось радостью, когда я сказал, что Ренато Д`Отремон самый богатый человек на острове. Тебе это было приятно… тебе было приятно, ты чувствовала себя гордой, что он обхаживает твой дом и тебя.
- Он ходит не из-за меня.
- Поклянись!
- Ладно… клянусь…
Поколебавшись, она притворно поклялась, дрожа больше из-за суеверия, чем из-за своей совести. Но суровое лицо Хуана смягчилось и его напряженные руки смягчились, чтобы приласкать ее.
- Ты не любишь его? Тебя не волнует, что он миллионер?
- Нет, Хуан. Почему это должно волновать меня? А теперь мне интересно, откуда ты знаешь Ренато? У тебя с ним какое-то дело?
- С Д`Отремон? – засмеялся Хуан. – Ты за кого меня принимаешь? Кроме того, у него нет дел: он приказывает своим управляющим собирать кровь и пот со своих рабов, и продавать все на вес золота в виде какао, кофе, тростника, табака… Корабли заполнены до отказа его товаром, когда выходят из порта Сен-Пьер, и потоки золотых монет падают в его сундуки. Ты что, не знала этого? Разве не ты говорила, что вы друзья детства?
- Друг семьи… больше друг Моники, чем мой…
- Ты не заставишь меня думать, что он приезжает из-за монахини. Эта гарпия, одетая в белое. Она смотрит на меня, как на паршивую собаку. Сегодня мне захотелось наорать на нее…
- Ты спятил? Что ты сделал?
- Успокойся. Я не сказал ей ничего. Это она меня оскорбила, потому что я подал руку, когда она поскользнулась на краю горы.
- Почему ты не дал ей упасть?
- Она бы убилась.
- И что! – вышла из себя Айме с гневом, который уже не могла скрывать.
- Ты хочешь, чтобы она умерла? Почему ты так ее ненавидишь? – спросил Хуан, неприятно удивленный.
- Не то, что я ненавижу ее… Она моя сестра… иногда я не знаю, что говорю… Дело в том, что Моника выводит меня из себя.
- Почему она хочет стать монахиней?
- Ты думаешь, я знаю? Кроме того, почему это тебя волнует?
- Меня? Ясно, что не волнует. Только ты для меня важна, и я должен вернуться из-за тебя, чтобы ты стала моей навсегда.
- Я твоя навсегда, Хуан!
- Не так: моя по-настоящему. Я увезу тебя туда, куда захочу, где никто не будет иметь права смотреть на тебя, и чтобы ты не смотрела ни на кого… Я дам тебе все, что мог бы дать богатый человек: дом, земли, слуг…
- Едва могу поверить тому, что слышу… Ты предлагаешь мне брак, Хуан? – спросила Айме с тонкой насмешкой.
- Брак? – удивился Хуан в замешательстве.
- Ты хочешь меня для всего себя по всем законным правилам… Ты вернешься богатым, чтобы предложить мне свой богатый дом.
- И кольца, и ожерелья, и одежду, которой не будет даже у губернатора, и дом больше, чем дом Ренато! И это все будет добыто мной, вырвано у мира моими руками…
- И каким образом? – спросила иронично Айме. – Медовый месяц не очень приятен, сидя в тюрьме…
- Ты думаешь я идиот? – пришел в ярость Хуан.
- Нет, Хуан, - ответила Айме искренне. – Я думаю, что нравлюсь тебе и ты любишь меня, что хочешь меня больше, чем когда-либо, что вернешься за мной, поскольку я много значу для тебя. И это делает меня счастливой, очень счастливой…
Хуан страстно поцеловал ее одним из тех поцелуев, которыми, казалось, уносил ее от реальности… огненными поцелуями, которые были подобно ударам волн о скалы: властными, пылкими, почти звериными.
- Чтобы вернуться, как я хочу, мне придется задержаться на дольше, чем шесть недель, - сообщил Хуан. – Мне нужно будет сделать в море многое, и берегись, если не дождешься меня!
- Как! Это вы, дочь моя?
- Да, Отец, я ждала, чтобы все закончилось. Мне нужно было поговорить с вами наедине…!
- Я послал сказать, что завтра выслушаю вас вместе с другими послушницами…
- Я не могу ждать до завтра. Простите, Отец, но я отчаялась.
Последние лучи уходящего солнца просачивались через цветные витражи широкого окна, которое упиралось в алтарь Девы-покровительницы бедных; низкорослый, нервный, седовласый Отец Вивье сделал жест бледной послушнице и указал на дверь ризницы, приглашая ее:
- Проходите, доченька. Поговорим прямо сейчас, так как этого хотите вы. Говорите…
- Мне нужно, чтобы вы отменили свое распоряжение. Я хочу вернуться в монастырь, Отец. Пусть для меня откроются двери послушницы… Я хочу постричься как можно скорее.
- Не думаю, что ваше здоровье достаточно улучшилось, - пробормотал Отец Вивье медленно и серьезно.
- Я чувствую себя отлично, отец. Мое здоровье не важно…
- Может быть здоровье вашего тела… но как насчет здоровья вашей души, дочь моя?
- Я хочу спасти свою душу! Я хочу забыть мир, стереть его, утопить! Я в отчаянии… боюсь впасть в искушение!
- Не в том состоянии души вы должны выбирать свой путь. Вы еще боретесь со своей человеческой любовью?
- Да, но борюсь тщетно и чувствую, что схожу с ума. Все бесполезно… я не могу убить ее, она живет, воскресает, душит меня…! Иногда у меня появляется страстное желание кричать о ней, заявить о ней. Меня терзает ненависть и ревность…
- Разве можете вы предложить свою душу Богу в таком состоянии?
- Я хочу умереть и родиться заново, хочу услышать колокола, которые бы звонили по печально страстной женщине, которой я была до настоящего момента, и голоса, которые бы говорили: умерла для мира! Умерла, да, умерла, и пусть этот монастырь станет могилой, куда навсегда погрузится Моника де Мольнар…
- Сколько страсти, сколько еще высокомерия в этом сердце! Этому сердцу нужно очиститься, чтобы предложить себя Божественному супругу, этому сердцу, столь привязанному к миру, для которого оно должно умереть…
- Отец… Отец, не оставляйте меня!
- Никто вас не оставляет. Было предписано необходимое вам испытание, а вы его отвергаете.
- Это слишком ужасно, слишком унизительно быть рядом с ним, видеть его… Его улыбку, взгляд, слова – все предназначено для другой… Нет, нет, Отец, я хочу остаться здесь, принять обет…
- Это невозможно. Не человеческая злоба, а только божественная любовь может сделать вас достойной надеть эти облачения. И единственный путь ведет к этому, который вы пытаетесь избежать: это путь смирения.
- Вы хотите…
- Не говорите больше ни слова, - прервал ее сурово Отец Вивье. – Вы просили об испытании послушанием. Тогда исполняйте его. Если вы действительно хотите выбрать этот путь, то вы не можете отвергнуть его. Бог даст вам силу, если Он избрал вас. – И смягчившись, продолжил: - Если вам нужна моя духовная помощь, можете приходить сюда каждое утро.
- Я вижу, что вы не понимаете моего жестокого испытания, Отец. Если я продолжу пребывание в моем доме, я должна буду уехать завтра из Сен-Пьера.
- Очень хорошо. Чем более одиноки вы будете, тем больше сил найдете в себе и яснее сможете увидеть глубину своей души. Я все-таки верю, что вы родились для мира, дочь моя. Есть в вашей душе вещи, которые в жизни могут быть достоинствами, но которые монастырь не прощает и не принимает. Почему бы вам не дождаться окончания этой бури, не связывая себя той дорогой, с которой будет свернуть намного мучительнее и труднее? Кроме того, ваше испытание имеет срок. Как можно решить все за несколько дней? Вам нужны месяцы, а может быть и год…
- А если я и через год приду как сейчас, Отец Вивье? – умоляла страстно Моника. – Если будут слезы в моих глазах и отчаяние моей души… если, как и сейчас, я приду к вам, потому что буду чувствовать, что схожу с ума, если, как и сейчас упаду у ваших ног на колени, сложу руки перед алтарем, плача кровавыми слезами и буду вас умолять: Отец, помогите спасти свою душу… Вы поможете мне, Отец? Мне нужно это знать, нужно быть уверенной. Через год смогу ли я вернуться?
- Вернетесь, когда найдете покой, дочь моя, когда будете знать, что ваше призвание истинное, - пробормотал священник, глубоко тронутый. – Возвращайтесь тогда, дочка. Если через год вы будете так же думать, как сегодня, ничего больше я вам не скажу: здесь будет ваш дом. Перед вами откроются двери монастыря и закроются навсегда после того, как войдете.
- Это все, что я прошу, Отец! Благодарю вас!
Моника де Мольнар упала на колени, наклонив голову и сложив руки. На мгновение показалось, что ее душа впала в еще большее отчаяние, не имевшее названия, которое ее окружало и сжигало; затем подняла голову, и рука священника протянулась, чтобы помочь ей подняться:
- Поднимитесь, дочь моя и возвращайтесь в дом. Идите с миром. Ах да, еще кое-что! Оставьте облачения у себя дома. Вернитесь в мир, как будто живете в нем. И помните, что пока вы не произнесли ни одного обета, который бы обязал закрыть ваше сердце. Любить для вас – пока что не грех, как и не было грехом искать другой путь. Все может привести к Богу…